Ночью с южного склона сошла лавина. Как обычно, всё содрогнулось, протяжно звякнула скудная посуда, за дверью упала лопата. А низкие своды моей кельи-комнаты ничего не заметили - ни кусочка штукатурки не отвалилось. Барон тихо тявкнул – скорее для порядка. Я перевернулся на другой бок с мыслью, что утром надо внимательно осмотреть место, где горы сбросили с плеч «лишний вес». Я и так делаю это каждое утро, хотя никаких групп не было поблизости уже месяца два – не сезон.
Маленький заброшенный монастырь, служивший мне домом и работой, прятался в скальном массиве на гребне седловины. Сход снега всегда случался по какой-либо из сторон седловины, обычно на восточной стороне, а вот на южной, на моей памяти, первый раз. Впрочем, я здесь не так уж давно. Сезон на метеостанции - четыре месяца, у меня пошёл третий.
Как рассвело, я вышел на воздух, оскорбив величие природы суетным поведением человека с его бытовыми привычками. Я курил, Барон, подняв чуткий нос, ловил запахи утра. Не сомневаюсь, что мой дым его очень раздражал, но он прощал меня, добряк.
Что-то, как видно, учуяв, пёс тронул меня лапой и пошёл к лестнице наверх, на гребень, где на крохотной площадке располагались приборы метеостанции и мачта сотовой связи.
- Ну нет, Баронушка, сначала кофе, потом всё остальное. Прости, брат.
И он опять простил, оставшись снаружи, пока я возился с кофе, кормил свой генератор топливом, одевался для похода наверх, где всегда был ветер, вооружался биноклем и журналом для наблюдений.
Наконец мы начали подъём по обледеневшим за ночь ступеням, как всегда - он вторым, я – первым - видимо, так мягче падать человеку. Как на самом деле – бог ведает эти старые монастырские порядки, но кавказские овчарки были здесь всегда. А вот и работа на день – привести в порядок лестницу и террасу перед входом, никаких реагентов, только хардкор - ломик и скребок.
Двадцать восемь скользких истёртых в середине ступеней, спасибо, что есть поручень, и я задохнулся от зверской нежности ветра, лизнувшего мою кожу с энтузиазмом двадцати метров секунду при минус пятнадцати Цельсия. Так и запишем, и ещё влажность, направление ветра, давление, ясность, ещё пара мелочей, а также проверить опоры, крепления и обозреть окрест в бинокль. А вот Барону неймётся. Топчется псина, волнуется, зовёт меня что-то смотреть.
Я взял бинокль. И потом много раз вспоминал этот момент. Руки онемели, спина мгновенно стала мокрой, но всё это я ощущал краем сознания. Тревога, смятение взорвали мозг – под лавиной был человек. Отчётливо видное в морозном воздухе, метрах в ста от меня, пониже гребня на длину моей лестницы над сплошным снегом поднималось облачко пара.
Откуда он там взялся? Нет, и не может быть никого сейчас на склоне, так далеко от селений! Может это не человек? Может козёл, баран, барс, собака? Ерунда, я просто знал, что там под снегом – человек. Знал точно, как своё имя. Да и Барон знал, увидев, что я всё понял, он уже порывался бежать туда, но нет, друг мой.
Нужны тросики, волокуша, толика коньяка, бинты, кислородная подушка. Быстрее!
- Сторожи! – велел я собаке и бросился вниз.
Как же некстати ночью так сильно обледенели ступени! Влетев в келью, я начал было набирать спасателей, но бросил, сигнал был неустойчив из-за ветра, а медлить было нельзя, совсем нельзя. Если человек там с ночи, то вообще удивительно, что дыхание ещё не замерло, что его ещё видно. Наверное, он совсем близко к поверхности, буквально в сантиметрах. Иначе бы снег – такой белый, такой пушистый – уже задушил бы его. Самый нежный убийца.
Не помня себя, я не вскарабкался - я взлетел по лестнице наверх. Рюкзак спасателя на спине, тросик зацеплен за опоры, и мы с Бароном, подталкиваемые ветром, пробираемся к облачку пара.
Спуск начинаем с фланга, очень осторожно, чтобы не спихнуть пласт снега с человеком ниже, и самим не съехать. Слава богу, снег уже достаточно слежался, слои устойчивы.
Вот он. Я разгребаю снег постепенно, прежде всего надо открыть лицо. Слой гораздо глубже, чем я думал, и такая чёткая вертикальная канавка от теплого дыхания.
Лицо. Господи! Это женщина… Девушка.
Едва увидев её лицо, я понял, что ей не холодно. Что ей хорошо, спокойно, что она просто спит. Лицо нежное, немного странное – это я заметил сразу – не осознал, правда, чем странное, но то, что она лежала как будто в норке протаявшего снега – меня уже не удивило. Я почувствовал её тепло, такое сильное против всего огромного массива зимних гор, миллионов тонн снега, режущего бритвой ветра. Я смотрел и смотрел на неё, как завороженный, и наверное, мог бы незаметно замёрзнуть рядом, но Барон тявкнул над ухом и лизнул меня.
