Забайкалье, моё Забайкалье. Рудник Кадая.
При распределении на работу я выбрал управление цветной металлургии Читинского совнархоза. Выйдя на читинском вокзале, отправился в центр города. Примерно через час я сидел в кабинете главного инженера управления Кофмана Д. И., здесь же присутствовал главный маркшейдер управления Хаимчик М. Я.. Мне предложили работу маркшейдера шахты в посёлке Кличка Нерчинского рудоуправления. Оформили направление, выдали подъёмные и вечером этого же дня попал в объятия родных под крышей родного дома. Стояла осень, праздновать времени не было, одиннадцатого сентября я должен быть на работе, и мы с мамой принялись копать картошку. Приехала Светлана Рослая из Читы. (На фото: Светлана, я, мама, папа, тетя Нина, сестра Люба, брат Борис, племянники Саша и Коля). Она уже около месяца, по направлению, работала в филиале Московского центрального научно- исследовательского горного института (ЦНИГРИ). Не помню, как готовился этот приезд, но ей сразу, же пришлось включиться в работу. Папа уже откосился, но часть прокосов, на заболоченном участке, продолжала плавать. Мы с папой вытаскивали траву из воды, а мама и Светлана граблями перемещали её на сухое место. Света пробыла в гостях, дня два. Она вернулась в Читу, а я через несколько дней отправился в том же направлении. Не доезжая до Читы, на станции Карымская, пересаживаюсь на другой поезд, следующий до станции Борзя. С вокзала, по совету соседей по вагону, бегом мчусь на автостанцию. Отсюда по многим направлениям отходят грузотакси. Грузотакси-это полуторка, крытая брезентом. Вдоль каждого борта, скамейка. Сзади откидывается полог, и, в образовавшийся проём, пассажиры карабкаются внутрь, и усаживаются на скамейки. Посередине, навалом, укладывается багаж. Мне не повезло. На Кличку уехать можно только завтра утром. Расстроенный, я присел на скамейку, наблюдая, как люди штурмуют полуторки. «Далеко собрался?» обратился, усаживаясь рядом со мной, мужчина. «Хотел в Кличку, но не получилось». «В гости или работать»?- продолжал мужчина. «Окончил горный институт, еду по распределению. Завтра должен быть в отделе кадров». «Ты вот что, садись-ка на кадаинскую машину. Вечером будешь в посёлке. Переночуешь, а утром зайди в отдел кадров. Тебя впишут в путёвку, и с первым самосвалом отправят в Кличку. Каждое утро из Кадаи в Кличку везут свинцовый концентрат на фабрику». Я послушался доброго совета, и через несколько минут трясся на скамейке, рядом с задним бортом. В кузове было темно. От маленькой лампочки, тускло светившей в районе кабины толку было мало. Даже лиц, рядом сидящих соседей, я не мог рассмотреть. Наконец машина остановилась. Мужчины бросились налево, женщины направо. Постепенно стали возвращаться, и я, наконец, смог рассмотреть лица моих попутчиков. Большинство, люди 40-50-и лет. По поведению и разговорам я сделал вывод, что пассажиры грузотакси знают друг друга, и возвращаются домой. Трястись и глотать пыль пришлось весь день. Делали короткие остановки в Александровском Заводе, Доно, Калге. Только поздно вечером добрались до конечного пункта. Мои попутчики мгновенно исчезли в темноте, и я остался вдвоём с водителем. «Сколько же мы проехали сегодня?» спросил я его. «Двести шестьдесят километров»,- был ответ. «А где Вы будете ночевать»? «А ты что, впервые, здесь»? И я рассказал ему, как оказался пассажиром его грузотакси. «Сейчас сходим в столовую, поужинаем. Ночевать будем в комнате для нашего брата-шофёра». Действительно, через час я уже спал крепким сном в чистой постели. Утром, с первыми лучами солнца, я смог увидеть, куда на этот раз меня забросил случай. Маленький посёлок, расположился между лысыми забайкальскими сопками. Домишки, все деревянные, и только в центре, двухэтажное, из красного кирпича, здание. Когда я спросил первого встречного, где находится отдел кадров, он показал на это здание. Дверь с табличкой «отдел кадров» оказалась закрытой. Немного погодя объявился хозяин кабинета. Высокий, крепкий мужчина в костюме и при галстуке. «Вы ко мне? Проходите,- и он пропустил меня, придерживая дверь,- по какому вопросу»,- спросил он меня, усаживаясь за массивный стол. Я подал ему направление и попросил отправить меня в Кличку, так как сегодня должен быть на работе. «Хорошо, хорошо. Машины ещё под погрузкой, а путевые листы у меня, и у нас ещё есть время поговорить, не каждый же день к нам приезжают молодые инженеры». А сам поднимает трубку и говорит: «Фёдор Иванович у меня в кабинете выпускник Иркутского горного института, по специальности маркшейдер. Направление у него в Кличку. К нам попал по воли случая. Вы не хотели бы с ним побеседовать». Через минут пять в кабинет вошёл высокий, пожилой мужчина. Я встал. Он протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием. «Позвони Петру Константиновичу»,- обратился Фёдор Иванович к хозяину кабинета. С Петром Константиновичем мы тоже обменялись рукопожатием. И вот со мной ведут беседу директор рудника и главный инженер. Ехать в Кличку не надо. Там такой же посёлок, но рудник наш самый передовой среди всех рудников рудоуправления. В шахте работает много молодёжи. Ежемесячно рудник выполняет план по всем показателям. ИТР ежемесячно получает премии, У нас своё подсобное хозяйство. В шахтёрской столовой рабочие после смены кушают бесплатно, по талонам, выдаваемым на шахте. Сейчас мы ведём углубку действующего ствола и начинаем работы на участке Михайловском. Нам нужен инженер маркшейдер. Жилищный вопрос мы решим прямо сейчас, если я в единственном числе. После очередного звонка в кабинет входит главный геолог рудника Казанцев Алексей. Он даёт согласие на моё заселение на его половину финского дома. «С Кличкой я договорюсь», - говорит, завершая разговор, Фёдор Иванович. Через несколько минут, оставив диплом в отделе кадров, я пошёл устраивать свой быт.
