Я перебрался в посёлок Протвино Московской области.
Природа там была не менее привлекательна, чем увлекательная работа.
Городок физиков был построен по западноевропейским правилам: сдаётся жилой дом или квартал, кругом засеваются газоны, обрамлённые поребриками, с отсутствием тропинок.
Через несколько месяцев протаптываются тропинки, за один или два дня по ним укладываются бетонные плитки, ставятся фонари уличного освещения, газоны зеленеют, и люди ходят там, где им удобно. Всё это перенёс с запада большой администратор Мартовецкий. Недаром возникла поговорка: за шлагбаумом кончается власть советская, и начинается власть мартовецкая.
По приезде мне сразу показали строящийся дом, назвали месяц его сдачи и получения квартиры. Несколько месяцев до сдачи дома я жил в бесплатной гостинице института, платил только за стирку белья какие-то копейки.
На работе я сразу был озадачен темой и проблемой, пришлось включить форсаж, так как сроки создания макета сепаратора поджимались нашими конкурентами в Церне. Я впервые ощутил преимущество свободного, скорее самостоятельного, регулирования рабочего времени.
Каждый сотрудник небольшого коллектива в 7—10 человек имел задание и ориентировочный срок его выполнения. Никто не подгонял и никто не контролировал, но присутствовал дух состязательности с аналогичными коллективами на западе, о достижениях и проблемах которых мы систематически информировались.
Создавалась общая атмосфера желания решать своё задание как можно более оптимально и быстро. На работу бежали, как на праздник.
Дважды в день, в 10 утра и в 16 часов коллектив собирался на кофе. Там в течение получаса мы обменивались информацией, прежде всего по ходу продвижения общей цели и по широчайшему кругу вопросов науки, техники, политики и, конечно, величайшему жанру всех времён, отображающему дух народа, анекдотам.
В результате кофейных встреч все знали об успехах и проблемах других. Взаимопомощь стала естественной необходимостью, а это — самое главное в научном коллективе, решающем грандиозную задачу впервые в мире: на предельных энергиях ускоренных протонов до 76 ГэВ.
Кофе готовила Альбина Михайловна Вишневская, прошедшая курс обучения этому искусству у Саркиса, знаменитого на весь Сухуми, откуда они с мужем прибыли в ИФВЭ. До этого они работали в Сухумском физическом институте, стоящем по дороге на Эшеры, здание которого строил до революции мой дядя, путейский инженер.
Наш небольшой коллектив был собран со всего Советского Союза по негласному конкурсу и характеристикам с прежних мест работы. Возглавлял коллектив Иосиф Рафаилович Ямпольский.
Родился он в Бухаресте, до 1940 года жил и учился в Румынии, не зная ни одного слова по-русски.
Отец его был приверженцем коммунистических идей и, почуяв грядущие события тех лет, быстро перевёз жену и двух сыновей в Бессарабию, в город Бельцы.
Вскоре Бессарабия превратилась в Молдавскую ССР. Потом была война и эвакуация.
Иосиф быстро выучил русский язык и, после окончания школы, поехал в Ленинград и поступил в Политехнический институт, окончил его с красным дипломом и некоторое время работал на Днепропетровском трансформаторном заводе.
Через несколько лет он волею судеб попал в Сухумский физический институт.
В румынской школе, где он учился в младших классах, для прививания ученикам тяги к знаниям их били линейкой по рукам. То ли линейка, то ли природное дарование привели к тому, что Иосиф стал лидером и сменил корифея Виктора Вагина, уехавшего в Церн на пять лет.
С Иосифом у меня с самого начала сложились дружеские отношения. Он, безусловно, был генератором идей в коллективе. Острый ум и постоянное слежение за свежей информацией в научной библиотеке подкрепляло его лидерство. Наверное, его чутьё и мой разнообразный опыт свели нас в конгломерат, ставший началом наших отношений.
Работа кипела, и в кратчайшие сроки мы построили макет будущего сепаратора заряженных частиц, более того, мы на макете отработали и изобрели ряд систем, вошедших в основу главной задачи.
