Школьные годы. Пленные японцы. Болезнь. Приём в пионеры.
Летом всегда стояла страшная жара, дождей практически не было. Ну, а если случался дождь, вся ребятня высыпала под струйки воды. С водой положение было тяжёлое. На нашей улице не было ни одной колонки. И бедной нашей маме и зимой, и летом приходи-лось ходить, на единственную, в Соцгороде колонку, с двумя вёдрами и коромыслом, мет-ров за восемьсот.
В один из летних дней, в котловане, под листами шифера, мы обнаружили большое количество чемоданов, аккуратно уложенных друг на друга. Часть ребят осталась караулить чемоданы, а несколько моих товарищей побежали на вокзал за милицией.
Чемоданы были набиты отрезами сукна, шёлка и различным трикотажем. Нашлись и хо-зяева, семья железнодорожника, вернувшаяся из Китая, как говорили в то время, с тро-феями. Возвращение с победой праздновали несколько дней, пока им не подмешали что-то в водку или в закуску. Вынесли всё, оставив на подоконнике играющий патефон.
Каждому из нас, благодарные хозяева чемоданов, дали по кусочку материи на рубашку и шорты. Маме кое-как хватило этого подарка на юбку, которая потеряла свой цвет после первой стирки.
Помню, как в один из приездов, были обворованы Тарасоновы.
Дядя Костя, капитан Красной армии, вместе с женой, моей тётей, сделали остановку в доме бабушки, следуя к новому месту службы. Родственников в Шилке проживало много, всех нужно было увидеть, навестить, На заметку их взяли, видимо, когда они, с батареей чемоданов, выгружались из вагона на Шилкинском вокзале. Стоило бабушке вечерком ненадолго зайти к соседке, напротив, на этой же улице, как в дом забрались воры.
Они забрали все чемоданы, и стали уходить через огороды, по направлению улицы Пар-тизанской. Там, жители, увидев, бегущих по огороду людей с чемоданами, подняли крик. Ворам чемоданы пришлось бросить, а самим убегать.
Продолжительное время орудовала банда на железной дороге. Курочили, как тогда гово-рили, вагоны вовремя движения состава. Брали, в основном, продукты. Пломбы на ваго-нах всегда оставались не тронутые. Кража обнаруживалась только в пункте назначения. Воровали мешками, ящиками. Наверное, милиция занималась поисками. Но где происхо-дил грабёж, определить было непросто. Состав проходил, как правило, через всю страну. Было, наверное, понятно, что без помощи поездной бригады, курочить невозможно.
И тут случилась страшная трагедия на улице Охотничья, на которой проживал и мой де-душка. Вся семья: отец, мать и сын, были зверски убиты в своём доме. Шум подняла ра-ботница паровозного депо. Она пришла вызывать в поездку их сына, вернувшегося с вой-ны, и работавшего в депо кондуктором поездов. Кондуктор сопровождал состав, находясь на площадке последнего вагона.
Когда милиция стала заниматься этим убийством, она вышла на след этой банды. Судили бандитов в Чите, получили они по заслугам. Шилкинский железнодорожник и его родители, были убиты за отказ парня, участвовать в банде.
Когда играть не хотелось, мы шли на вокзал, собирать бычки. После отправления пасса-жирского поезда, а их в то время проходило много, на перроне оставались не до конца выкуренные папиросы. Собирали тщательно, два-три дня подряд. Бычки потрошили так, чтобы пепел не попал в табак, который ссыпали в одну общую кучку. Половину табака мы несли нашим зекам, а вторую половину пленным японцам. В Шилке и до войны, и в войну была тюрьма. Не зря в одной знаменитой песне до сих пор поётся: « Шилка и Нерчинск не страшны теперь. Горная стража меня не поймала….». Кстати, Нерчинск от Шилки, всего в сорока километрах. Есть ещё Нерчинское полиметаллическое ме-сторождение свинца и цинка на юге Читинской области, которое отрабатывалось несколькими десятками рудников. На одном из них, руднике Кадая, мне пришлось начинать свой трудовой путь горного инженера – маркшейдера.
