Опубликовано в журнале "Золотое перо" №5, 2003 под моей настоящей фамилией, по мужу (Баскакова).
До отправления феодосийского поезда оставалось пять минут. Настроение мое стремительно улучшалось. Я просто физически ощущал, как мои заботы словно растворяются в воздухе и мной овладевает чувство свободы и парения.
Моя попутчица, молоденькая девушка с длинными русыми волосами, напротив, заметно нервничала, то и дело поглядывая в окно. Буквально за минуту до отправления к поезду подбежала запыхавшаяся, с пунцовым, но радостным лицом женщина, очевидно, мать девушки. Девушка бросилась к окну, торопясь, они говорили друг другу ласковые глупости.
Поезд тронулся. Мать на бегу, таясь, осенила дочь кривым крестным знамением. Она, быстро уменьшаясь в размере, осталась где-то позади. Взор девушки сделался спокойным и отрешенным. Я понял, что сейчас мы чувствуем одно и то же.
Девушку звали Наташа. Она, как и я, направлялась в Коктебель. Женское обаяние Наташи, помимо ее воли, проявлялось достаточно ярко, но легкое кокетство ее было естественным и ненавязчивым, и я знал, что не переступлю черту, так как совсем недавно стал отцом.
Девушка явно не стремилась превратить меня в своего поклонника. Я предположил, что она едет к кому-то из знакомых.
- Вас там кто-нибудь ждет?
- Может, да, а может, нет, - сказала Наташа, и в голосе ее зазвучала нежность, грусть, надежда и одновременно - чисто женская покорность, готовность принять любой поворот судьбы.
Мы остановились в том же доме, где Наташа жила прошлым летом. Зеленоватая крыша, запущенный сад, алыча, перешагнувшая через ветхий забор. Посередине - деревянный длинный стол, а над ним - свешивающиеся вниз кисти темного винограда, - бери их, рви, ешь, сколько сможешь!
Приезду Наташи бурно радовались не менее шести сорванцов лет пятнадцати - шестнадцати, а ближе к вечеру появился мужчина постарше, лет тридцати пяти, загорелый и мужественный. Наташа бросилась к нему на шею и повисла на нем, и кто-то из мальчишек присвистнул, - Вот это да! - а остальные зааплодировали...
Мы жили одной дружной семьей. Под вечер из магнитофонов лилась музыка. Мы слушали рок-н-ролл, непонятную мне музыку регги, буддийские мантры, бесконечно крутилась кассета с песенкой “Катманду”, привезенная Наташей из Москвы.
На набережной Коктебеля была другая жизнь и другая музыка. Там было больше отдыхающих, привлеченных славой Коктебеля как молодежного курорта с легко доступными наркотиками и электронной музыкой.
Но у нас на окраине было еще достаточно сонной тишины.
Крымские подростки говорили по-русски, но с мягким украинским акцентом. Днем они работали на бензоколонке, а вечером возвращались в наш сад или уходили с девушками на море.
Я очень любил часы дневного затишья - подолгу смотрел на спокойную, но бесконечно меняющуюся воду, на таинственные скалы Карадага и причудливые облака в голубом небе.
Наташа в самое пекло уходила бродить по холмам, далеко за могилу Волошина или уплывала в открытое море.
- Вы не боитесь заплывать так далеко?
- Чего же мне бояться? Всегда можно лечь на спину в воде и отдохнуть.
- А если акула или ногу сведет?
Наташа пристально посмотрела на меня, убежденно покачала головой.
- Нет, море мне не враждебно. Акул там нет. Опасны могут быть только люди. У меня к купальнику всегда пристегнута булавка - уколоть чуть пониже большого пальца, и судорога пройдет.
Я привык, что Наташа воспринимала все не умом, а чувством. Она остро ощущала особую энергетику Коктебеля. Она и меня смогла убедить в том, что воздух здесь пропитан энергией, от которой тело становится легким и бодрым, а мысли - светлыми и ясными.
С тощими крымскими котами у Наташи сложились совершенно особенные отношения, - они часто сопровождали ее, ластились к ней, хотя она ничем их не прикармливала.
Она трепетно относилась к окружающему ее миру и порой невольно одухотворяла даже неживые предметы. Помню, мы стояли с ней на автобусной обстановке.
- Ты не остановишься, нет? - с укором сказала Наташа проехавшему мимо автобусу.
Возвращалась с прогулки она с букетиком лаванды или еще какой-нибудь душистой травки.
- А что, разве на холмах лаванды так мало?
- Я сегодня видела склоны, сплошь покрытые лавандой.
- А принесли совсем чуть-чуть?
- Ровно столько, сколько мне нужно. Помните, у Кастанеды…
- Да, человек может взять у природы ровно столько, сколько необходимо, не больше. И должен попросить прощения за то, что он сорвал цветок, иначе даже лекарственные растения не принесут пользу.