Маленькое отступление для непосвящённых. Сепаратор в большой физике отличается от молочного тем, что этот прибор имеет протяжённость более ста метров. Когда под пучок ускоренных протонов с энергией больше 70 ГэВ подскакивает мишень, танталовый стержень, то после него в вакуумном ионопроводе летят: ^-мезоны, к-мезоны, w-бозоны, кварки — ча¬стицы с дробным зарядом и чёрт знает что. Перечислять весь этот ужас нет времени и нужды.
Кстати, экспериментальная физика поняла, что продвижение открытия новых частиц ничего не даёт, потому что их ряд бесконечен.
Жизнь каждой частицы исчисляется от бесконечно малого времени до бесконечности. Сепаратор заряженных частиц позволял выводить на жидководородную камеру любую частицу с любой энергией, любым зарядом.
Жидководородную камеру «Людмила» создавал коллектив в Дубне для нашего сепаратора, а ЖВК «Мирабель» строила Франция под зорким оком Помпиду.
Кстати, он приезжал в ИФВЭ на запуск ускорителя и привёз с собой бутылку шампанского высотой 1 метр 30 сантиметров.
Оба сепаратора запускались примерно в одно и то же время, оба работали безупречно, за исключением мелких сбоев, неизбежных в сложнейших электронных высоковольтных системах. Кое в чём они нас обошли, поскольку в Церне работали учёные из Франции, ФРГ, Италии, Англии, Югославии, Бельгии, Голландии и Румынии.
А мы сделали то же сами, да так, что они только цокали языками да качали головами. Когда нужно, мы можем всё.
У нас была масса оригинальных решений, которые им в то время были недоступны. То, что сделали мы сами, они покупали на рынках Европы и приспосабливали к своим нуждам. Одно дело — логично разработать и ввести в систему, а другое дело — купить готовое и приспособить.
Здесь стоит остановиться, чтобы не свалиться в бесконечный спор о преимуществах экономических систем, это другой профиль. Многолетняя эпопея дружественного состязания завершилась взаимоодобрением.
Пьер Коте, техник, чуть младше меня, с упоением рассказывал о том, что Церн его так отблагодарил за работу, что он смог купить большой дом в какой-то провинции недалеко от Парижа.
Дом был такой большой, что в нём разместились три семьи: его и двух дочерей с потомством. Но самое главное, этот человек считал себя счастливым потому, что мимо его дома проходила частная дорога, и каждый проезжающий обязан был кидать 20 центов, чтобы открыть шлагбаум.
В то время для нас это была фантастика. Жёсткие времена брежневского «застоя» нас корёжили.
Никогда не забуду первое заявление Сахарова в журнале «Нейша» летом 1968 года, где он первый выдвинул платформу преобразования нашей действительности.
Этого человека я видел один-единственный раз. Каждая его фраза содержала научную, экономическую или политическую идею. Другого на людях он не говорил.
Через несколько лет, будучи на Колыме, я услышал его устный протест против насильственного помещения Жореса Медведева в психбольницу.
Дело в том, что ему, учёному-биологу, ЦК поручило подготовить доклад о генетике и связанной с этой наукой кровавой «дискуссией» в стране.
А он взял, да и копнул так глубоко, что от Лысенко да Вильямса и системы только пух и перья полетели.
Ему приказали «остыть», а он распалялся ещё больше.
Доклад его мы, конечно, читали, и всё поняли, зная об идиотских гонениях на генетику и кибернетику, отбросивших страну на десятки лет.
Кончилось это для него долголетним пребыванием в психбольнице, а его «братан-приспособленец» до сих пор появляется на экранах телевизионных программ.
Судьба же Жореса Медведева печальна. Когда его выпустили из психбольницы, сразу отправили на конференцию биологов в Лондон.
Биологи в штатском вырвали у него паспорт, а дальнейшая судьба Жореса канула в лето.
Возвращаясь к работе в ИФВЭ, хочется вспомнить замечательных научных руководителей коллективов, таких, как Алеев, построивший ПРО Москвы, или Туш-Абрамишвили, всегда державший пару вагонов чешского пива «Пилзен» для представительства, и других.
Ведь руководить наукой — это не только сидеть и разбираться в сложнейших формулах, но и в том, чтобы научная мысль не отвлекалась, финансировалась, обеспечивалась, информировалась и выходила на всемирные конференции. Идеальный пример — Курчатов.
Некоторые наблюдения я вынес из отношений науки и политики.