Вот так принимали молодых специалистов в сентябре 1959 года. А в моей трудовой книжке первая запись. Кадаинский рудник. 11 09 1959года. Назначить участковым маркшейдером. Последняя запись № 18 от 24 09 2007 года. Уволен по собственному желанию, в связи с выходом на пенсию по инвалидности.
Во второй половине дня Савченко Пётр Константинович представил меня начальнику шахты Вторушину, главному инженеру Громову и главному маркшейдеру шахты Крутилину Александру Алексеевичу. Маркшейдерский отдел располагался в большой светлой комнате в административном здании шахты. Крутилин А. А. представил меня, а мне, присутствующих в комнате трёх мужчин. Не успел я каждому пожать руку, как шагал, еле поспевая за ним, в раздевалку. Здесь мне выделили кабинку для чистой одежды, выдали рубаху, кальсоны, портянки, резиновые сапоги, брезентовый костюм и каску. Переодевшись, и получив карбидки, по ходовому отделению ствола, стали спускаться вниз. Я не был в восторге, от такого ритма, но, молча, преодолевал одну лестницу за другой. Спустившись на последний горизонт, присели передохнуть. Ствол работал, выдавая одну за другой вагонетки с рудой на поверхность, а по другому отделению, принимая порожние вагонетки с поверхности. «Вот видишь, ствол работает без остановок, а в это самое время ведутся работы по его углубке», - произнёс Александр Алексеевич, поднимаясь со скамьи, и направляясь по наклонной выработке к месту работ. «Мы оставили целик», - продолжал он, - «определили местоположение каждого угла ствола. Зарезались и прошли уже несколько метров. Сейчас нужно закрепить проходческие отвесы, предварительно определив их координаты. Крепление будем готовить на поверхности, и, пронумеровав каждый венец, скоро начнём крепить. Это у нас, сейчас, самый ответственный фронт работ, и я очень надеюсь на тебя». Хорошо. Будем работать. На Тасеевском руднике, проходя практику в Балее, мне уже приходилось выполнять маркшейдерские работы при проходке ствола и прямоугольного, и круглого сечения, но я об этом скромно промолчал. Поднявшись на поверхность, сдав робу, и приняв душ, я снова надел свою одежду. Поужинав, в шахтёрской столовой, направился к финскому домику, куда меня утром определили на жительство. Переступив порог комнаты, я приятно удивился. У окна стояла кровать, накрытая новым покрывалом, на котором лежали две подушки. У стены возвышался шкаф, а у противоположной стены - стол и два стула. Раздевшись, я залез под одеяло, и уже засыпая, услышал голос Алексея Казанцева,- «а новоселье»? «Нет, не сегодня», пробормотал я, засыпая. Утром, проснувшись, с грустью ощутил своё одиночество. Все эти годы, рядом, всегда были мои друзья, товарищи. А теперь, нужно начинать самостоятельную жизнь с незнакомыми людьми, в незнакомом посёлке. Как бы ни сложилась моя жизнь, я знал, что три года, минимум, моя судьба здесь. Рудник Кадая был маленьким промышленным островком на территории Калганского сельскохозяйственного района. Посёлок расположен в 260 километрах от станции Борзя Забайкальской железной дороги. Рудник входил в состав Нерчинского рудоуправления, с центром в посёлке Кличка, до которого я не доехал.
В составе рудоуправления, кроме Клички, находились: Кадая, Акатуй, Благодатка. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что большое каменное двухэтажное здание, в котором меня оформили на работу, бывшая каторжная тюрьма. Кадаинское полиметаллическое месторождение открыто в 1757 году. К добыче свинца и цинка подземным способом приступили после строительства шахты в 1954 году. Окружающие меня инженеры и техники, как и я, приехали со всего Советского Союза недавно, и историю посёлка не знают. Пришлось каждый вечер в библиотеке, расположенной в бывшей тюрьме листать книги и подшивки газет. Читаю. « В Русском законодательстве Сибирь впервые упоминается в 1648 году в одном из законов, изданных в бытность царя Алексея Михайловича. Людей клеймили раскалённым железом, и высылали, чтобы избавить просвещённое общество от необходимости лицезреть жертвы правосудия. В дальнейшем телесные наказания были отменены, зато при малейшей провинности правонарушителей вместе с семьями высылали в Сибирь.