До войны, а точнее в 1939 году, выше места, где мы играли, была построена электростан-ция. От электростанции и до Киюшки пленные японцы и наши зеки копали траншею. Ра-ботали на противоположных концах траншеи. Наших человек двадцать, столько же япон-цев. Наших охранял один пожилой солдат с винтовкой, и японцев тоже один. На нас ни тот, ни другой не обращали никакого внимания.
Один день мы посещали зеков. Приносили им табачок, кусочки газет для закрутки, а ко-гда им приносили обед, они усаживали нас рядом. Наших заключённых кормили горохо-вым супом и гороховой кашей.
У японцев обед был лучше. Рисовую кашу палочками они ели каждый день. К ним в гости мы приходили с табачком и со своими ложками. Табаком японцы очень дорожили. Они, заворачивали одну папироску на четверых. Один затягивался и выпускал дым второму прямо в рот. Второй, затянувшись, выпускал дым в рот третьему, а третий четвёртому.
С тех пор, где–нибудь на рыбалке, дорожа каждой папиросой, ребята говорили: давайте, покурим по–японски.
Осенью траншея была готова.
На прощанье один японец подарил мне полевую сумку. Я проходил с ней в школу до по-следнего урока, пять лет, проносил конспекты, учась в ИГМИ. Сумка сопровождала меня во время изыскательских работ в Якутии, Бурятии, Забайкалье, Иркутской области. Про-водя летнюю геодезическую практику в ИГРТ, свою знаменитую сумку я доверял ежегод-но лучшему бригадиру. Уходя из техникума, я не взял ничего, ни личных книг, ни лич-ных вещей. И надеюсь, что моя сумка ещё служит студентам.
А ещё от японцев нам достались лыжи, они появились в магазине на второй год после войны. Упаковка стоила 25 рублей. Она состояла из одной пары лыж, с полужёстким кре-плением, такое крепление мы видели впервые, бамбуковых палок с кольцами и несколь-ких брикетов лыжной мази. Лыжи и палки по росту подходили каждому школьнику. Бла-годаря этим лыжам каждый мальчишка научился бегать, прыгать и скатываться с любой сопки.
Я ещё учился в школе, когда японцы стали возвращаться домой. Везли их в товарных вагонах, летом. Часть сидела на полу, в проёме вагона, свесив ноги, а часть стояла, опираясь на доску, прибитую поперёк проёма. Все в белых нижних рубахах и галифе. На каждом вагоне прикреплён большой портрет Сталина, и плакаты, призывающие к миру. Японцы, весело и дружно пели о Сталине мудром, родном и любимом.
На лыжах мы уходили за железную дорогу, а там сразу же начинаются сопки, без единого кустика. Из снега устраивали трамплин и прыгали, соревнуясь, кто пролетит дальше всех. Молодые парни умудрялись затаскивать на самую высокую гору конные сани. Усаживали полные сани девчонок, и они катились с визгами и хохотом.
Летом целыми днями всей своей уличной компанией проводили время на Киюшке. Ры-бачили, купались, под камнями добывали раков и тут же на костре их жарили и ели. В пасмурную погоду шли на железную дорогу. Там стояли десятки вагонов, на которых ме-лом было написано «больной». Находили вагоны, и из многочисленных щелей добывали зёрна сои, гаоляна, жмыха и тут же съедали.
За годы войны на нашей улице не осталось ни одной коровы, но сохранились козы. С по-явлением зелёной травки коз пасли за железной дорогой. У нас не было козы, но мне и Сашке часто приходилось пасти соседских коз.
В конце лета, когда я, вместе с соседской девочкой Валей пас, небольшое стадо, мне сде-лалось плохо.
Очнулся я на больничной койке. Палата была большая и нас, мальчиков разного возраста, находилось около десятка. К нам никого не пускали. Болезнь у всех была одна, тиф.
Бедная моя мама каждый день и утром, и вечером выглядывала меня через окно. Несколь-ко дней был без сознания. Постепенно стал приходить в себя.