Я читал мистика Кастанеду как занятную сказку, Наташа же относилась к его учению очень серьезно.
Возлюбленного Наташи звали Владимир. Жил он не в самом Коктебеле, а в соседнем поселке. Встречались они совсем ненадолго, но Наташа была совершенно счастлива среди волн, холмов и напоенных музыкой садов. Она с каждым днем расцветала, нежная кожа покрылась ровным загаром, маленькие груди поднялись, аккуратные и крепкие, и вся она напоминала маленькую морскую нимфу.
Шестнадцатилетние мальчишки работали в подчинении у ее возлюбленного на автозаправочной станции, он был для них абсолютным авторитетом, а в отношении Наташи к уважению добавлялось восхищение. Она чувствовала себя среди них царицей, даже больше, - казалось, весь Коктебель принадлежит ей. Вся его строгая умиротворяющая красота была созвучна ее душе, а его энергия неуловимо подпитывала ее скромное обаяние.
Подростки, которые окружали Наташу, были мне не слишком симпатичны... Все они покуривали травку, у каждого была условная судимость, интересы их казались мне приземленными.
- Наташа, вы умная девушка, вы много читаете. Не понимаю, чем вас привлекает их общество?
- Они очень естественны, они неотъемлемая часть этого места. Мне нравится, как они делают свое дело. Готовят обычный плов - и эта работа доставляет им удовольствие, и плов благоухает, как у самого искусного повара.
- Ну, это под марихуаной. Такую версию я уже слышал, - покуришь травку, и любой однообразный труд будет тебе в кайф. Жизнь здесь нетороплива, время течет медленнее, чем в Москве. А от нас, москвичей, исходят вибрации неуюта и нервозности.
- Что-то в этом есть, не правда ли? Мне хорошо рядом с этими юными мужчинами, просто язык не поворачивается назвать их мальчишками, до того они самостоятельные. Когда я разговариваю с ними, они не хвастаются, не пытаются показать собственное остроумие, - их по-настоящему интересуют я и мои проблемы. Они умеют дружить, они живут так, как диктует им природа. Есть возможность заработать - зарабатывают, нет - украдут, но голодать не будут. Мне приятно наблюдать, с каким вдохновением они готовят себе еду, с какой любовью ухаживают за ростками конопли.
Один из шестнадцатилетних, Славка, испытывал к Наташе чувство, не похожее на обычное дружеское расположение. Он не хотел разрушать ее счастье, но невольно следил за ней то восторженными, то злыми глазами, а потом очертя голову носился на мопеде, пока вконец не разбил его, и тут же купил себе новый, и опять гонял на нем, как сумасшедший.
Наташу огорчали его эксцентричные выходки.
- Ну вот, ты опять потратил кучу денег, а на что зимой жить будешь?
- Бог пошлет, - беспечно рассмеялся Славка. Но потом вдруг помрачнел и рассказал Наташе, как в марте в его семье закончились деньги и продукты, а работы ни у кого не было. Славка вышел вечером в сад, увидел отца, стоящего под яблоней. Он не стал его ждать, пошел спать. Утром выходит на крыльцо, - отец стоит все на том же месте, темный силуэт среди черных стволов деревьев. Славка подошел ближе, - висит на дереве труп окоченевший, лицо черное, страшное. Славка дико закричал, убежал в дом.
Повесился отец от безденежья и отчаянья.
Все-таки Наташе удалось утихомирить Славкину необузданность. Он смирился с тем, что с Наташей они друзья и ничего больше.
В середине лета везение отвернулось от Наташи. Кто-то из ребят привел в наш сад нового знакомого. Тот только что освободился из тюрьмы. Подростки рассматривали татуировки на его руках и жадно слушали, как там, за колючей проволокой. Все сразу вспомнили о своих условных сроках.
Парень смотрел на Наташу тяжелым упорным взглядом. Мужской взгляд - в нем и похоть, и желание, и еще что-то недоброе, настораживающее. Под его пристальным взглядом Наташа почувствовала себя неловко и ушла на море. В доме из хозяев остался только один паренек со своей девушкой, - оба слегка навеселе.
Наташа вернулась с пляжа и сразу же голосом потревоженной птицы позвала нас к себе. В комнате ее все было перевернуто. Исчезли деньги, (к счастью, их оставалось совсем немного), очки с диоптриями, обратный билет в Москву. Изящные туфельки Наташи вор поставил поверх кровати - в этом жесте было нечто оскорбительное, он явно хотел ее унизить. На полу валялся ее паспорт - его он не взял.
Наташа отказалась писать заявление в милицию.