В снежную метель и буран шли, согнувшись и поддерживая, друг друга, оборванные арестанты, в армяках и треухах, оставляя на белом поле следы лаптей и ботинок. Жизнь сосланных в Сибирь, униженных и бесправных, складывалась по законам, несвойственным человеческому обществу. На сто мужчин приходилось восемнадцать женщин. В первые пять лет ссылки браки были запрещены. И можно только удивляться, как удавалось несчастным перенести такой образ жизни, оставаться людьми. История сохранила немало свидетельств тех, кто прошёл Акатуй, Кару, Кадаю, Горный Зерентуй и другие тюрьмы Нерчинской каторги, пересыльные тюрьмы и остроги, опускаясь из круга в круг потаённого жестокого ада – в холодную темноту камер, в сырость подземелий, в царство, где надрываются от тяжестей, умирают от истощения, сходят с ума. Русское правительство старалось использовать каторгу и ссылку для быстрой, прибыльной, неразборчивой эксплуатации природных ресурсов Сибири, имея в виду компенсировать дешёвой рабочей силой неизбежные издержки производства, связанных с отдалённостью и суровой природой края. Арестантов и прочих горемык распределяли по рудникам. Эффективность подневольного труда в Сибири была невелика. Но, возможность помыкать людьми, даже без особой экономической отдачи, производила впечатление могущества и размаха. Всё делалось грубо, силой, угрозой, антинародными законами, которые цепью привязывали людей к месту, откуда же тут взяться производительности труда. В массе сосланных была особая прослойка людей, которых называли «политическими». Влияние этих людей на развитие и культуру Сибири огромно. В различные исторические эпохи ссылка политически неблагонадёжных людей зависела от уровня тех, кто судил и ссылал. В истории Сибири никакая другая общность ссыльнокаторжных не оставила такой чистый, глубокий, незарастающий след, какой проложили декабристы. Испив до дна горькую чашу страданий на Нерчинской каторге, на рудниках и заводах, они до амнистии 1857 года жили здесь на поселении. С 1864 года в Кадае отбывает свой срок заключения Николай Григорьевич Чернышевский. Кадая – это три улицы в узкой ложбине между покрытыми снегом сопками. У подножья одной из гор за частоколом – шахта и тюремный барачный посёлок. Каторжных здесь много, большинство работают рудокопами под землёю, в сырой и холодной штольне, хлюпая по щиколотку в воде. Они ползком толкают руду на деревянных лотках, днём и ночью откачивают воду из забоев, пробираются штреками, держась за цепь, прикреплённую крючьями к мёрзлому своду шахты, и на рудничном дворе короткими молотками дробят тяжёлые неподдающиеся глыбы. Кое – кто, желая оставить по себе память, в подземелье на рудничных стойках царапает по дереву свою фамилию или инициалы. Эти покрытые каменной солью крепи с именами ещё много лет будут извлекать из заброшенных шурфов.
Может быть, по ночам, на деревянной лежанке, Чернышевскому вспоминалась или являлась в кошмарном сне Мытнинская площадь Петербурга, безмолвие оторопелой толпы. Ворота Петропавловской крепости, казённая повозка с опущенным пологом, рядом два жандарма, невольных попутчика на его долгом пути в Сибирь. Солеваренный завод в Усолье. Первые дни каторги. Скрип тяжёлых тачек. Окрики конвойных. Жаркая боль, разъедаемых солью рук. И облегчение души в этом царстве страданий – встречи с единомышленниками, с русскими революционерами, с участниками польского восстания. Между тем Чернышевский был болен и слаб. Тюремные медики Кадаи не были сердобольными, но даже они вынуждены были отправить преступника в лазарет. Лазарет – бревенчатая изба со щелями, продуваемая сибирскими ветрами. «Мой ревматизм довольно сильно чувствовал во время здешних зимних бурь плоховатость стен кадаинского моего домика», признавался писатель.
Нетрудоспособные каторжники получали в сутки по 2 фунта ржаного хлеба, половина фунта крупы да по кружке вареного кваса, иногда, перепадало что–нибудь ещё. Бессильное исхудалое тело держалось неуступчивым духом. И эта дьявольская сила воли узника немало тревожила тех, кому по роду службы надлежало сломать человека. А он не ломался, поблескивая своими очками, скрестив руки на груди, как будто был свободен.
Кадая строго охранялась. Нерчинский и Кличкинский горные хребты были достаточно суровы и непроходимы. Судьбе угодно было свести его на краю земли со старым другом и единомышленником. М, И. Михайловым, прекрасным поэтом и публицистом, которого он нежно любил. Михайлов был врагом всяческой тирании, проповедовал народное восстание. С 1861года отбывал каторгу в Кадае, и им было о чём поговорить в долгие забайкальские ночи. А скоро здесь же оказались Луиджи Кароли, сподвижник Гарибальди, швейцарский революционер Э. Бонград, французкий журналист Э. Андреоли, сосланные за участие в польском восстании и другие каторжники, почитавшие за великую честь общаться с Чернышевским и облегчить, чем возможно, его страдания. Чернышевский в Кадае изыскивал время писать. Здесь он закончил роман «Старина» и начал «Пролог пролога». Читал главы из новой книги М. И. Михайлову. Им обоим был близок герой романа Волгин, занятый созданием подпольной революционной организации. Они оба жили предчувствием политических перемен. Но судьбе угодно было разлучить их. В августе 1865 года М. И. Михайлов, тридцати шести лет от роду, умер на кадаинском руднике. В сентябре 1866 года Чернышевского перевезли в тюрьму Александровского завода. После окончания срока каторжных работ, Чернышевского высылают на поселение в Якутию, в забытый богом Вилюйск, ещё на двенадцать лет».
