Клементина больше не смотрела на Мориньера. Она старалась вообще забыть о том, что он стоит за ее спиной.
Это справедливо, – думала Клементина.
Пусть хотя бы раз он испытает то, что рядом с ним так часто чувствовала она – свою незначительность. Даже невидимость.
Пусть поймет, каково это – быть свидетелем события и не иметь возможности повлиять на его ход. Иметь мнение и не находить способа высказать его.
Клементина была уверена, что теперь Мориньер вынужден будет дослушать до конца то, что она собиралась сказать. Воспитание не позволит ему прервать ее, коль скоро отец Олива готов будет ее слушать. А тот будет готов. Клементина видела это по лицу иезуита.
Олива смотрел на нее с нескрываемым интересом.
Коснувшись ее локтя, он сделал с ней вместе несколько шагов по комнате. Предложил присесть.
Она отказалась. Качнула головой:
- Я не отниму у вас много времени, монсеньор. В определенном смысле, мой теперешний визит – визит вежливости, хотя и организован он исключительно неудачно.
Клементина прошла вглубь комнаты. Остановилась у стола.
Она сделала это неосознанно, механически – просто, дойдя до препятствия, обнаружила, что дальше пути нет. Тогда она обернулась, снова посмотрела на отца Олива.
Он стоял, сложив перед собой руки в замок. Следил за ее маневрами. Смотрел на нее с терпеливым ожиданием.
Клементине даже почудилось в его взгляде одобрение. Показалось, что она добилась-таки своего – прежним ли проявлением исключительного терпения, нынешним ли бунтом. И теперь он – властный, сильный, уверенный – на ее стороне.
Клементина не могла бы объяснить, из чего конкретно она сделала этот вывод. Но ей вдруг стало легко от мысли, что она не одна, что у нее есть союзник.
Вдохнув побольше воздуха, Клементина заговорила:
- Я пришла, монсеньор, – сказала, – чтобы поблагодарить вас за гостеприимство. И попрощаться.
- Попрощаться?
Он шевельнулся, бросил на Мориньера короткий взгляд, значения которого она не поняла.
Она кивнула, подтверждая – да, попрощаться. Посмотрела ему в глаза.
- Я, разумеется, предпочла бы сделать это по-другому, – сказала, – без спешки и нервозности, с которой мне теперь так трудно справиться. Будь я уверена в грядущем, я подождала бы иного, более удобного момента. Я просила бы аудиенции и смиренно ожидала бы позволения войти. Но сегодняшние события показали, что у меня может просто не оказаться возможности выразить вам свою благодарность и надежду, что мы не слишком потревожили вас.
При словах «смиренно ожидала» Олива скрыто улыбнулся. Однако отреагировал он – на другое.
- О каких событиях вы говорите, дитя мое? – спросил.
- Когда багаж отправляется на судно, не сложно догадаться, что отъезд не за горами. Мой муж, – она услышала легкий вздох изумления за спиной, но не обернулась, продолжила, – долго жил один. Он никак не может привыкнуть к тому, что теперь не одинок. И не всегда помнит о необходимости ставить меня заранее в известность о принятых им решениях. И одна единственно привычка, сохранившаяся со времени, когда я жила в квебекских лесах – привычка к наблюдательности – еще как-то помогает мне в этой неравной битве с вечно ускользающим супругом.
Олива рассмеялся.
- Однако, похоже, вы прекрасно справляетесь со всеми трудностями, – заметил он.
- С Божьей помощью, – с притворной кротостью кивнула Клементина.
Улыбнулась в ответ на улыбку отца Олива.
Сказала:
- Я испугалась, что если мне придется внезапно покинуть ваш дом, вы посчитаете меня неблагодарной. А я, правда, необычайно признательна вам за все: за тепло, которым вы нас одарили, за ощущение дома, за радость общения. За все.
Клементина забыла в этот момент, что пришла воевать. Она шагнула вперед. Протянула к иезуиту руки. Добавила пылко и абсолютно искренне:
- Простите меня, монсеньор. Простите. Я понимаю, не будь вы так добры, не согласись вы принять меня в своем доме, мне не пришлось бы теперь бороться за свое право выбирать. У меня нет ни одного разумного довода «против» вашего великодушного предложения. Ни единого. Но если я останусь, я буду несчастна.
Олива выслушал ее. Потом ответил ровно:
- Мы в самом деле надеялись, что вы останетесь с нами.
- Мне жаль, – закусила она губу. – Но нет.
- Что ж… – Олива кивнул. – Если таково ваше желание. Я понимаю.
Внутри нее теснилось еще столько слов. Но она не стала ничего больше говорить. Подошла к отцу Олива. Опустилась, коснулась губами его пальцев, по-прежнему сложенных в замок.
Он расцепил руки. Взялся холодными пальцами за ее подбородок, заглянул в глаза. Взгляд иезуита, в момент сделавшийся пронзительным, неожиданно обжег ее.
- Unusquisque sua noverit ire via*, – проговорил тихо, как будто внутрь себя.
Потом сказал, отступая:
- Поговорите с вашим мужем, дитя мое. Он услышит вас.
*
Олива произнес последнее мягко, как всегда, но Клементине вдруг показалось, что обычная, дружеская их беседа закончилась.
«Он услышит вас».
Это, определенно, был приказ.
Осознав это, Клементина вздрогнула. Почувствовала себя внезапно канатоходцем, стоявшим над пропастью. И не было под ногами больше пути – только тонкая нить, дрожащая и ненадежная.