В этой палате я впервые увидел, как умирают мальчишки. Одних выносили, других при-носили. Умерла нянечка, которая постоянно была с нами.
Домой меня выписали в первых числах ноября. Мама говорила, что я чудом выжил.
Может, поэтому, я люблю жизнь.
В школе началась вторая четверть.
Лёжа на больничной койке, я скучал о школе, о своих одноклассниках, о своей любимой Лидии Ильиничне. Первого Мая наш класс принимали в пионеры. На линейке нам повя-зали красные галстуки, и вручили пионерские значки. Каждый из нас произнёс Торжест-венное обещание. В заключении старшая пионервожатая Неля Шлямина произнесла де-виз: » Пионеры, к борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!» и мы дружно ответи-ли: » Всегда готовы!»
Теперь всё свободное время я проводил в пионерской комнате. Здесь всегда были свежие газеты и журналы, шахматы и шашки.
Моим постоянным партнёром и соперником был одноклассник Вовка Луньков. Мы не только играли, но постоянно разбирали партии гроссмейстеров, которые помещались на страницах «Пионерской и Комсомольской Правды». Для нас, как музыка звучали: дебют, эндшпиль, миттельшпиль. Мы изучали биографии великих шахматистов Алёхина, Бот-винника, Капабланки, Эйве, Ласкера, Бронштейна. В шестом классе я стал чемпионом города Шилки по шахматам, и мне присвоили третий разряд.
Третий класс я закончил с похвальной грамотой. Грамоту в торжественной обстановке, на сцене актового зала, вручил мне завуч школы Виктор Ефимович Абалдуев.
Навсегда запомнились первые послевоенные выборы в Верховный Совет.
Это был настоящий всенародный праздник.
В нашей школе был избирательный участок. Голосование начиналось в шесть часов утра. Мне и Вовке Лунькову доверили первым стоять рядом с урной для бюллетеней. И чтобы не опоздать, мы ночевали в пионерской комнате. Народ шёл семьями. В актовом зале, сменяя друг друга, выступали самодеятельные артисты паровозного депо, вагонного депо, клуба железнодорожников, нашей школы. Люди не расходились, пели под баян, танцевали. А когда объявили конкурс на лучшую пляску, то желающих плясать было столько, что итоги подводить пришлось допоздна.
В те далёкие времена книг, кроме учебников, ни у кого в доме не было. Я имею в виду моих одноклассников. И в нашем доме была единственная книжка, она называлась «Справочник железнодорожного мастера». Прочитав почти всё, чем располагала школьная библиотека, нам захотелось стать читателями районной. Районная библиотека находилась на улице Партизанской, на противоположном конце Шилки. Зимой, в любой мороз, мы бежали с Вовкой в библиотеку. Сдавали прочитанную книгу и получали новую.
Ещё учась в начальных классах, я прочитал почти всё, что написал мой любимый Арка-дий Гайдар, прочёл: «Робинзон Крузо», «Приключения Тома Сойера и Гекберри Финна, «Остров Сокровищ».
Летом 1947 года мои родители купили корову за 35 тысяч рублей. Кто, конкретно, дал маме деньги, я не знаю, но она всю жизнь вспоминала, что ей поверили без всякой рас-писки. Коров, с нашей улицы и двух соседних, пасли за железной дорогой. Вместе с теля-тами их было около двух десятков. Пастуха не было. Пасли по очереди, на ближайших сопках. К апрелю сено обычно заканчивалось. Зелёная травка ещё не появилась, а бедных бурёнок гнали в поле. Приходилось пропускать занятия в школе. Сашка был доволен, а я очень переживал. Пасли с раннего утра и до позднего вечера. С наступлением жары, ближе к полудню, мы начинали изображать жужжание паутов, ззззззз. Их укусы были очень болезненны. Коровы начинали задирать хвосты, отмахиваясь от паразитов. Мы продолжали жужжать до тех пор, пока одна из бурёнок не бросалась со всех ног наутёк. За ней, как по команде, бежало всё стадо по направлению к железнодорожному мосту. Дальше, каждая, в тенёчек, к своей стайке. Через час появлялись и мы, спускаясь с сопки. Хозяйки видели, что их коров никто не гнал. Нас никто не ругал, и мы бегом бежали на речку. В четвёртом часу мы снова плелись за стадом на пастбище.