Вот куда я попал ровно через столетие, после Михайлова М. И., Чернышевского Н. Г. и сотен других безымянных каторжан.
Прошло всего пять лет, как добыли и подняли на поверхность (« на-гора», как выражаются горняки) первую тонну руды. Был пройден вертикальный ствол до 135-го горизонта, построен адмбыткомбинат, обогатительная фабрика, школа, а сам посёлок остался таким же, каким увидели его декабристы, Чернышевский, ссыльные поляки. Весь соцкультбыт располагался в здании бывшей царской тюрьмы. На первом этаже: кинозал, библиотека. На втором: отделы рудника. Я не помню, была ли поселковая администрация, но хорошо помню, что не было, ни одного милиционера. Двери частных домов и квартир не замыкались. Взрослое население трудилось на шахте, обогатительной фабрике, и обслуживающих их цехах. Народ в посёлке проживал постоянно. Временными жителями были только студенты, проходившие практику. Они представляли Иркутский горный институт, Читинский горный техникум, и два китайских студента из Московского горного института. До границы с Китаем, которая проходила по реке Аргунь, всего 15 километров. На берегу Аргуни приютилось маленькое село Средняя Борзя, рядом с которым располагалась наша пограничная застава. Как мне рассказывали старожилы, пограничники контролировали участок вдоль Аргуни, протяжённостью в 200 километров. На этом участке, на противоположном берегу, китайских пограничников не было. Следующие 200 километров контролировали китайские пограничники. Наши пограничники, на этом участке, отсутствовали.
Так продолжалось до той поры, пока Хрущёв, поливая грязью И. В. Сталина, не испортил дружественные отношения с Китаем.
Через десять лет мне пришлось, по служебным делам, ехать на машине вдоль железной дороги до посёлка Харанор, где наш институт проводил изыскательские работы, и на всём протяжении стояли солдатские казармы, и даже, пятиэтажные дома, построенные в чистом поле, за эти годы. Танки, артиллерийские орудия, и другая военная техника демонстративно, для устрашения бывших наших друзей, растянулись вдоль всей железной дороги. Это сколько же сил и средств было вбухано по прихоти кремлёвского дуролома, разрушителя моей страны.
Труженики Кадаи за полвека добыли тысячи тонн свинца и цинка, но я почти уверен, что нынешний посёлок мало чем отличается от того, в котором я начинал работать. В посёлке не было клуба, спортзала, стадиона. Не было больницы. Людям приходилось с больным зубом в любую погоду трястись в полуторке, по плохой грунтовой дороге, за сотни вёрст до Борзи, а если что-нибудь серьёзное, то и до Читы. Новости узнавали из сообщений по радио. Газеты приходили с опозданием на несколько дней. Самым светлым явлением в посёлке были его жители, доброжелательные и приветливые. Много молодёжи. Моральный климат в посёлке создавали, приехавшие специалисты со всего Союза. В геологическом отделе, кроме Казанцева Алексея, работали муж и жена, коренные москвичи, фамилии их не сохранила моя память, культурные, образованные люди.
Мой непосредственный начальник, Александр Алексеевич, не скрывал своей радости, от моего появления в отделе. Убедившись, что с маркшейдерскими инструментами работать я умею, доверил мне все работы под землёй. Каждое утро, спускался вместе со сменой в сопровождении двух китайских студентов, будущих маркшейдеров. Они несли, как и положено практикантам, теодолит, нивелир, штатив, рейку. Мы занимались съёмкой выработок, нивелировкой откаточных путей, задавали направление ортам. Каждый день проверяли проходку ствола. Для этого опускали четыре отвеса на стальной проволоке, и делали замеры до стен ствола. Отвесы опускали и поднимали при помощи не больших лебёдок, изготовленных в мехцехе, местными умельцами. Каждая лебёдка прочно закреплялась. Отвесы тяжёлые и опускать их надо медленно и аккуратно. И всё-таки, однажды, один отвес полетел вниз, где три шахтёра грузили взорванную породу в бадью. Удар пришёлся в каску, одного из работающих, и он упал, как подкошенный. Я моментально бросился к упавшему шахтёру. Снял с него каску. Она оказалась целой. И тут пострадавший открывает глаза. Медленно поднимается, спрашивая - «что это было?» Я рассказал, извиняясь, и прося прощение. На этого шахтёра я обратил внимание ещё впервые дни работы. Молодой, здоровый, красивый парень. «Откуда у вас такие орлы?» - спросил я Крутилина. «Наш парень, кадаинский, четыре года прослужил на флоте». Вот так состоялось знакомство с моим будущим лучшим комсомольским помощником Юрой. Мои практиканты, чувствуя свою вину, приносили мне свои извинения, когда я поднялся к ним по лестницам. Они уже три года проучились в Москве, и даже между собой, при мне, говорили только на русском.
