…Она отошла от разделочного стола, вытерла пот рукавом сутаны. Под её руками, скользкими от крови и дурно пахнущих внутренностей, медленно растекались человеческие кишки, красной пастью зиял раздробленный слабой неумелой рукой желудок. Импровизированный разделочный стол, наспех сколоченный из четырёх поленьев и дверцы платяного шкафа, слегка прогнулся под обилием зловонного мяса: лёгкие, желудок, сердце, кишки, почки и печень – всё это вывалилось наружу из бесплотной оболочки, ранее бывшей Джоном «Дамбом» Ходдером. Верхняя часть останков, в которой с трудом ещё угадывались очертания головы и лица, была облеплена жирными мухами-падальщицами, и женщина всё время отгоняла их ленивым движением окровавленной руки…
Джон Ходдер заблудился. Он понял это, когда вопреки обещаниям Джэффри Андера-старшего лес не кончился через три мили маленькой и узкой дорожкой, ведущей в Тэм-сити.
«Чёртов ублюдок», - подумал Ходдер, - «да он кинул меня, козёл. Просто развёл как салагу. Отлично». Ещё вчера в камере тюрьмы Толл Оакс городка Рок-роада бывалый зэк и проворовавшийся крупье мелкого казино Джэффри Андер-старший, брызгая слюной, убеждал Ходдера в том, что побег из тюрьмы можно осуществить просто как доставку пиццы. «И чего тут думать, Дамби, - орал он (Ходдер ненавидел, когда коверкали его и без того неприглядную кличку), - «И чего тут думать-то, пройдёшь через задние ворота, пока дебил-охранник отвлечётся на шумную потасовку Пита и Джаспера (мировые парняги!), пересечёшь грёбаную деревку Портер-вилладж, потом через сраный лес, и там выберешься на небольшую тропинку, ведущую в Тэм. Всё просто, как мозги Мэрилин! Только иди всё время на запад, иначе можешь заблудиться и нечаянно накормить собой какого-нибудь сраного гризли Отлично. Вот он и заблудился.
Ходдер стоял на пятачке диаметром не более двадцати ярдов, окружённом зарослями молодых дубов и сейквой, утопая по шиколотку во влажном мху и тупо оглядывался вокруг (уже в который раз) и вперёд, туда, где кусты переплетались так плотно, что были похожи на на кокон шелкопряда. Тропинкой здесь и не пахло. Больше идти было некуда. Четыре часа продирания сквозь агрессивно настроенный шмповник и более мелкий кустарник пошли ослу в задницу. «Грёбаный мамин трахальщик», - в который раз наградил он Джэффри нелицеприятным эпитетом. «Паршивый сукин сын».
Темнело. Ходдер стал прикидывать, стоит ли идти назад или всё-таки попробовать двигаться заданным курсом, авось мудак Джэффри и окажется прав. «Но что-то я в этом сомневаюсь. Скорее папа Римский трахнет Майкла Джэксона» осторожно протягивая вперёд руки и спотыкаясь как слепой, он двинулся влево, обламывая мелкие сучья и ветки, отводя большие руками и кляня подлого Джэффри, полицию штата Мэн, так не вовремя накрывшую его с крупной партией героина и папу Римского вместе с долбанным Джэксоном. Пройдя так метров двести, он почувствовал, что лес становится реже, и к нему вновь вернулась слабая надежда когда-нибудь, лет эдак через триста, выбраться из этого поганого леса.
Вдруг он услышал тихое пение. Не поверив самому себе, Ходдер потряс головой и даже поковырял в ухе толстым пальцем, однако пение не только не прекратилось, но даже усилилось. «Боже, я сплю», - мысленно крикнул он, - «я нахожусь в трёхстах милях от цивилизации, мой организм окончательно истощён и обезвожен, и вот у меня начались глюки. Сейчас из кустов выскочит голый Мик Джаггер и споёт русскую «Катюшу». Но Мик Джаггер по каким-то непонятным причинам не появился, а Джон Ходдер вышел на маленькую опушку. От левого края бесконечно уходящего вдаль леса отделилось светлое пятно, материализовавшееся в женщину лет шестидесяти-шестидесяти пяти, одетую в тёмную бесформенную хламиду, подозрительно напоминающую монашескую рясу.
«Отче наш, да спаси и помилуй рабов Твоея. Аминь.» - тихонько допела женщина и выпрямилась, повернув к Ходдеру узкое, избитое морщинами лицо с глазами цвета переспелой вишни. Похоже, женщина испугалась, увидев незнакомца, и Ходдер решил успокоить её, прикинув, что если есть человек, есть и жильё, а если есть жильё, то морозить ночью жопу в лесу не очень-то целесообразно. И для проклёвывающегося артрита, и для самой жопы. Ходдер решил вспомнить «дотюремное» прошлое и представился заблудившимся грибником. Монахиня (а женщина действительно была монахиней) улыбнулась и ответила, что каждодневно в Тёмном лесу пропадает три-пять человек. Тот факт, что у Ходдера не было корзины либо другой тары под грибы, казалось, её не смутил.
