Ранней осенью, когда с деревьев только начинала опадать листва, а солнце грело почти так же, как в августе, я часто прогуливалась вечерами недалеко от нашего дома. Мы жили почти на выезде из города, располагая прекрасными видами из окон и пышной многовековой растительностью в лицах мощных кленов и стройных лип. На одном конце нашей улицы величаво блистал новенький купол христианской церкви, на другом тысячами березовых голосов шумело кладбище, - другими словами, пейзаж нас окружал весьма недурственный.
Желая как можно больше времени провести на улице, чтобы вдоволь насладиться последними погожими деньками, я почти все свое свободное время посвящала прогулкам. Иногда мне хватало праздного марширования под бодрую музыку вверх и вниз по улице; иногда хотелось тишины. Когда последнее желание брало верх над первым, я, ни секунды не думая, отправлялась прямо на кладбище. Иногда мне казалось, что целый день я ждала именно этого момента, а когда всё же решалась отправиться по знакомому маршруту, ноги едва ли не бегом несли меня к этой большой территории, огражденной низким зеленым заборчиком. Стоит сказать, что кладбище у нас было довольно старым, некоторые из памятников устанавливались ещё в 18 веке, поэтому за столь длительный промежуток времени пространственное разнообразие себя несколько исчерпало, и с начала двухтысячного года копать новые могилы на кладбище запретили. Также власти почему-то решили, что отсутствие новых захоронений освободит территорию от бомжей и вандалов – охрану тоже сняли.
Мне, молодой, энергичной и бесстрашной, это было только на руку: слоняйся где угодно и сколько угодно, воображая, что это место просто большой и безлюдный парк. Так я, в сущности, и делала, весело плутая по узким тропинкам, любуясь красотами природы и совсем не замечая серьёзных черно-белых лиц усопших. Моё внимание больше привлекали белки, попадавшиеся тут и там, словно сопровождая меня в моём странном рандеву. Наблюдая за ними, я почему-то стала с удивлением отмечать, что обитают они близ одного излюбленного места – небольшой свободной площадки, надежно укрытой от посторонних глаз высокой елью и старыми берёзами. Также на этой площадке стояла одинокая лавочка, когда-то давно окрашенная в голубой, а сейчас почти полностью потерявшая свой цвет. Так, вопрос о долговременной дислокации решился сам собой, я просто приходила на эту площадку и подолгу сидела на лавочке, завороженно наблюдая за кипящей жизнью в этом мертвом месте.
Каждый вечер, что я проводила здесь, виделся мне после самым большим обыкновенным чудом в жизни: в последующие моменты существования я редко могла просто так сидеть где-либо и наблюдать за тонущим в листве деревьев ярко-алым солнцем, слушая при этом нежный шёпот листвы и чёткую дробь дятла. Все эти вечера были пропитаны духом непоколебимого спокойствия и легкой грусти, отчего именно в такие моменты мне по-настоящему хотелось насладиться каждым мгновением срока, который был мне здесь отмерен. Кладбище словно являлось метафорой, нёсшей в себе самый простейший завет: «Следуй желаниям сердца, пока ты существуешь». И я следовала.
Неторопливо блуждала меж узких проходов; подставляла ладони под косые лучи золотистого света; слушала любимую музыку, растворившись в запахах и звуках; делала фотографии. Пока весь остальной мир шумел и переживал, в моё волшебное царство не попадало и тени беспокойства.
Но осень постепенно переходила в зиму, а те самые узкие тропинки постепенно заметались снегом. Я перестала так часто гулять, а от дороги к кладбищу отвыкла вовсе. И вот сейчас, уже весной, я снова вспомнила о тех прекрасных деньках, о старых фотографиях. Я открываю первый попавшийся снимок, на котором был запечатлен закат, запутавшийся в длинных ветках берез, и вижу её. Она едва различима для невооруженного глаза, почти прозрачная и сияющая, словно само солнце. Черты её лица размыты, то я вижу, что она улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ. Моя прекрасная осенняя грусть.