Александр Алексеевич, студент-заочник ИГМИ, с головой ушёл в учёбу. Обложившись методичками и учебниками, решал контрольные работы за третий курс. Отказать ему в помощи я не мог, поэтому частенько, после работы, задерживался в маркшейдерском отделе. Дома меня ждал Алексей, уже с расставленными на доске шахматами. На стене висела таблица розыгрыша первенства по шахматам, рассчитанная на 24 партии. До моего приезда Алексей считался шахматным авторитетом среди ИТР рудника. А сейчас он, отставая от меня на два очка, каждый вечер жаждал сократить разрыв. Ежедневно игралась только одна партия. По субботам к Алексею в гости приходила учительница, а в честь моего приезда привела с собой старшую пионервожатую. Разговаривали, танцевали под радиолу, провожали дам до дома.
Несколько дней, вместе со своими практикантами, побывал на участке Михайловском, где в это время проходили вертикальный ствол. На первом, от поверхности горизонте, нужно было выполнить ориентировку, т.е. передать на горизонт дирекционный угол и координаты. Для этого, на поверхности, рядом со стволом, заложили подходной пункт. От Государственной Геодезической сети определили его координаты. На ориентируемом горизонте тоже забетонировали два пункта. На стальной проволоке опустили два отвеса, и методом соединительного треугольника определили дирекционный угол и координаты. С помощью стальной двадцати метровой рулетки передали отметку на ориентированный горизонт. Сделав все необходимые вычисления, вручил их, сопровождавшему нас все дни, мужчине (имя не помню), исполнявшего обязанности маркшейдера на участке.
Я очень удивился, когда ближе познакомился с коллективом отдела. Крутилин, студент заочник 3-го курса. Николай Петрович, мужчина пожилого возраста, участник войны, не имел никакого специального образования. Числился участковым маркшейдером. Гриша, молодой, здоровый парень, выпускник Читинского горного техникума. Техникум ни тогда, ни сейчас не готовил, ни маркшейдеров, ни геодезистов. За столом, у окна, сидел Коля (Хоменко, в фамилии не уверен), симпатичный молодой человек, оформляющий все планы в туши. В любом маркшейдерском отделе обязательно работали чертёжники. Прав был Анатолий Андреевич Игошин, когда говорил нам о дефиците специалистов нашей профессии.
Вернувшись с участка Михайловского, был вызван к директору рудника Волкову Фёдору Ивановичу. Он интересовался, откуда я родом, где живут родители. Я отвечал, он внимательно слушал. В конце разговора мне были вручены талоны на питание в шахтёрской столовой на целый месяц. Я долго не брал, отказывался. Фёдор Иванович заверил меня, что так принято на руднике. Каждый молодой специалист получает талоны в первый месяц работы, пока не получит первую зарплату. Шахтёрам, работающим под землёй, полагалось бесплатное спецпитание. В Балее и Дарасуне, каждый шахтёр, поднимаясь на поверхность, по окончании смены, сдавая карбидку, получал пол-литра молока, и здесь же выпивал. В Кадае, шахтёр, выйдя из душевой, и переодевшись, проходил в столовую, усаживался за столик накрытый скатертью. Подходила официантка, забирала талон, с проставленной датой и приносила, стакан молока, полстакана сметаны, салат из овощей, большую тарелку борща с мясом. На второе подавалась поджарка прямо в сковороде, компот или чай. Хлебница, со свежим хлебом, всегда стояла на столе. Рядом соль, горчица, перец. Рабочий контроль строго следил за работой столовой. ИТР питались здесь же. Никаких отдельных кабинетов не было. Подходила официантка и принимала заказ. Мы с Алексеем, кроме шампанского и фруктов, ничего в магазине не покупали, а купить есть что было. Питались только в столовой. На комсомольский учёт меня поставил Коля (Хоменко), секретарь комитета комсомола рудника. Вставать на воинский учёт, пришлось ехать за сорок километров в районный центр Калгу, на попутном транспорте. Знакомился с посёлком, людьми. Однажды, когда я сидел за своим столом, и обрабатывал результаты съёмки, в отдел ворвался высокий, представительный мужчина. С порога он произнёс: «где тут у вас молодой специалист из Иркутска?» Вот он, показал Крутилин на меня, Анатолий Филиппович. «Так это же мой однокашник, - произнёс мужчина, протягивая мне руку,- я его у вас забираю». И вот я сижу в кабинете главного механика рудника. « А я вчера вернулся из отпуска, загорал на берегу Чёрного моря, захожу утром к Фёдору Ивановичу, а он мне и поведал о молодом специалисте из Иркутского горного института, - начал разговор мужчина. - Ну как там Иркутск, гидроэлектростанция работает, а троллейбус ещё не пустили, а новое общежитие достроили, а профессор Марков ещё читает лекции, а декан по-прежнему Тяжёлов?» Я еле успевал отвечать на десяток вопросов. Наконец, после не большой паузы, мой собеседник произнёс: «наверное, пришло время нам познакомиться, меня зовут Барышников Игорь Михайлович, начинал инженером на шахте, сейчас главный механик рудника». Я тоже назвал себя. Услышав мою фамилию, Игорь Михайлович удивлённо спросил: - « не из Шилки ли я родом? – уж очень редкая фамилия». Да, мои родители живут в Шилке. Выходит, мы и школу - то с тобой окончили одну. Стали считать, разбираться. Выяснили: я перешёл в пятый класс, а Игорь Михайлович стал студентом первого курса ИГМИ. Вот такая встреча получилась.
