Припали друг к другу, словно родственники после долгой разлуки.
Несколько лет тому назад нас объединял рейсовый автобус. Семейная пара: он и она. Если уезжала она, он стоял на остановке возле деревянного сельского магазинчика и ждал её.
Автобус останавливался возле разрушенной людьми и временем церкви, переделанной когда-то в тракторный двор. Из жалости природа украсила её купол берёзкой и рябиной. И деревца хлестало на ветру. Но они выживали.
Она выходила из автобуса, а он принимал её тяжёлые сумки. И они шли вместе домой. Это так умиляло, потому что меня никто не встречал и не провожал.
И другая пара, которой уже нет. Они тоже здесь выходили. Он, матерщинник и пьяница, которого я боялась.
Вот сядет рядом, и страдай целый час от крепкого перегара, от ядрёного, непристойного слова.
А она, хрупкая и невесомая старушка, которой он протягивал вафельный стаканчик пломбира.
И как тянул он к ней заскорузлую ручищу, когда она выходила из автобуса. Но я их больше не встречала.
Мы обнялись с ней.
-Ну, как вы живёте?- спросила она, заглядывая тревожно мне в глаза.
- Потихоньку, как все.
- А какие у вас там новости?
- Делают дорогу. У нас в деревне стоят пять оранжевых КАМазов. Летят лихо по улице. Только успеваешь на сугроб забраться. Будут вывозить лес. Говорят, чуть не миллион кубов.
- И у нас вывозят и вывозят лес.
Пожелав всего хорошего друг другу, расстаёмся.
В парикмахерской из клиентов только я. Миловидная и приветливая женщина с удовольствием , тщательно стрижёт и причёсывает. Я довольна. За мной заходит мужчина постричься.
- Ой, разрешите без очереди! - вбегает полноватая молодая женщина. Мне только чёлку постричь наискосок.
У меня дома грудной ребёнок один. Я только сесть не могу. Швы.
Волна жалости к молодой маме поднимается из каких-то глубин.
Парикмахерша с ножницами тянется к чёлке. Клиентка выше её на голову и старается присесть.
- Как же я раньше жила без него?! – говорит молодая мама.
Кафе. Ночью - ресторан. Захожу сюда для того, чтобы выпить чашечку капучино.
Это напоминает мне мой город и встречу с подругой, когда мы, устав бродить по улицам, зашли в маленькое кафе и, решив покутить, заказали кофе и десерт.
В этот раз я пришла сюда перекусить. Вошли солидные люди пообедать.
Видно, в районе какое-то мероприятие. Один из них кивает мне. И я без улыбки киваю ему.
- Даже не спросил, как вы там живёте, без автобусов, как с дровами, с водой, с дорогами,- с горечью подумала я.
Солнышко вдруг выглянуло. Стало жарко. Раскисла дорога, и обнажился рваный асфальт.
Две женщины ждут машину и разговаривают.
- Гли - ко… Всё т на комиссии… А без комиссии и лекарств не дают.
Я улыбаюсь, услышав знакомые слова, которые раньше не понимала.
Этими словами пестрела речь моей почившей соседки Лидии. За глаза я называла её «стахановкой». С утра до вечера копошилась она возле дома. Раньше всех зеленела у её скамейки лужайка. Раньше всех обкашивала она её. Раньше всех она садила картошку и лук. А пахал её сын, переделавший мотопилу «Дружба» под плуг.
- Ой, девки!
ХудА я нОне стала…
А лонИ ещё грядку копала…, - бывало, говорила она.
И мне не хватает этих слов и её строгих поучений.
Радуюсь я каждому исконному слову. Уж не говорят так женщины, приехавшие из городов, вернувшиеся в родовые дома.
А сегодня Прощёное Воскресенье.
Утро. За окном медленно и плавно падает снег.
И серая деревенька, словно старушка под кисеёй невесты.
Снег сливается с небом.
Изгороди, заборы и дома, осыпанные им и успокоенные, ждут весну.
Сегодня надо самой со слезами на глазах просить прощения за вольные и невольные обиды людям и свои грехи.
И нет безгрешных людей.
Просить мысленно и у земли прощения за то, что берём и не бережём.
Хватаем и выбрасываем.
Проходим мимо и не поблагодарим.
фото автора