Я никогда не жаловался на проблемы со зрением, но как-то раз попал на прием к офтальмологу — меня направил к нему другой врач, вероятно, в отчаянной попытке избавиться от навязчивого пациента с его бессвязными тревогами, суть которых сводится к тому, что его телу плохо и его мир стал тусклым. Сидя под яркой лампой, поочередно закрывая глаза и читая буквы, я тщетно пытался сформулировать, что же именно меня беспокоит. Доктор после беглого осмотра вздохнул, покачал головой и отправил меня домой, прописав делать гимнастику для глаз.
«Вырежьте из цветной бумаги кружок и наклейте его на стекло, каждое утро вставайте перед ним и смотрите: то на кружок, то на горизонт, на кружок, на горизонт — и все у вас будет хорошо». Как это обычно бывает с мнительными меланхоликами вроде меня, я почувствовал себя хорошо уже после того, как за мной закрылась дверь кабинета, но гимнастикой все же решил заняться — не столько в терапевтических целях, сколько потому, что сама идея стоять перед окном и смотреть то на наклеенный на него кружок, то на бледный расцветающий на фоне урбанистический рассвет показалась мне чем-то очень-очень близким и приятным.
В первое же утро, еще затемно, вскочив со своей кривоватой кровати и нетвердо пройдя в тесную ванную и обратно, я занял позицию на лунном пятне у балконной двери, к которой еще вечером прилепил вырезанную, кажется, из чьей-то визитки круглую метку. Все системы были готовы. Ранние трамваи скребли рельсы в направлении метро, фабричный люд маленькими группами шел в направлении ремзавода, интеллектуальный люд левитировал в направлении НИИ приборостроения, клапаны открывались, чтобы удалить отходы, клапаны закрывались, чтобы сохранить тепло и десятиминутки сна. Я медленно вращался в своем маленьком жилом отсеке, соединенный тонким прямым лучом с огромным шестидесятиэтажным жилым комплексом «Звезда СВАО», строившимся последние десять лет, все еще незавершенным, но недавно начавшим принимать первых нетерпеливых жильцов. По его темному фасаду, кое-где еще покрытому строительной пленкой и лесами, спускались разноцветными фигурами огни многокомнатных квартир. От пустых верхних этажей, где в оконных проемах свистел ветер и висели промышленные альпинисты, они ползли вниз, как блоки тетриса, собираясь хаотичным нагромождением у золотого подножия, омываемого вечно дымной и яркой федеральной трассой.
Когда я вспомнил о том, что нужно перевести взгляд на кружок на стекле, уже начался рассвет. Буро-коричнево-черная масса на горизонте становилась бежево-серо-пунцовой, серо-серо-синеватой, серо-серо-серой с узнаваемыми очертаниями ближних районов, дальних труб и постоянно меняющих свое положение облаков. Я снова поменял фокус и посмотрел на высотку. Она просыпалась, разгоралась, активнее втягивала в себя воду и исторгала из себя нечистоты, окутанная стаями вернувшихся потрепанных птиц, хрупкими башенными кранами и плавно двигающимися на своих тросах опытными техниками. В ней лежали открытые журналы и качались оставленные на весь день торренты, медленно бились в продленном сне какие-то редкие отпускные сердца и катались по полу колонии частичек пыли, поднятой теми, кто убежал на работу. Я чуть наклонил голову — и башня исказилась в неровном мутноватом стекле, заколебалась, стала размытой, потянулась в сторону, как изображение на экране старого телевизора с эфирными помехами, и в следующий момент слилась с облупившейся краской, пылью и мухами, скопившимися за зиму между рам.
Я сошел со своей наблюдательной позиции, открыл форточку и выглянул наружу, вдохнул свежий все еще прохладный воздух: высотка была на месте, прямая и неколебимая. Стоя в нелепой позе — колени на подоконнике, голова просунута в форточку, рука держится за ручку балконной двери — я подумал о том, что, наверно, было бы грустно, если бы очередной международный эксперимент вдруг неопровержимо доказал, что вся вселенная, которую мы наблюдаем, на самом деле — не что иное, как грязное стекло, толстое покоцанное стекло на седьмом этаже панельного дома не первой свежести с наклеенным на него кружком из цветной бумаги, с помощью которого не сильно шарящий в астрофизике бородатый хипстер тренирует и без того идеальное зрение — не столько ради терапевтического эффекта, сколько для того, чтобы спастись от бесконечно расширяющейся космической тоски.