В ближайшее воскресенье, вдвоём с Алексеем, поднялись на вершину сопки и постояли у могилы М. И. Михайлова. Дул ветер, и первые снежинки падали на холмик. Рядом, ещё одна могила, гарибальдийца Луиджи Кароли. Он умер в1865 году. Всего год не дожив, когда ссыльным итальянцам разрешили вернуться на Родину. Пока мы спускались с сопки, снег падал и падал, накрывая землю белым покрывалом. В середине октября состоялось отчётно-перевыборное комсомольское собрание рудника. На учёте, в комитете комсомола рудника, состояли все комсомольцы посёлка, в количестве 334-х человек. Комитет с правами райкома, с освобождённым секретарём. На собрании присутствовало всё руководство рудника, шахты, обогатительной фабрики, школы, несколько представителей из Калги. Коля сделал отчёт. Было много выступающих комсомольцев. Выступил директор рудника и главный инженер. Работу комитета единогласно признали удовлетворительной. Стали выдвигать кандидатуры в новый комитет. Прозвучала и моя фамилия. Самым удивительным для меня было то, что мою фамилию никто не зачеркнул при тайном голосовании. На первом заседании присутствовали все выбранные в комитет комсомольцы и три члена партбюро. Пётр Константинович Савченко сразу заявил, что партийная организация и руководство рудником рекомендует мою кандидатуру. Никто не возражал. Не каждому хотелось взваливать на свои плечи такую ответственность. Я заявил категорический самоотвод. В своём выступлении говорил, что я инженер, государство пять лет учило меня профессии, и вы всего месяц назад, уговаривая меня остаться, заявили, что вам очень нужен маркшейдер, а теперь предлагаете быть комсомольским работником, я не согласен. Секретарь партбюро, после затянувшейся паузы, предложил сделать перерыв до завтра. Дома, выслушав меня, Алексей произнёс: « соглашайся, я тоже прошёл через это». На другой день, в кабинете Фёдора Ивановича, разговор был продолжен. Договорились, что с утра, я маркшейдер, а после обеда секретарь комитета комсомола.
До конца октября я несколько раз побывал на фабрике, в школе, посетил мехцех, электростанцию, почту, телефонную станцию и даже аптеку. Распределили обязанности членов комитета. Производственный сектор возглавил Сергей Анчаров, горный мастер. В стране начиналось движение за коммунистический труд. Имея столько молодёжи и в шахте, и в других цехах, мы не могли быть в стороне. Руководство шахты позволило нам комплектовать бригады, назначать бригадиров. Изготовили стенды. Результаты каждой бригады ежедекадно обновлялись. Юра, с которым у меня состоялось знакомство в забое, при драматических обстоятельствах, возглавил комсомольскую дружину, я уже упоминал, что в посёлке не было ни одного милиционера. Две молодые учительницы, согласились возглавить кружки художественной самодеятельности. Вечерами молодёжь посёлка с удовольствием пела и плясала на репетициях. Жена Петра Константиновича, учительница школы, приступила к репетициям драмкружка. В посёлке, населением в полторы тысячи, был всего один штатный работник культуры, заведующая клубом, она же и библиотекарь. Нашёлся и замечательный баянист, работник электростанции. Я ещё помню некоторые песни, которые исполнял хор. «Ты, не верь, подруга моя, что шофёры не надёжные друзья…». И ещё, - «это стрелочник, это стрелочник. Новый стрелочник виноват….». Молодой экономист Алексей Петухов, выпускник Свердловского горного института, частенько на бис выводил: «в пещере каменной нашли бутылку водки, цыплёнок жареный валялся рядом с ней, зал, подыгрывая Алексею, подхватывал: »мало, мало, мало». И он продолжал: «в пещере каменной нашли бочонок водки, и мамонт жареный валялся рядом с ним»,- зал с удовольствием выводил: «мало, мало, мало». Алексей продолжал до тех пор, пока не нашли источник водки и стадо мамонтов рядом с ним, а зал, успокаиваясь, произносил: «на первый раз хватит». Мы, с Сергеем Анчаровым показывали басню «Ворона и Лисица». Я произносил текст, а он, спрятавшись за моей спиной, вытянув огромные ручища, изображал текст руками. Самое активное участие в концертах принимали студенты, проходившие практику. Студент ИГМИ Юра Долгов на трубе выводил мелодии, покоряя зрителей. До нового года успели дать концерт в селе Средняя Борзя. Недели через две, после моего избрания, секретарь партбюро рудника (мне, кажется, фамилия его была Лопатин) объявил: «завтра утром едем в Калгу на пленум райкома партии». «Мне-то зачем?» «С тобой хочет познакомиться первый секретарь райкома партии товарищ Зимин». Приехали. Сижу на заседании, в кабинете первого секретаря. В своём выступлении он сообщил, что кормов на зиму заготовлено мало. Подвела и погода, выпал снег почти в сентябре. Из-за ледяной корки овцы не могут пробиться к траве. Чабаны вынуждены уже сейчас, в ноябре, скармливать овцам сено. Поэтому овцеводческие хозяйства ждут большие трудности, особенно весной, когда начнётся окот овец. Все молча, слушают призывы, что нужно рационально, экономно использовать, заготовленное на зиму сено. Никто не выступает, никто не задаёт вопросы. И тут чёрт меня дёрнул за язык: «разрешите?» Встаю, чувствую, что мой старший товарищ, сидевший рядом, подёргивает меня за полу пиджака. Вижу, что присутствующие люди, повернули головы в мою сторону. Начинаю говорить: « Зачем ждать весны, когда овцы будут дохнуть с голоду, нужно срочно закупать сено или в районах Читинской области, или в Бурятии, или, в крайнем случае, сдать половину овец государству, за соседний район, а весной они возвратят долг, Зачем ждать, когда начнётся падеж овец»? Я сел в полной тишине. Первый секретарь с удивлением посмотрел на Лопатина, затем на меня и, наконец, произнёс: «молодой человек, мы вас пригласили совершенно по другому вопросу, а вы, впервые, попав в этот кабинет, уже начинаете давать советы, учить партию, как она должна поступать. Я огрызнулся: «но, я, же говорил вам, а не партии». «Я, первый секретарь райкома, я и есть партия». Возвращаясь, домой, всю дорогу молчали. Я чувствовал, по глазам и, не сходящей улыбки с лица моего попутчика, что он мной доволен. Отпраздновали 42-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции. В клубе торжественная часть (клубом я называю кинозал в здании бывшей тюрьмы), концерт, работал буфет.
