Посвящается Констанции Алекса
Нижеизложенное являет собой отрывок из мемуаров графа Альфонсо Голло. Известного вольнодумца и прелюбодея, отлучённого от Церкви за свою распутную жизнь и принявшего смерть от рук такой же, как он, грешницы. Переводчик и переписчик сего пожелал скрыть своё имя ввиду множества откровенно непристойных заметок графа, бросающих тень на невольного проводника в свет этого образчика людского порока и сопутствующих ему мерзостей.
«Лето Господне 15.. 1-е Сентября.
Империя – Кадаван.
Здесь, я – дон Альфонсо Голло, начинаю свои мемуары на основе так называемого «Карпатского» дневника, составленного в ходе моих мытарств и странствий в том незабвенном краю.
Природа, окружавшая меня в те дни, была по - осеннему прекрасной. Изумрудная летняя зелень безмолвно сдавалась тёмному золоту и красно – коричневой бронзе сентября. Дожди всё чаще заставали меня в дороге, а ночи становились куда холодней. Однако, вслед за серым и пасмурным летом, проведённым мною в Империи(1), карпатская осень казалась не такой уж холодной. В том сказочно красивом краю светило любвеобильное солнце, под коим плескалось терпкое вино, подобно тому, как подо мною горели и таяли томные красавицы, достойные высшего света Светлейшей(2)
Что же до автора этих строк, то я в те годы был мало заметен средь знатных мужей. Не отличался ни высотой и ни малостью роста, не был ни худ и не добр в ширину. Не выделялся уродством, но и не был настолько красив, чтобы получать всё задаром. Под моим старым седлом ходил в ту пору нечистокровный иноходец Пегас – столь же пегий, как и его имя и столь же безродный, как и его хозяин. Мой конь был также неприметен среди коней, как ваш покорный слуга среди рода людского. Он превосходил меня только ростом (само собою, не в холке), и той своей частью, коей пристыдил бы любого мужчину. Однако, был непроходимо глуп, а потому даже такой никудышный кавалер как я ездил на нём и навьючивал перемётными сумками, а вовсе не наоборот. Что же касается моего имущества, то всё оно умещалось на спине жеребца также привычно, как и все мои сокровища влезали в поясную сумку, под стельки сапогов, а также в покрытые кожей деревянные ножны. Один из моих мечей, полутораручная скьявонеска(3), был подходящей длины и был выкован из прочной стали. Другой меня также устраивал, но о его длине и прочности я больше судил по мнению дам.
Изрядно заросшая римская дорога вела меня в местечко Кадаван, слывшее слишком глухим захолустьем даже для турецких набегов. Влекла меня в этот город ни изысканность местных вин, ни любвеобильность тамошних женщин и даже ни слава кадаванских фехтовальщиков. Там, над провинциальным Кадаваном, возвышался древний замок Сагорра – обитель вдовствующей графини Беллы. И даже в том случае, если слухи о её неземной красоте оказались бы не более чем слухами, замок её от этого не исчез, а её титулы не потеряли значения. Не совсем законное происхождение вашего покорного слуги никогда не делало меня худшим любовником или бретёром(4), по сравненью с баронами и королями. А обретённое потом и…ещё раз потом богатство сулило автору этих строк признание гордым, но бедным (ныне покойным) папашей, а также собственный титул и герб. Чего же я ждал от сей авантюры? Собственного замка, земель и бытовавших в тех краях крепостных. А также обретения надежды на обеспеченную старость без всяческих авантюр. Прошу не судить меня строго, ибо я имел несчастье быть сыном безумной эпохи Возрождения, которая, как строгая мать, учила достигать любых целей только своими талантами. И уж каким шутником был Господь Бог, когда даровал мне не благородную кисть, меткое перо или божественную глину, а только пару неотразимых мечей. Один в ножнах, другой в гульфике двуцветных чулок. И в тот час, когда я размышлял о своём неоплатном долге перед всем женским племенем, Пегас привёз меня к самому Кадавану. И руки мои опустились. А вслед за ними и всё остальное. Ежели кто ни будь при тебе, любезный читатель, назовёт деревню, обнесённую частоколом городом – посылай его к Чёрту! Ладные белые домики с соломенными и черепичными крышами, скреплённые брусьями из морёной древесины, яблоневые садики, голубятни и костлявые «журавли» над колодцами – всё это могло выбить скупую слезу у моего (мир его праху) папаши, или заставить плакать от умиления набожную бабулю… Однако, автору этих строк в тот миг захотелось лишь найти поскорей аркебузу(5) да прострелить себе голову.
- «Тоска! Деревня! Чёртово болото!» - такими были в тот миг мои мысли. Но надо всем мною увиденным, как святой херувим по колено в дерьме, высился замок графини. И я уж было успокоился, пока не заметил повсюду кресты. Простые, как у католиков и (гори они в Аду!) лютеран и сложные, как у схизматиков(6). Их безмолвное дерево, сбитое по какой – то причине перпендикулярно, самим своим видом говорило мне: « Никаких борделей! Никаких распутниц! Отдаётся здесь только одна баба и та дурна собой, стара, ведьма и давно сожжена на костре! А графиня…» - продолжали кресты и мои страхи – «…она ещё страшнее той ведьмы после костра, да к тому же и набожная дурища!»
- «О горе мне!» - думал я, огибая стены проклятого «города». О красоте Беллы твердили мне ещё в Империи все от абатиссы женского монастыря до бюргеров и бродячих ландскнехтов(7).