Она беспомощно посмотрела на иезуита. Тот ответил ей спокойным, бесстрастным взглядом.
Потом, не взглянув на Мориньера, Олива повернулся и вышел из кабинета.
*
Мгновение-другое Клементина и Мориньер неподвижно стояли друг напротив друга. Наконец, превозмогая странный паралич, Клементина сделала несколько шагов навстречу мужу.
Она вдруг онемела – как будто кто-то грозный навесил ей на уста огромный замок. И ей понадобилась вся ее сила, вся смелость, чтобы не отступить. Не кинуться к мужу и не просить его прощения. За что – она и сама не вполне понимала. Просто, как щенок, потерявший мать, она готова была в этот момент льнуть к каждой ноге, которая не оттолкнет ее, не пнет в мягкий ее живот.
Прошло время, прежде чем Клементина все-таки нашла в себе силы заговорить.
- Я смирилась, сударь… – начала негромко, как будто боялась, что тишина, теперь бережно обнимающая их, трансформируется в бурю, которую, надо признать, совсем недавно она сама была готова вызвать. – Я смирилась с тем, что вы не всегда желаете меня слышать. Но я не думала, что мне придется упрекать вас в слабой памяти.
Мориньер продолжал быть недвижен. Только когда она замолчала, набирая в грудь воздуха, он чуть шевельнул бровью, изображая недоумение. И от этой вдруг показавшейся ей такой неуместной театральности Клементина поморщилась:
- Совсем недавно, – продолжила тихо, – стоя перед священником, вы клялись быть со мной до конца жизни. Вы говорили: в радости и печали, в здравии и болезни… Как быстро вы забыли свои обещания!
Он подождал немного. Потом произнес устало, чуть скривив в насмешке губы:
- Как вы полагаете, будет очень неучтиво напомнить вам, что вы, в свою очередь, там же и тогда же обещали беспрекословно повиноваться мне?
*
Бывают такие моменты в споре, когда приходится объявлять ничью. Клементина мысленно так и сделала. Она промолчала. Вдохнула. Выдохнула.
Сказала – будто открыла новую страницу:
- У вас, безусловно, хватит власти настоять на том, чтобы я осталась. Но если вы сделаете это, вы больше не увидите меня.
Он встрепенулся. Подошел к ней ближе.
- Что это значит? – спросил, глядя ей в глаза.
Она не отвела взгляда.
- Это значит, что я, разумеется, не могу заставить вас взять меня с собой. Но и вы не можете заставить меня оставаться в этом доме. Как только вы покинете Рим, уеду и я.
- Куда же вы направитесь?
Она задержалась с ответом. Задумалась. В действительности ей некуда было идти.
Он кивнул. Понял ее сомнения. Сказал:
- Никогда не обещайте того, чего не можете выполнить.
Отошел к окну. Стоял, слегка ссутулившись, опустив руки вдоль тела.
- А вы не вынуждайте меня исполнять обещанное, – произнесла она ему в спину. – Я не могу ответить вам сейчас определенно, куда я отправлюсь в этом случае. Но можете не сомневаться, что я так и сделаю.
*
Он не сомневался.
Он вспоминал недавний разговор с отцом Олива. Тот, выслушав его просьбу, ответил:
- Разумеется. Разумеется, я готов предоставить твоей жене убежище. Я даже готов сделать это вопреки ее воле. Но не переносишь ли ты несчастье, случившееся с твоей первой женой, на вторую? Ведь за прошедшие годы ты изменился. Теперь ты стократ сильнее и предусмотрительнее. Не преувеличиваешь ли ты степень риска?
Мориньер и сам время от времени задавал себе этот вопрос. Пытался отделить реальную угрозу от собственных страхов. И не мог.
И теперь, стоя спиной к жене, он вспоминал тот разговор с отцом Олива. Тот спросил:
- Ты боишься опасности, которая исходит из Константинополя?
Отвечая на этот вопрос, Мориньер похолодел.
- Не только, – сказал он тогда. – Я не могу избавиться от мысли, что рядом со мной ей всегда будет угрожать опасность.
- То есть ты хочешь покинуть ее навсегда?
Собственно, отец Олива не спрашивал. Вывод такой напрашивался сам собой. И бессмысленно было как соглашаться с ним, так и оспаривать его.
И Мориньер промолчал. Подумал: впервые за долгие годы он не стал просчитывать течение беседы на несколько шагов вперед. Ответил на заданный ему вопрос искренне. И земля тут же провалилась под его ногами.
Отец Олива тоже был немногословен. Выслушав Мориньера, он только руками развел – ты все сам видишь.
Сказал ровно:
- Если ты решишь окончательно, что страх твой сильнее всех прочих твоих чувств, я обещаю позаботиться о твоей жене. Но тогда тебе придется проститься с ней. Я знаю тебя. Во всяком случае, я уповаю на это. И ты не захочешь, чтобы она провела жизнь в бесплодных надеждах.
Что он мог тогда сказать? Ему нужно было время, чтобы выбрать новый путь.
*
И теперь, стоя у окна, он понимал, что медлить больше нельзя. Пора делать шаг.
И он сделал его. Повернувшись, произнес глухо:
- Идите, Клементина. Попросите Полин упаковать вещи. Мы отправляемся завтра.
Примечания:
* Unusquisque sua noverit ire via - лат. пусть каждый идет своим путем
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.
Продолжение следует