Получил письмо от Светланы. Она пишет, что все дни в разъездах, по рудникам Нерчинского рудоуправления. Отбирает пробы руды и везёт в Читу. Я представил её с тяжёлыми свинцовыми камнями, карабкающуюся в грузотакси; а потом сотни километров в холодном кузове машины до Борзи. Поговорил с Петром Константиновичем, и через день отправляю письмо, в которое вложил бланк дирекции Кадаинского рудника со всеми подписями и печатями с просьбой к дирекции ЦНИГРИ «уволить Рослую С. И. в порядке перевода на Кдаинский рудник». В письме написал, что Кадая ничем не лучше других рудников Нерчинского рудоуправления, но не надо будет мотаться по командировкам, впереди зима. Решай сама.
В ноябре, я, всё-таки попал в Кличку. Каждый инженерно-технический работник шахты, обязан иметь удостоверение по технике безопасности от районной горнотехнической инспекции. Не помню, сколько дней я пробыл в Кличке. Сдав экзамен, и получив удостоверение, вернулся в Кадаю. Дома меня ждал сюрприз. Приехала Светлана. Её поместили на мою половину финского домика. Если честно – без меня, меня женили. Но, стали жить поживать и добра наживать. Всем хотелось погулять на свадьбе. Предлагали устроить комсомольскую, первую в Кадае. Я решительно отказался. Без родителей играть свадьбу не буду, а тащить их сюда, на край света, в мороз, в кузове грузовой машины, будет не гуманно. Светлана стала работать инженером-исследователем на обогатительной фабрике.
Приближался Новый 1960 год. Руководство шахты и рудника были заняты проходкой, отбойкой, выдачей, отгрузкой, досрочным выполнением плана. Молодёжь готовилась встречать Новый год в клубе. Всю работу по подготовке вечера взяла на себя жена Петра Константиновича вместе с молодыми работниками почты и связи. Шили костюмы деда мороза и снегурочки, готовили аттракционы. Профком рудника долго не мог выделить деньги на праздник, пришлось подключить и Вторушина и Волкова. Впервые, за всю историю Кадаи, в центре посёлка сверкала разноцветными огнями огромная ёлка. Постарались комсомольцы электроцеха. Рядом, Юра со своими друзьями, соорудили из досок горку, подогнали единственную пожарную машину, залили так, что ребятишки, кто на санках, а больше на картонках, мчались не один десяток метров.
Рудник Кадая, по результатам года, был признан победителем Соцсоревнования по Нерчинскому рудоуправлению. Посетившая нас, корреспондентка газеты « Комсомолец Забайкалья», написала хорошую статью о Сергее и его бригаде. В статье, напечатанной на первой странице, было много добрых слов о комсомольцах Кадаи.
Однажды, секретарь партбюро рудника, после доверительной беседы, заявил: «Пора тебе, Анатолий, вступать в партию». Вручил мне анкету, объяснил, как правильно её заполнить, добавив: « поручителем буду я и Крутилин А. А.». Это была моя первая, так и не заполненная анкета.