Мама, ежедневно, с молоком бежала на вокзал к прибытию пассажирского поезда. В те годы, на каждом вокзале, были оборудованы прилавки с навесами от дождя и солнца. Пассажиры проходящих поездов могли здесь купить молоко, сметану, варенец, варёную картошку, яйца, лук, огурцы. Женщины приходили на вокзал со всей Шилки. Интервалы между поездами были от одного часа до нескольких, и большинству приходилось весь день проводить на вокзале.
Нашей маме было легче. Она прибегала к приходу поезда и бежала домой с его отправле-нием. Поезда прибывали и отправлялись со станции строго по расписанию.
По прибытию и отправлению поездов можно было проверять часы. Чётные поезда подходили на первый путь, а не чётные на последний, седьмой. Пассажирам, ехавшим на запад, приходилось бежать на вокзал через все пути. Самый поздний поезд №73 приходил, когда на перроне горело несколько лампочек, тускло освещавших торговые прилавки. Пассажиров, бежавших через все пути, женщины видели, и кричали: сюда, здесь горячая картошечка, а здесь молочко, огурчики.
Поезд стоял двадцать пять минут, и пассажирам нужно было успеть купить что-нибудь и вернуться в вагон. Поэтому и продавцы, и покупатели торопились. Этим обстоятельством пользовалась соцгородская шпана. Каждый вечер в толпе пассажиров бежал местный па-рень. Он покупал бутылку молока за три рубля, расплачивался тридцаткой и получал два-дцать семь рублей сдачи. Фокус заключался в том, что китайская красная ассигнация была копией нашей тридцатке образца 1947 года, но только при слабом освещении.
Китайских денег и бумажных, и металлических у каждого пацана было в большом коли-честве. Нас ими снабдили, ехавшие с востока солдаты. Они везли их мешками.
Мы играли на эти деньги в пристенок, в подкат, старшие ребята в карты. Металлические деньги были из лёгкого металла и с отверстием. Девчонки нанизывали их на нитку и но-сили на шее.
После реформы 1947 года красные бумажные деньги, похожие на новые тридцатки, сразу исчезли из наших игр. Даже мама, предупреждённая нами, иногда утром начинала ругаться, обнаружив в вечерней выручке китайскую «тридцатку».
Ровно через десять лет, учась на третьем курсе, я, Вовка Минин и Валера Ракевич, жили на квартире по адресу Седова 55. Хозяин квартиры, Тарашкевич Иосиф Михайлович, по-просил нас помочь разобрать сарай, стоявший посередине двора.
Разбирая, мы нашли кожаный мешок, размером с наволочку, набитый сторублёвками с портретом Екатерины. Наша, в то время, сторублёвка с портретом Ленина, была копией сторублёвки с Екатериной. Я приносил несколько купюр в институт, даже дарил.
На спор мы решили проверить сходство в буфете второго корпуса. Подали купюру, по-просили десять пирожков и получили сдачу. Пирожки съели, и вернулись в буфет. По-просили вернуть нашу сотню, подавая буфетчице сто рублей. Когда она внимательно рассмотрела, по нашей просьбе, сторублёвую купюру, долго нас ругала. Больше таких опытов с Екатеринкой мы не делали.
Денежная реформа прошла в декабре 1947 года. Народ узнал о ней намного раньше, чем было объявлено по радио. В отличие от реформы 1961 года сметать с полок магазинов было нечего, но куплены были все пионерские знамёна, горны, барабаны, грамоты. Гово-рили, что их купили китайцы, которых в Шилке проживало много. Через несколько дней пионерские атрибуты снова заняли своё прежнее место на полках магазина.