- «Глупый, наивный Альфонсо!» - воскликнул я в сердце своём, - «В землях алеманнов(8) никто не скажет тебе правду!»
Но если кресты и «слукавили», а графиня совсем не дурна собой, то что, Святой Марк, может быть хуже набожных красавиц? И, тем паче, нет ничего ужаснее целомудренных вдов. Их стремленье «обелить» себя от прошлых грехов схоже попытке надкусанного яблочка вернуться обратно на дерево. Тем более, что графиня здесь правит, а, как говаривал мой отец: « Каков пастух – такие и овцы».
Однако, первым, кого я встретил за околицей Кадавана, был именно пастух, а точнее, пастушка. Милая прелестница, оставив на лугу за водяной мельницей свою отару, плескалась в горной реке. Вода была, несомненно, холодной, а пастушка естественно, голой. О, сколько бесконечно долгих дней прошло с тех пор, как в тёмной келье вкушал я прелести женского тела! Студёная вода сковала обнажённую богиню прозрачным стеклом. Но будь я рядом с ней – вода бы вскипела! Спешившись и привязав коня, я подкрался так близко, как только мог и скрылся за речным валуном. О, как я на неё тогда смотрел! И как же я хотел тогда эту глупую безобразницу! Тут в пору было прыгнуть в воду, схватить её за волосы и, пригрозив мечом, тащить до первых же кустиков. Заставить её ласкать меня, грубо отыметь её… убить и рыдать над загубленным совершенством. И всё это то ли из – за её, казавшейся мне святой, недоступности, то ли из – за ревности по отношению к ней ко всему миру. Но то были всего лишь желанья взбешённого мужа. Уже тогда я до того насмотрелся на насилие солдат и бандитов, что даже испугался собственных мыслей. Из вооружённого господина и безвольной рабыни в моей голове мы вдруг превратились в блаженного пилигрима и его святыню. Сотни, тысячи солнц, блестели в каждой капле воды на её белоснежной коже. Мириады - в мокрых золотых волосах! Я мигом вспотел. Глаза мои волками пожирали каждый дюйм её тела. Пухлые губки, тонкую шею, маленькие, упругие девичью груди, округлые бёдра и маленький золотой «персик» между ними. Очи пастушки были в упоенье закрыты, но если она и не видела меня, то будто бы знала, что на неё смотрят. Знала и наслаждалась этим. Её тонкие пальчики скользили по изгибам и впадинам юного тела. Чертовка! Я уже ничего не мог сделать с её красотой… но кое – что всё таки мог сделать с самим собой и насладиться её прелестями по – своему. Шнуровка гульфика и ремень поддались, и миру явилась уменьшенная копия меня самого. Мой крепкий штурвал и первый меч, которым я овладел. Терзая свою плоть, я неотрывно смотрел. Я больше не слышал молотившего в груди сердца и пульсации крови в висках, шума воды и скрипа колеса старой мельницы. А весь мир сузился для меня до фигурки моей святой, невинной и мокрой. Маленькая радуга над водой обрамляла её своим нимбом, а солнце померкло перед Её сияньем.
Наконец, она собралась выходить из воды и, стянув с ветвей нижнюю рубашку, прикрыла ею груди и чресла. Однако, её попка всё ещё была добычей глаз моих. Дни воздержания сулили мне быстро разрешиться. Рука скользила по влажному органу всё быстрее, а он стал нестерпимо горячим и твёрдым. Из моих глаз летели весёлые искры, и я с упоением ожидал, когда они выльются в дикий пожар. Я так лелеял свой взрыв, но он обернулся лишь взрывом боли в моей голове…»
Глоссарий:
1)Империя - Священная Римская Германской нации – европейское межгосударственное образование эпохи Средневековья и Нового Времени. Во времена Альфонса Голло в Империю входили Германия, Австрия, Чехия (Богемия и Моравия), а также ряд южно и восточноевропейских держав. А сама Империя переживала раскол между католическими и протестантскими князьями (курфурстами).
2) Светлейшая - Светлейшая Республика Венеция (Республика Святого Марка). В эпоху Средневековья и Нового Времени располагалась в северо-восточной части территории современной Италии, имела колонии на территории государств, лежащих в Адриатике, бассейнах Эгейского, Мраморного и Чёрного морей.
3) Скьявонеска - «Славянский меч» — тип меча, обычно полутораручного, появившийся в Юго-Восточной Европе в XIV веке. Позднее он был заимствован венецианцами. Особенностью скьявонески была гарда в форме латинской «S». Загнутые концы которой предположительно позволяли захватить клинок противника и отвести его в сторону или вырвать из рук.
4) Бретёр - заядлый, «профессиональный» дуэлянт, готовый драться на дуэли по любому, даже самому ничтожному поводу. Чаще всего дуэль намеренно провоцировалась бретёром.
5) Аркебу;за - гладкоствольное, фитильное дульнозарядное ружьё, один из первоначальных образцов ручного огнестрельного оружия. Мягко говоря, далеко не самое лучшее оружие для самоубийства.
6)Схизматики – «раскольники», так католики и православные именовали друг друга после Великой схизмы (1054 г.) - церковного раскола, окончательно произошло разделившего христианские Церкви на Римско-католическую на Западе с центром в Риме и Православную — на Востоке с центром в Константинополе.
7)Ландскнехты - немецкие наёмные пехотинцы эпохи Возрождения.
8)Алеманны – в ряде романских языков (итальянском, испанском, португальском и французском) общее название немцев.