- Матушка, - произнёс Ходдер, старательно подбирая слова, - не подскажете ли бедному страннику, как выбраться из этого леса? Жена уже заждалась, да и детишки, Бобби и Оливия, ждут папу с чем-нибудь вкусным.
- Сэр, вам ещё долго идти, - ответила низким звучным голосом монахиня, - люди сюда забредают нечасто, да и только если уверены, что знают лес наизусть. Миль через пять вы выйдете на дорогу, пролегающую вплоть до ближайшего городка Тэм-сити, но вам придётся пройти еще миль семь-восемь, чтобы достигнуть самого города. До темноты вы уже не успеете, да я вам и не рекомендую.
«Вот сукин сын Джэффри, гад. Ох и обманул».
- Так что мне делать? – спросил Джон монахиню, - матушка, могу ли я позвонить откуда-нибудь или может где-нибудь поблизости есть радиопередатчик, я хотя бы свяжусь с городом?
- Нет, сэр, все ближайшие населённые пункты находятся на расстоянии не менее пяти миль. Туда передатчик не ловит. И дойти никуда вы не успеете. Ночью в лесу можно заблудиться и наткнуться – не приведи Господь – на диких животных.
- Да, я знаю, - Джон притворился заинтересованным.
- Вы можете переночевать у меня в келье, - предложила монахиня, - моя келья маленькая, но уютная, в ней вы найдёте приют для тела и души на эту ночь. А утром отправитесь в путь.
- О не знаю, - Ходдер наигранно замялся, не скрывая, однако, бурной радости, - не стесню ли я вас?
- Все мы дети Божии, и должны предоставлять кров страждущему, хлеб и воду жаждущему, - размеренно произнесла монахиня, - только тогда Господь примет наши грешные души к себе на покаяние в Царство Божие.
Ходдер совершенно пропустил мимо ушей высокопарное изречение о страждущее-жаждущих, а последнюю фразу и вовсе проигнорировал. Его не занимала эта религиозная болтовня.
- Но предупреждаю вас, - вернул его к действительности всё тот же спокойный и даже безэмоциональный голос женщины. – спать вам придётся на лавке: ложе у меня лишь одно, да и комната маловата.
- Ничего, матушка, - заверил Джон, - сейчас от счастья меня отделяют лишь четыре стены и пол. Больше мне ничего и не нужно.
Монахиня как-то странно взглянула на него и кивнула: «Следуйте за мной».
Они прошли через неожиданно разрежившиеся деревья, примерно метров триста-четыреста, Ходдер не запомнил, и снова вышли на неизвестно откуда взявшуюся поляну, на которой глазам Ходдера открылось невероятное и смешное зрелище. Прямо посередине, точно отмеренной циркулем, находилась избушка, серая и покосившаяся, грязная и неопрятная. Как-то некстати вспомнилась прочитанная в далёком детстве русская сказка про бабу-Ягу, живущую, наверно, в такой же хибаре. «Да, явно, не номер-люкс», - подумал разочарованный Ходдер. На фасаде «дремучего дворца» была странным образом прикреплена конструкция, сбитая из четырёх досок и поперечных листов фанеры. В ней Ходдер не без труда узнал дверь.
Общий вид пейзажа наводил какую-то сосущую сердце тоску; какую-то обречённость и покорность злодейке-судьбе, таила в себе келья одинокой монахини. Ходдер обернулся к своей попутчице:
- Матушка, неужели вы не боитесь жить в такой дремучей глуши? Да ваш картонный домик может снести дыханием сказочный волк!
- Выбирайте выражения, сэр, - с достоинством ответствовала монахиня, - ибо моё жилище не домик, а моя крепость, коя дана мне Господом Богом. Вы не смеете осквернять моё пристанище нечестивыми прозвищами!
На её бледных щеках взыграл неяркий румянец гнева. Глаза потемнели и сузились. «Чёрт с ней, - подумал Ходдер, - кто знает, что за психи ходят по этому сраному лесу. Да и вдруг она какая-нибудь ненормальная».
- Прошу прощения, матушка, - сказал он, выставив вперёд руки в примирительном жесте, - я просто удивляюсь, как вы можете жить в этом опасном лесу совсем одна? Неужели вы не боитесь?
- Нет, - отрезала монахиня, - у меня есть страшное оружие против этих неровностей мира. Это Божье Слово. Оно помогает мне и в радости, и в горе.