- Я не могу посадить его на второй срок. Он все-таки человек, прошел через такой ад. И что же, все снова? По моей воле?
Впрочем, никто из ребят не знал ни адреса этого парня, ни его друзей. Два подростка познакомились с ним на пляже, пригласили в дом. Он сказал, что направляется в Феодосию. И все, - ищи ветра в поле!
Мы все предлагали Наташе свои деньги, но она их не взяла, даже отказалась от предложения купить ей обратный билет.
С этого дня завтракала и обедала Наташа с хозяевами. Красный борщ, румяная жареная картошка, благоухающий свежестью салат, - да мало ли чем можно накормить человека летом, когда пряные травы растут, как сорная трава, на грядках вызревают алая свекла и жгучий перец, и огромные рыжие тыквы красуются посреди неухоженной компостной кучи.
На следующий день появился Владимир.
- Ну, рассказывай!
Наташа, улыбаясь, протянула ему виноградную кисть. Он отвел ее руку в сторону.
- Рассказывай! Тебя же обокрали?
- Ты уже знаешь? Это все пустяки. Когда я с тобой, я всегда счастлива.
И она снова отказалась принять помощь. Деньги - только не от него!
А через два дня они поссорились.
Вечером мы пожарили шашлыки и пили массандровскую мадеру.
- Ты сегодня с нами? - спросил я у Наташи.
- С вами. Он не придет - обкурился, - Наташа сказала это со своей обычной беспечной улыбкой. Я подумал про себя, что Владимир слишком горд, чтобы прийти к своей девушке не в лучшей физической форме. Но он все-таки пришел. Наташа вспыхнула от неожиданной радости.
Ночью я не мог уснуть и невольно прислушивался к тому, что происходило за тонкой перегородкой. Его я слышал хорошо, а нежный Наташин голосок журчал, как маленький ручеек, слов ее я почти не улавливал.
Потом в комнате слышно было какое-то движение, и вдруг нависла тишина, и даже через стенку я почувствовал тревогу.
Потом раздался резкий голос Владимира, в нем были горечь и упрямое отчаянье.
- Беги от меня, Наташа! Ты же видишь, я ничего не могу тебе дать. Я смертельно устал, и гашиш мне нужнее, чем хлеб и вино, нужнее даже, чем твоя любовь!
- Чем моя любовь? - как эхо повторила Наташа, и голос ее был удивленный и горестный.
- Вот послушай, сегодняшней ночью я видел сон. А может это был и не сон. С моря ко мне подкрадывается белый туман, он сгущается вокруг меня, я увязаю в нем, дергаюсь в конвульсиях. Он липким клеем стекает с моих пальцев. Он затягивает меня, как болото. А ты идешь мне навстречу. Волосы у тебя почему-то рыжие, - единственное яркое пятно среди белой мглы. Ты идешь легко, словно туман не является для тебя помехой, но расстояние между нами не сокращается. А потом появился этот старик, древний как мир… Он часто приходит и рассказывает мне о будущем. Помнишь, в прошлом году ты вышла из автобуса, и я сидел на остановке - это он сказал мне, что ты приедешь из Москвы именно в этот день. Вчера он встал между нами и ты пропала. Я верю ему.
Наташа что-то отвечает ему, она то уговаривает его, то упрекает... Я слышу, как за Владимиром захлопывается дверь. А дальше - тихие всхлипы, под которые я засыпаю - с тяжелым сердцем.
На следующий день Наташа сказала мне, что больше с ним не встретится.
- Его больше ничего не радует, только гашиш поддерживает его существование. А какие были у него вчера глаза! Усталые-усталые, совсем как у моего папы перед смертью. Но я ничем не могу ему помочь, разве что сама погибну с ним вместе.
- Нет, Наташа, вы не должны так говорить. Может, вам лучше уехать?
Наташа покачала головой.
- Я должна справиться с этим здесь. В московской суете отвлечься проще. Но глубоко внутри останется его образ, сжигающий, разъедающий нежностью образ. А я должна научиться жить без него, когда он совсем близко, когда я могу случайно встретить его на этой выжженной солнцем дороге.
Она уже не была похожа на гордую владычицу Коктебеля, но в улыбке ее, немного беспомощной, таилась неизъяснимая прелесть. Каждый вечер она уходила на море и заплывала далеко, дальше чем обычно. Иногда мне казалось, что она уже не выплывет. Но она всегда возвращалась.
- Вы знаете, как это чудесно, - все плыть и плыть навстречу закатному солнцу! Наедине с морем я обо всем забываю, я растворяюсь в нем и меня как бы и нет вовсе…
На обратном пути она боролась с волнами из последних сил. Это было похоже на сумасшедшие гонки Славки на мопеде, - тот же риск, то же пренебрежение инстинктом самосохранения. Но было в этих безумных заплывах и нечто целительное, что-то, что не позволяло впасть в уныние.