В начале февраля в Калге состоялась районная отчётно-перевыборная комсомольская конференция. Наша делегация оказалась самой многочисленной. Мы привезли всех участников художественной самодеятельности, и по окончании конференции выступили с концертом. Мы, я и Сергей, показали наш коронный номер с вороной и лисицей. Надолго запомнился конкурс на русскую пляску. Не знаю, пляшут ли сейчас в Забайкальских деревнях, а в годы моего детства и юности, плясали и малые и старые. На этот раз, лучшими плясунами были признаны комсомольцы Калги. На конференции меня избрали в президиум. Присутствующий на конференции 2-ой секретарь Читинского обкома комсомола, Забродин Виктор, показал на место за столом президиума рядом с собой. С Виктором мы учились в одной школе, и жили в Соцгороде на соседних улицах. Он старше меня года на четыре. Окончил Читинский горный техникум. Во время учёбы часто бывал дома, да и каникулы проводил в Шилке. «Завтра, я возвращаюсь в Читу, - обращаясь ко мне, говорит Виктор, - связываюсь с Кофманом, и мы вызываем тебя в обком комсомола. Нам нужен 2-ой секретарь Петровскзаводского горкома комсомола». Я категорически стал отказываться. « У меня никакого опыта комсомольской работы. Там город, крупный железнодорожный узел, а я горный инженер. Моё место здесь». «Хорошо,- после не большой паузы, продолжает Виктор,- осенью начнётся учебный год, и мы отправим тебя в Москву, в Высшую школу ЦК ВЛКСМ». «Ну, до осени ещё дожить надо», - говорю ему. «Доживём», - заверил меня Виктор. На этом мы с ним распрощались, и больше никогда не встретились. Ближе к весне, когда начался окот овец, по распоряжению райкома, в мех мастерских были изготовлены два агрегата, напоминавшие латинскую букву «v». Мы их называли утюгами. Агрегат цепляли к трактору. Трактор двигался по берегу Аргуни, расчищая снег. Каждый комсомолец, вооружившись серпом и мешком, резал и складывал в мешок прошлогоднюю траву. Работали два воскресенья. На третье воскресенье, вернувшиеся из похода вдоль Аргуни пограничники, задержали всех комсомольцев до выяснения личности. Поместили в помещение клуба, и держали пока не приехал из Калги секретарь райкома Зимин. На этом заготовка кормов закончилась. Начался новый этап спасения овец. На каждую чабанскую заимку отправлялись два комсомольца. Через неделю им на смену отправлялись два других. Они кипятили воду, распаривали траву, поили бедных овечек. Спасли не большую часть. Теперь пришлось бульдозером рыть траншеи и хоронить, умерших от голода, животных.
Работу по добыче свинца и цинка никто не отменял. Нужно было ежедневно проходить новые выработки, добывать руду, выдавать её на-гора. С наступлением морозов, на верхних горизонтах установилась отрицательная температура. Виной всему провал поверхности на площади примерно тридцать на тридцать метров, на глубину полметра. Результат массового взрыва. Этого провала теоретически не должно было быть, при правильном ведении горных работ. Как бы то ни было, а с первыми морозами холодный воздух стал гулять по верхним горизонтам. Провал образовался несколько лет назад. С первыми морозами вспоминали о его существовании.
Мы решили бороться с холодом в шахте с помощью мороза на поверхности. Мы, комсомольцы шахты. По всему периметру провала набили короткие металлические штыри. Привязав конец проволоки к крайнему штырю, перебрасывали через провал проволоку, и привязывали второй конец к штырю напротив. Так от штыря к штырю проложили проволоку по всей длине провала. Дальше поступили аналогично, но уже поперёк провала. У нас получилась сетка, покрывавшая весь провал, с маленькими ячейками. Подвели шланг с тёплой водой, и стали орошать сетку. Сетка стала накрываться тонким слоем льда. Через пару дней провал был покрыт ледяной коркой. По всему периметру провала поставили ограждения, и осветили. На горизонте всю зиму стояла нормальная для работы температура. Ритм жизни нарушила телеграмма начальника управления цветной металлургии Читинского совнархоза Кофмана Д. И.. Я эту телеграмму и в глаза-то не видел. Вызывает меня Пётр Константинович, в первых числах марта, к себе в кабинет, Интересуется моим настроением, работой, комсомольскими делами, моими планами. «Все мои планы связаны с рудником, с посёлком, - отвечаю я, - жду лето. Уже выбрал место под волейбольную площадку. Надеюсь, в бульдозере не откажете. Выполним планировку, сетку мне уже обещали прислать из Иркутска. Поставим рядом два теннисных стола». «Ну, а зарплата тебя устраивает», спрашивает Пётр Константинович. «Для первого года работы, устраивает». «И как долго настроен, ты с нами работать, - звучит новый вопрос»? « Минимум три года, я обязан отработать». На том мы и расстались, крепко пожимая руки друг другу. Проходит дней десять. Теперь, меня просит зайти в свой кабинет начальник рудника. Фёдор Иванович не скрывает. Он сообщает, что получена телеграмма из Читы, от начальника управления о моём переводе в Дарасун. «Ну что тебя не устраивает у нас. Оставайся. Сейчас в Калге, во дворе сельпо, выставлен на продажу автомобиль «москвич», стоимостью 18000 рублей. Мы его покупаем и оформляем на тебя. Бухгалтерия будет удерживать из твоей зарплаты, пока ты у нас работаешь. Я подарю тебе свою «тозовку» с магазином. Будешь ездить на уток, на не замерзающие озёра». «Спасибо, Фёдор Иванович. Мне не надо ни машины, ни винтовки. Я никуда из Кадаи уезжать не собираюсь, тем более, в Дарасун». Но события развернулись стремительно и совсем иначе. Третьего апреля, приходит телефонограмма из Клички, за подписью директора Нерчинского рудоуправления Роскина. В телеграмме в категорической форме: «Борисовец вместе женой освободить переводом Дарасунское рудоуправление соответствии телеграммы Кофмана. Нр. 11\32. Роскин». Мои старшие товарищи, руководители рудника, пришли к единому мнению, что это наказывают их и меня за непослушание. В отделе кадров лежит моё направление в Кличку, за подписью Кофмана. Шестого апреля мы получили расчёт. Я съездил в Калгу. Снялся с военного учёта. Получил свою и Светину комсомольские учётные карточки. Распрощался со всеми, и посёлком, так тепло приютившим меня. Навсегда.