Ходдер пожал плечами, как бы говоря:» да кто вас, фанатиков, разберёт». Он был далёк от религиозных убеждений и всегда относился к религии с плохо скрываемым презрением.
Дверь отворилась с мерзким потусторонним скрипом , от которого даже видавшего виды Джона мороз продрал по коже. Комната была похожа на одиночную камеру, где он отбывал срок, с разницей только, что в камере было всё-таки светлее и теплее. Слева стоял грубо сколоченный стол, около него и в углу сиротливо примостились два жиденьких стульчика, сделанных, очевидно, безруким учителем пения. На дальней стене висела икона Спасителя с чёрным фоном и красными буквами, окаймляющими чело Христа. Глаза, казалось, пялились на Ходдера с усмешкой, а чуть приоткрытые губы говорили: «Вот ты и попался, голубчик».
Ходдер покрутил головой и отгнал от себя тяжёлые мысли. Его глаза зафиксировали не увиденную им ранее деревянную кровать и скамью, изготовленную, похоже, тем же бездушным столяром-извращенцем.
Монахиня в это время исчезла за колышущейся старомодной ширмой, изображавшей картину адских мук, откуда послышалось гремение кастрюль и что-то еще дребезжащее как старый разбитый будильник.
- Матушка, - произнёс Ходдер, - мне очень неловко, но я так не узнал вашего имени. Кого же мне благодарить за постой?
- Моё имя сестра Зоя, - ответила монахиня из-за ширмы.
- Зоя…Зоя…, - мечтательно пробормотал Ходдер, - это значит «жизнь».
Он присел на край лавки, сложил руки и замер, даже, как ему показалось, заснул. Из дремотного состояния его вывел тихий и безапелляционный голос сестры Зои.
- Сэр, пища ждёт на столе.
Ходдер очнулся от глубокой задумчивости, похожей на транс. Дом не нравился ему всё больше и больше. Всё казалось каким-то съёжившимся, сжавшимся как зверь перед нападением.
Монахиня или сестра Зоя, как она себя назвала, села напротив. На столе стояло две глиняные плошки, наполненные каким-то ароматным варевом. Именно аромат и пленил – густой, насыщенный, он словно бил в ноздри крупными сильными волнами; здесь были намешаны запах редиса, чеснока, корицы свежего мяса, душистого хлеба и каких-то неведомых трав, незнакомых Джону. Он пытался определить, что это был за запах, но никаких ассоциаций в мозгу не возникало.
- Что это? – спросил Ходдер, улыбаясь, - я в первый раз вижу такую пищу. Из чего она?
- Обыкновенный бульон, - ответила монахиня, - просто добавлена веточка травы «сонный солдат»
- Что это за трава? – спросил Ходдер, - вы хотите усыпить меня?
- Господь накажет вас за богонеприятные слова, - очевидно, сестра Зоя обиделась, - это трава используется для успокоения нервов и сердечной деятельности, нормализует пульс и кровообращение…
- Ладно, ладно, - поспешно прервал её Ходдер, - я понял, сестра Зоя, спасибо вам большое.
Скорее бы старуха заткнулась. Это варево такое вкусное, сытное! Ходдер давно не чувствовал себя так хорошо. Ему казалось, что этой плошкой он наестся на следующие десять лет.
Сестра Зоя даже не притронулась к своей порции. Застывшим, немигающим взглядом она следила за Джоном, поспешно поглощающим бульон. Её глаза ничего не выражали, губы были плотно сжаты, лона сидела, сложив руки на груди и просто смотрела, следила за ним. В зрачках проскальзывало едва уловимое чувство, какое, разобрать было сложно.
- Скажите, сын мой, - нарушила молчание сестра Зоя, - вы верите в Бога?
Ходдер поперхнулся от неожиданности. Он не ожидал такого вопроса. «Зачем она спросила меня об этом?», - подумал он, - «для чего?».
- Не понял вас, сестра Зоя?
- Верите ли вы в Бога? Вы верующий?
- Вообще-то нет, - ответил он, - я считаю, что бог просто иллюзия.
- Вы не верите в Бога?! – ужаснулась монахиня, - вы действительно считаете, что Всевышний всего лишь плод человеческой фантазии? Вам должно быть стыдно за такие мысли!
Ходдер едва сдерживался, чтобы не послать эту «чёртову фанатичку». Но рассудил, что не следует этого делать. Тем более, откуда-то из живота поднималась невероятная усталость.
- Я не говорил этого, сестра Зоя, простите, - миролюбиво произнёс он, - но мы в конце концов живём в свободной стране, и каждый из нас имеет право выбирать себе религию и верование согласно своим убеждениям. Я атеист, сестра Зоя, извините, у нас с богом разные борожки.