Китайцы остались у нас после гражданской войны. Женились на русских женщинах. В каждой семье были ребятишки. Хорошие симпатичные девочки и мальчики. В нашем классе учился Колька Бянкин. Закончил семь классов и уехал учиться в техникум. Огоро-ды у них были большие и трудились они всей семьёй, снабжая и Шилку, и Вершину Дарасуна и редиской, и огурцами, и помидорами, и другими овощами. Мама всегда китайские семьи ставила в пример. Думаю и деньги моей маме одолжили китайцы.
У мамы к декабрю 1947 года в сберкассе хранилось три тысячи рублей.
Встал вопрос: что делать с деньгами? По совету папы она принесла их домой.
И вот по радио объявили о денежной реформе в СССР. Всем, кто хранил деньги под мат-расом, независимо от суммы, обменивали один к десяти. За десять старых рублей выдава-ли один новый рубль. Всем, у кого деньги лежали в сберкассе, обменивали рубль за рубль, до 3000 рублей, два рубля за три, от3-х тысяч до 10 тысяч рублей, один рубль за два, свыше 10 тысяч рублей. Деньги нужно было обменять в течение недели. Металличе-ские деньги оставались без изменения. Моя бедная мама пережила сильное нервное по-трясение. Она говорила в те дни отцу: « какой ты коммунист, только взносы платишь! Твоя партия реформу провела, а тебя, даже, в известность не поставила».
Получила она за свои, трудом заработанные, три тысячи, всего триста рублей, а долг за корову нужно отдавать.
Цены и на базаре, и на перроне на « овощи и фрукты, и прочие продукты» остались прежние, до реформенные. Детский билет в клуб железнодорожников на любой фильм стоил два рубля. Для нас это была сумма. До объявления реформы я занял Вовке Юнцеву два рубля на билет. После реформы наша компания идёт в кино, и Вовка отдаёт мне долг, двадцать копеек, а билет по-прежнему стоил два рубля. В тот день мы его убедить не смогли, и объявили ему бойкот.
Кино посмотреть можно было только в клубе железнодорожников. Это было большое двухэтажное деревянное здание. В центре, рядом с железной дорогой. В те годы самое красивое в Шилке, с большим зрительным залом. От улицы Вокзальной и до клуба кило-метра три вдоль железнодорожных путей. Мы шагаем по насыпи, а внизу, за высоким за-бором, тюрьма. В нашей уличной компании шесть человек.
С деньгами постоянно были проблемы, а каждый фильм хотелось посмотреть.
Сбрасывались, у кого, сколько было, на один билет. Дальше считались. Ну, например: «вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, кого резать, кого бить, а тебе велел голить». Было много и других считалок. На кого падало последнее слово, тому отдавали два рубля. Он покупал билет и проходил в зал. Гас свет. Сеанс всегда начинался с кино-журнала. Журнал заканчивался, загорался свет, запускали опоздавших зрителей, и начи-нался фильм. Всё это время, притаившись, мы находились в противоположном конце клу-ба, рядом с высоким крыльцом, по которому будет выходить народ после сеанса.
По звуку, доносившемуся из зала, определяли, что начался фильм. Без шума, на цыпоч-ках, поднимались на крыльцо, и, затаив дыхание, слушали щелчок крючка, на который замыкалась дверь изнутри. Крючок открыл, рискуя попасться, наш товарищ, который прошёл по билету. Сделав паузу, один из нас, чуть-чуть приоткрывал дверь, и мы заползали в образовавшуюся щель. Мы разбегались по залу и, привыкнув к темноте, занимали свободные места. Иногда, контролёрша тётя Нина, зажигала свет, чтобы поймать нас. Но зрители начинали свистеть, топать ногами, кричать: «сапожник» и ей, к нашей радости, приходилось свет выключать.
Класс наш, 3»А» был дружный, благодаря Лидии Ильиничне. Она с любовью и уважени-ем относилась к каждому из нас. Весной она повела нас на реку Шилку, и мы впервые увидели, как идёт шуга. Лёд трещал и ломался. Льдины громоздились друг на друга, и было немножко страшновато.