В самых разных экспериментах в Институте были получены такие частицы, как антипротон; вещества, такие, как антигелий, антитритий.
На теоретических конференциях вставал вопрос о существовании параллельно с нами антимира.
Как только первые публикации увидели свет, финансирование дальнейших изысканий антивеществ было прекращено, то ли из-за дороговизны исследования, то ли «анти...» испугало тупое руководство страны.
Тем не менее, многочисленные необъяснимые явления в природе существуют, и вероятное существование антимира, может, и есть та преграда, которая не позволяет войти в сферу необъяснимости. Ведь биология сделала крупный шаг вперёд, когда стала вести исследования на клеточном уровне.
Почему запрет на исследование антиматерии продолжает сдерживать науку на краю бездны?
Много лет спустя, в одном поздравлении юбиляру, с которым работали на промышленном уровне изготовления аппаратуры сепаратора под шифром «Циркон», мною были написаны строки:
Вспомним прошлые года,
Времена застоя.
Как старались на «Цирконе»
Сроки жёсткие унять
И, поклявшись на иконе,
«Басурманов» обскакать.
Всё случилось, получилось,
«басурманы» восхитились.
Нам за труд неимоверный
Благодарности — безмерно.
А с деньжатами, того:
... — не дали ничего.
Без обиды пережили
Ту большую эпопею,
Потому как научили
Нас трудиться за идею.
Вот тут-то и пришло время вспомнить давнюю исповедь одного русского человека. С тех пор прошло 36 лет. История вереницы его бед часто возвращала мою память к этому страдальцу и многократно побуждала взяться за перо.
Но вопрос, как после Шаламова и Солженицына описывать чужое горе, меня всегда останавливал.
Теперь я состарился, иду по девятому десятку, скоро уйду в вечность и унесу с собой историю простого русского человека, пережившего то, что пережить невозможно, однако сотни тысяч, а скорее, миллионы, разделили его судьбу, и каждый по-своему. Только немногие из них выжили.
Я подумал, что молча унести в могилу память о его страданиях и величии его души будет несправедливо, и только поэтому заставил себя передать потомкам часть услышанного и увиденного.
Познакомились мы с Гришей на Колыме. Нас туда занесло желание заработать деньги, а заодно познакомиться воочию с местами пребывания сталинских «крестников».
Начинался 1970 год. Работали мы в ту пору в Институте физики высоких энергий, который затерялся в сосновых борах недалеко от города Серпухова.
Фундаментальная физика шла в гору, эксперимент за экспериментом требовал новых кадров.
Лучших выпускников МИФИ, МГУ, МЭИ и других ИФВЭ с радостью принимал, включая в увлекательную науку.
Однако работа работой, а жизнь и быт не всегда соответствовали трудозатратам.
Надо отдать должное администрации института: квартирами были обеспечены все, кто приглашался на работу.
Отдельная благоустроенная квартира обходилась по тем временам порядка тридцати рублей в месяц. Молодой инженер-физик зарабатывал в номинале сто тридцать рублей, минус взносы, мелкие поборы, и никаких повышений, вплоть до защиты кандидатской, а это пять, семь лет. А если дети, и жена не физик и не работает...
Словом, семье жить было нелегко.
Затеял я организовывать экспедицию на заработки для поддержания молодых. Всё приходилось делать заблаговременно, так как каждый член будущей бригады должен иметь отпуск, совмещённый за два года, а руководство это, по понятным причинам, не поощряло.
К весне 1970 года команда подобралась, и можно было начинать списываться с работодателями.
По подсказке бывалых друзей я дал телеграмму начальнику управления «Северовостокзолото».
«Бригада 17 человек ИФВЭ имеет возможность работать в вашем управлении два месяца, сообщите условия проезда и работы».
Довольно быстро я получил ответ. «Управление Северовостокзолото приглашает бригаду ИФВЭ работы в горнообогатительных комбинатах сроком два месяца оплату проезда оба конца гарантируем».
Учитывая, что один билет Москва—Магадан стоил сто семьдесят рублей, эта маленькая ленточка, наклеенная на бланк телеграммы, стоила чуть дороже автомобиля «Жигули». Её я храню как память и по сей день, тем более, что, многократно предъявляя её в разных бухгалтериях, мы всё получили сполна. Тогда бюрократия ещё не озверела до сегодняшней степени.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/12/507