Спасибо, друг, ты, как всегда, вовремя. Но решать, что делать, всё-таки мне, человеку. Я дотронулся до неё, сняв перчатку, холодными пальцами и почти обжёг их об её розовую щёчку. Снег, упавший ей на лицо от моего движения, мгновенно потёк тонкими струйками. Капельки на верхней губе кажется шипели, испаряясь.
Может, у неё жар? А я тут застыл, как дурак? Надо действовать. Обвязал её тросиком, подивившись на какую-то холстину что ли, которая была на ней вместо одежды, второй конец пристегнул к шлейке Барона. Он медленно потянул, выбираясь наверх - умная, хорошая собака. Показались руки девушки, и я опять заметил краем сознания, что они непривычной формы. Вот бёдра, ноги в какой-то кожаной на вид обуви. Я ощупал её – не сломано ли чего, нет ли где крови, хотя ясно было и так - всё в порядке – грудь вздымается ровно, спокойно; пристроил под неё брезент, какая же она тёплая! Красивая девушка, только может быть немного широковат костяк, но всё в целом – гармонично, притягательно. И спит, не просыпается. Соня.
Мы вылезли на гребень, Барон с волокушей впереди, я замыкающий. Глядя на неё сверху, я поймал себя на мысли, что не хочу ни с кем делить удовольствие от того, что вижу её. Не хочу никому её показывать, вообще сообщать, что нашёл её. Отогнал от себя эти мысли – что за гнусный эгоизм? Но помимо этого было ощущение, что я и не должен никому о ней говорить, что она - тайна.
Мы добрались до лестницы. Слава технике, мой простенький подъёмник был исправен, шкив скрипел, но механизм плавно, без рывков, опустил мою спящую красавицу вниз. Я внёс её в тепло, закрыл за Бароном дверь, и остался наедине со своими желаниями и сомнениями.
Всё ещё пытаясь идти обычным путём, я решился измерить температуру, сунув градусник девушке подмышку, но ничего не вышло. Ртуть внутри шкалы распалась на комочки. Взял её руки в свои, ладони были плосковатые, широкие, но маленькие и горячие – как будто я взял лепёшку со стенки тандыра. Уверенность в том, что в помощи она не нуждается, крепла, очень хотелось думать, что нам будет хорошо здесь вдвоём, когда она наконец проснётся.
Откуда она взялась посреди гор, под снегом, в непонятных тряпках, спящая – об этом думать не хотелось совсем. Я разглядывал Соню, ибо она ей и была совершенно точно, пристально, фиксируя в сознании все мелочи, на которые никогда бы не обратил внимание у других женщин.
Волосы почти белые, такая редкость для нашего региона, как будто даже седые, короткими прядями, тяжёлые. Брови правильными широкими дугами, тоже очень светлые, щётки ресниц гораздо темнее, правильной формы короткий носик, нежный розовый рот. Я смотрел и смотрел, и вдруг Соня открыла глаза.
Меня как будто ударило огнём. Я выпустил её руки и отодвинулся. Глаза были чернее чёрного и полыхали жаром. На мгновение я даже закрылся рукой, но Соня нежно тронула меня горячими пальцами, и я снова посмотрел ей в глаза. Она как будто привернула на убыль огонь своего реактора внутри. Господи, да что это я? Нормальные тёмные глаза, как у многих в наших краях.
И она мне улыбалась. Нет, губы не растянулись в улыбку, не показались зубки, но я знал, она улыбается – как-то так неуловимо изменилось лицо.
- Здравствуй, Соня, – сказал я вместо банального «кто ты?». Она не ответила. Только погладила пальцами моё лицо, как будто пламенем свечи повела. Потянула за плечи к себе, прижгла нежным огнём поцелуя мой рот, обняла – словно приняла в горячую купель. С этого момента я мало, что помню.
Хотя, нет, помню, что Соня не сказала мне ни слова. Я называл своё имя, говорил, что она моя единственная, что буду любить её больше жизни, что она - мой дар божий. Я вообще много говорил, да всё бестолку – только больше устал, и в какой-то момент вырубился.
Проснулся от холода, уже к утру. В сумрачную келью намело снега в открытую дверь. Сони не было. Место её подле меня давно остыло. С трудом поднявшись - ноги меня не держали - я вышел на воздух. Барон сидел на краю террасы, глядя куда-то в ночь, как верный часовой. И мы оба знали, что остались одни.
На метеостанции я пятый сезон. Пятый сезон я вспоминаю капельки растаявшего снега на сониной верхней губе и жду – когда снова пройдёт лавина на южном склоне.