- Да, пожалуй, вы правы, - задумчиво прошептала монахиня, - простите меня за несдержанность, я просто не могу понять, как люди отдаляются от Бога, не любят Его, не верят в Него, Его благопристойные дела.
- Ничего страшного, - покорно склонил голову Ходдер. Усталость давила на плечи и веки. Мысли путались, дыхание сбивалось, с каждым вздохом голова опускалась всё ниже и уже касалась его рук, лежащих на столе, сцепившись пальцами. Он не улавливал уже отдельных звуков, все колебания воздуха сливались в один ровный и скучный гул.
- Я вижу, вы хотите спать, мистер Ходдер, - чуть заметно улыбнулась сестра Зоя. – проходите на лавку, у вас был сложный день. Ложитесь.
В голове как будто бил огромный колокол. Однако Ходдер чувствовал себя относительно неплохо. Он лёг на лавку, шершавую и зазубренную по краям, и сразу же подхватил несколько заноз в районе поясницы, но ничего не почувствовал. Ему казалось, что он лежит на мягком лугу, окружённый хмелем, или той самой травой «сонным солдатом», веки прикрылись, колокол в голове распался на маленькие колокольчики, и Ходдер провалился в счастливый, почти наркотический сон.
Ему снилось, что он снова маленький семилетний шалун, бегает по двору их небольшого кособокого дома, машинка и солдатик отправляются в далёкое путешествие…
Мистер Ходдер…
…по всему свету. Они объедут много стран, придуманных маленьким Джоном лично, побывают в разных городах…
К сожалению, наши мнения разошлись…
…а потом мама Виктория Ходдер позовёт Джонни на обед, и он радостно перебирая крепкими ножонками, прибежит крича: «Мама! Мама! А где я был!»…
Вы попрали самое святое, что есть у человека, уничтожили душу. Свою душу…
…какие-то непонятные слова. Что это за женщина с бесцветным, невыразительным голосом их произносит? Может это миссис Роуд, учительница английского?
Улыбающаяся Виктория Ходдер ставит тарелку супа перед маленьким Джонни, и он начинает уплетать вкусный и пахучий рассольник…
Все люди потеряны. Они перестали верить в Господа нашего, и их надо наказать, как были наказаны жители Содома и Гоморры…
Пришёл Стивен Ходдер, отец. Он устал, но играет с маленьким Джоном в кораблики, забавляется с ним. После обеда они вместе бегут гулять.
…Мистер Ходдер, вы приговариваетесь к наказанию… НАКАЗАНИЮ…
Но что же это за голос? Джон бежит, за ним едва поспевает Стивен: «Джонни! Не убегай далеко!». Мальчик оступается, падает. Как больно руку! Господи! «ДЖОННИ!» - в голосе отца звучит страх. Панический ужас. Но почему так больно? Мальчик плачет. Он рыдает и кричит от боли, глядя на свою кровоточащую руку с вышедшей из хрящевой сумки костью…
Джон Ходдер просыпается в ужасном поту, промочившем рубах и волосы насквозь. Он так испуган, что не ощущает даже боли… но БОЛЬ не ушла, она усилилась! Рука, она ноет, боль раздирает ее на кусочки, Джон не выдерживает, вскрикивает. И его глазам открывается зрелище, которое приводит его в панический ужас теперь уже наяву…
Он лежит на твёрдых досках (однако это уже не деревянная лавка в комнате), его руки и ноги прикручены бечёвкой к чему-то напоминающему разделочный стол. Джон поворачивает голову влево к источнику боли, и издаёт крик ещё один крик ужаса: на плече зияет глубокая рана, свежая, и, видимо, достающая до самой кости. Руки нет, есть только боль. БОЛЬ. Кровь хлестает из рассечённого предплечья, заливая весь стол красными брызгами дурно пахнущей жидкости. Над ним появляется лицо сестры, мать её, Зои. Оно искажено злорадной улыбкой, придающей монахине сходство с Дьяволом. В руке она держит огромный тесак, уже запачканный брызгами свежей крови. Его крови. Смертоносное лезвие взмывает вверх. Глаза убийцы горят как дальние светофоры, дающие сигнал остановиться многокилометровым составам. «Это конец» - проскальзывает последняя членораздельная мысль. Тесак резко опускается, раздаётся противный чмокающий звук и треск. Джон Ходдер истошно кричит от разрывающей тело БОЛИ…
Рука, держащаяся на верёвке, стягиввющей окровавленное запястье, свисает со стола, немного останавливается, словно задумавшись, и затем со звуком упавшей дохлой крысы шлёпается в мягкую зелень, залитую бурыми брызгами и испачканную кишками. Поют птицы. Шумит и шепчет что-то болтливый лес.