А сколько песен мы с ней разучили. Я до сих пор, многие из них помню, а иногда и пою: «Мы идём и поём по бульварам, проспектам, садам, мы идём и поём, и навстречу улыба-ешься ты нам. Москва, Москва, поёт о тебе вся страна. Ты всегда молода, дорогая, моя, Москва». Ещё не увидев, кроме Шилки, ничего, мы уже любили и Москву, и свою Родину – Союз Советских Социалистических Республик.
В десятом классе училось несколько фронтовиков, один из них с обгорелым лицом и об-горелыми руками был танкист, Николай Иванов. На его груди сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза. На перемене мы бегали смотреть на него, пока директор школы Ана-толий Константинович Николаев, не поговорил с нами, пригласив в свой кабинет.
В школе нас не кормили. Но, не доходя до клуба, рядом с железнодорожными путями, стояло одноэтажное, деревянное здание. В нём размещалась начальная школа. В этой школе, во вторую смену, было организовано горячее питание учеников младших классов, Не всех, а только тех, кому в школе выдавали талон, с проставленной датой.
Ежедневно на каждый класс приходилось не более трёх, четырёх талонов.
За всё время мне досталось посетить эту столовую несколько раз. Но запомнил столовую я не по вкусу щей и каши. Около этой школы собиралась группа шилкинских ребят, стар-ше нас, Они играли в подкат. В подкат, одновременно, могут играть все желающие. Про-черчивается черта. На эту черту ставится кон из металлических денег, любого достоинства монет. Каждый должен поставить, к примеру, двадцать копеек. Один, из играющих собирал деньги. Ставил их на черту, решкой вверх, получался кон из верти-кального столбика монет. Кто первым сдал деньги первым и бросал биту. Кто вторым, тот и бросал вторым. И так все, соблюдая очередь. Кто положил деньги последним и биту бросал последним. Бита, металлическая шайба, сантиметров шесть в диаметре. Нужно бросить так, чтобы бита остановилась ближе к черте. В том месте, где бита, останавливалась, прочерчивалась чёрточка. Первым по кону бил тот, чья чёрточка была ближе к черте. Каждую, перевернувшуюся вверх орлом монетку, он забирал себе, продолжая бить по монеткам до тех пор, пока все, оставшиеся монетки, будут лежать вверх решкой. Теперь очередь бить по монеткам переходила ко второму, и так далее. До некоторых ударить очередь и не доходила. Все монетки уже нашли своих хозяев. Но, если при бросании бита попадала в кон и, при этом, хотя бы одна монетка переворачивалась вверх орлом, счастливчик забирал все монетки. Мы упорно тренировались, но каждый раз возвращались с пустыми карманами.
И вот у меня игра пошла. Я стал попадать в кон, и забирать деньги.
Дважды я уходил с выигрышем. На третий раз уйти не удалось. Меня перевернули вниз головой, вытрясли всё до последней монетки и предупредили, чтобы больше я здесь не показывался. Пришлось и от талонов отказываться.
Летом любили играть в лапту. Команда на команду. Играли дом на дом, или улица на улицу. За команду могли играть и девочки и мальчики любого школьного возраста. Для игры нужен был резиновый мяч и лапта. Играли в зоску. Это уже сугубо индивидуальная игра. Зоска вырезалась из кусочка овчины, а к ней со стороны кожи тонкой проволокой прикреплялся кружочек свинца, величиной с полтинник. Победителем становился участ-ник, ударивший по зоске ногой наибольшее количество раз, и не позволивший ей хоть раз коснуться земли. Лучше получалось ударять по зоске ногой обутой в валенок. Ногу можно попеременно менять, лишь бы зоска не коснулась земли. Играли в «пристенок». Это уже игра или на шалманы, или на монетки. Играли в « выжигало» или ещё эту игру называли «выжигательный круг». На земле прочерчивался круг. Одна команда заходила в круг, а вторая находилась за кругом. Резиновым мячиком нужно было попасть в игрока в круге. В «городки» и в «бабки» играли и ребята, и взрослые мужики. В «городки» проводились соревнования на первенство школы, города, района, области. Постоянно шли турниры по шахматам, волейболу, футболу.