За три дня до конца августа на нашем пляже появился художник Жак. Он был москвич, интеллигент. Очень худой и высокий, с большими, словно распахнутыми навстречу миру голубыми глазами. Они с Наташей сразу потянулись друг к другу.
Когда два человека могут долго молчать, просто смотря друг другу в глаза, говорят, что это любовь. Я не знал, радоваться мне за Наташу или нет, потому что ее художник вызывал у меня доверия еще меньше, чем ее начальник бензоколонки.
Он сказал Наташе, что женат, но с женой у них все кончено, они не могут больше жить вместе. А теперь все стало совсем просто, - он оставит квартиру и все имущество жене, а сам переедет к Наташе. У них будет помолвка и венчание в церкви. Они с женой не венчались, может, поэтому их семейная жизнь не сложилась.
Он все больше увлекался и увлекал Наташу.
- Венчание будет в маленькой деревенской церкви, непременно бревенчатой. Пахнет деревом и ладаном, полумрак, свечи горят. Ты вся в белом, и все так торжественно и тихо, - настоящее таинство.
Из-за этих его обещаний Наташа так и не стала его любовницей, совместная их жизнь не могла начаться просто и буднично.
Жак настойчиво звал Наташу в Судак, - ну хотя бы на пару деньков! Но Наташа уже рвалась в Москву, она наконец вспомнила, что пора возвращаться в институт. Жак подчинился ее воле, он купил себе и Наташе билет на ближайший поезд, и они уехали. Перед отъездом Наташа говорила мне, что они с Жаком никогда не расстанутся, - слишком много у них общего.
- Что общего, Наташа? Любовь к Коктебелю и к песенке "Катманду"? Или то, что вы оба романтичны, немного ленивы и любите философствовать?
- Мы понимаем друг друга с полуслова. Я очень ценю нашу духовную общность, - серьезно и слегка обиженным тоном сказала Наташа.
Я позвонил ей через два месяца. Она мне очень обрадовалась, пригласила в гости. Я охотно принял приглашение.
Наташа усадила меня в кресло, - возле него на полках стояло несколько горшков с цветами - неизвестных мне, каких-то экзотических видов. Стены поверх не очень свежих обоев были сплошь увешаны репродукциями Ван Гога, - везде эти жуткие желтые увядающие подсолнечники, разные стадии умирания цветка. Но странный интерьер ее комнаты явно не производил на Наташу угнетающего впечатления.
Я спросил ее о Жаке.
- Печальная у нас получилась история. Когда мы ехали в поезде, я вся просто светилась от радости, а Жак постепенно становился все более унылым и жаловался мне, что никогда уже не будет такой полноты счастья, как в Коктебеле. Мне было так хорошо, что эта перемена в его настроении дошла до меня только в Москве.
Она вздохнула, сделала паузу.
- Он мне не позвонил. Приехав в Москву, я в первый день летала, как на крыльях, но ощущение праздника внезапно исчезло, подкралась дикая тревога. Ожидание сделалось невыносимым. Наконец я не выдержала и попросила своего друга позвонить Жаку. Оказалось, он дал несуществующий номер. Друг был в меня чуточку влюблен, ему не хотелось, чтобы у меня появился какой-то Жак. Но он так остро почувствовал мою боль, словно его самого обманули.
Она смотрела на меня большими доверчивыми глазами, и я невольно подумал, - вот кто органически не способен лгать!
- Что же было потом, Наташа?
- Потом был отходняк, - она засмеялась своим тихим серебристым смехом, и мне сделалось легко, неловкость в разговоре пропала. - Недели две я не могла заниматься, только читала романы, - знаете, чтение иногда помогает. А потом кое-как справилась.
Я посмотрел на бледное лицо Наташи, и она показалась мне похожей на умирающий цветок, - трогательно-хрупкий, но вовсе не зловещий, как цветы Ван Гога. Он все еще прекрасен, но лепестков его уже коснулось разрушение, - яд времени, яд любви.
- Значит, вы сейчас совершенно одна?
- Может, да, а может, нет, - Она с улыбкой протянула мне письмо, в котором Владимир в грубоватом тоне писал, что хочет перебраться в Москву подальше от растущей повсюду в Крыму конопли.
В светлых глазах Наташи опять засветилась знакомая мне нежность и одновременно подавленная боль, надежда и покорность судьбе на грани отчаяния. Бедная девочка! Сколько же еще он будет тебя мучить?
Она вдруг встрепенулась, вскочила и убежала на кухню. Вернулась смеющаяся, торжествующе поставила бутылку на стол:
- Коньяк "Коктебель"?!
- Да, Владимир сейчас временно работает на винзаводе.