Начало правления Колчака.
Куломзинское восстание.
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2016/02/03/1543)
Вначале надо сказать несколько слов об общеполитической обстановке, сложившейся после колчаковского переворота, который разом покончил со всеми либеральными и демократическими иллюзиями сторонников белого антибольшевистского движения в Сибири.
С установлением диктаторской власти на территории Сибири у Колчака поначалу возникли немалые проблемы.
Часть политического «истеблишмента» его безоговорочно поддержала.
В первых рядах были кадеты, руководство которых участвовало в заговоре.
Кадетская конференция, закончившая свою работу 18 ноября 1918 года, послала восторженное приветствие Колчаку и его власти. [Красные зори. 1923. № 4. С. 88.]
С Дальнего Востока пришли телеграммы от Хорвата и Иванова-Ринова, которые также заверили Колчака в своей полной своей лояльности.[АРР. Т. X. С. 300; Государственный переворот адмирала Колчака. С. 79.]
Однако отнюдь не все были рады вооруженному перевороту и смены «демократической» Директории на военную диктатуру Колчака.
Из Уфы, от Совета управляющих ведомствами, который упорно отказывался самораспуститься, на имя колчаковского премьера Вологодского пришла телеграмма с требованием «освободить арестованных членов правительства, объявить врагами родины и заключить под стражу виновников переворота, объявить населению и армии о восстановлении прав Всероссийского временного правительства».
В противном случае авторы телеграммы угрожали объявить самого Вологодского «врагом народа», довести об этом до сведения союзников и мобилизовать силы для свержения «реакционной диктатуры».[Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 2. С. 6.]
(Как видим, термин «враги народа» придумали вовсе не большевики, а он широко использовался тогда людьми вполне демократических и либеральных взглядов).
19 ноября все члены Учредительного собрания, съехавшиеся в Екатеринбург (около 70 человек) устроили экстренное заседание в гостинице
«Пале-Рояль» (в маленьком уездном городке в ходу были парижские названия).
После бурных дебатов съезд членов Учредительного собрания постановил «образовать из своей среды комитет… уполномочить его принимать все необходимые меры для ликвидации заговора, наказания виновных и восстановления законного порядка и власти на всей территории, освобождённой от большевиков».
«Всем гражданам, - говорилось в резолюции, - вменяется в обязанность подчиняться распоряжениям комитета и его уполномоченных». В состав комитета вошли почти одни эсеры: В. М. Чернов, В. К. Вольский, Н. В. Фомин и др. Одновременно была принята и другая резолюция, не столь многословная, но деловая: «…тотчас же захватить типографию одной из буржуазно-реакционных газет» и отпечатать там воззвание против Колчака. Мельгунов С. П. Указ. соч. Ч. 2. С. 173.]
Воззвание было напечатано, попало в войска, и вскоре в «Пале-Рояль» явились солдаты одного из сибирских полков, чтобы бить учредиловцев. Полному разгрому гостиницы помешал Гайда.
Он разместил в ней роту чехословацких солдат, а учредиловцам посоветовал в 24 часа покинуть Екатеринбург. Члены Учредительного собрания выехали в Челябинск, к генералам Сыровому и Дитерихсу.[Там же. С.
174-176; РГВА. Ф. 40169. Оп. 1. Д. 1. Л. 178.]
О том, как успешно Колчак расправился с этой "демократической фрондой" с увлечением рассказывает в своих воспоминаниях один из самых ярых сторонников адмирала, Георгий Константинович Гинс. (Он был Главноуправляющим делами Верховного Правителя и Совета Министров правительства Колчака с августа 1919 года по январь 1920 года).
В своей книге «Сибирь, Союзники и Колчак» Гинс подробно рассказывает об этом:
«Решительные меры были приняты и в отношении «учредиловцев». Адмирал объявил, что не признает первого Учредительного Собрания законным ввиду неправильных условий его избрания (так было отвечено и Дутову на его запрос от имени казачества). Ввиду приступа «учредиловцев» к организации мятежа и избрания для руководства им особого комитета был отдан приказ арестовать членов Комитета».
Ах, сколько слез и гневных стенаний было пролито и испущено нынешними либеральными публицистами по поводу пресловутого разгона большевиками Учредительного собрания в Петрограде в январе 1918 года…
Действительно, с точки зрения абстрактного гуманизма и «чистой демократии» это было изрядным «моветоном».
Но ведь большевики почти никого из членов этого собрания не арестовывали, за исключением А.И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошина, чье убийство пьяными матросами в Мариинской больнице, было скорее уголовным, чем политическим преступлением.
(У их родственников караульные солдаты просили денег, а затем ночью убили обоих:
«А в половине первого пришли «они» и убили его. Пришли под предводительством солдата Басова, который брал у меня деньги, сказал, что идёт сменить караул. Солдат Басов потребовал у сиделки лампу. Часть матросов осталась на лестнице, а другие пошли в комнату Андрея Ивановича и там, когда Басов светил, его убили тремя выстрелами в лицо, грудь и живот. Затем пошли комнату Кокошкина, убили того и сейчас же ушли. Внизу швейцару сказали, что сменили караул и ушли. Растерявшиеся сиделки от страха не знали, что делать. (Из воспоминаний сестры А. И. Шингарёва - Александры Ивановны Шингарёвой).
А Колчак – попросту заявил, что «что не признает первого Учредительного Собрания законным ввиду неправильных условий его избрания» и арестовал всех его членов, которые проявляли политическую активность и не заявляли о своем верноподданичестве!
Более того, он приказывал «всем воинским начальникам…пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применять оружие!!!
Вот что об этом вспоминает Г.К. Гинс:
«Бывшие члены Самарского Комитета членов Учредительного Собрания, — говорится в приказе, — уполномоченные ведомств бывшего Самарского Правительства, не сложившие своих полномочий до сего времени, несмотря на указ об этом бывшего Всероссийского Правительства, и примкнувшие к ним некоторые антигосударственные элементы в уфимском районе, ближайшем тылу сражающихся с большевиками войск, пытаются поднять восстание против государственной власти; ведут разрушительную агитацию среди войск; задерживают телеграммы Верховного командования, прерывают сообщения Западного фронта и Сибири с оренбургскими и уральскими казаками; присвоили громадные суммы денег, направленные атаману Дутову для организации борьбы казаков с большевиками, пытаются распространить свою преступную работу по всей территории, освобожденной от большевиков.
Приказываю:
§1.
Всем русским военным начальникам самым решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применять оружие.
§2.
Всем русским военным начальникам, начиная с командиров полков (включительно) и выше, всем начальникам гарнизонов арестовывать таких лиц для предания их военно-полевому суду, донося об этом по команде и непосредственно — начальнику штаба Верховного Главнокомандующего.
§3.
Все начальники и офицеры, помогающие преступной работе вышеуказанных лиц, будут преданы мной военно-полевому суду.
Такой же участи подвергнуть начальников, проявляющих слабость и бездействие власти.
Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий адмирал Колчак. Гор. Омск. 30 ноября 1918 года».
После этого приказа значительная часть членов бывшего Самарского Правительства вместе с главой его Вольским скрылась. Как это обыкновенно бывает, попались и были заключены в тюрьму менее видные деятели. Западная фронда была, таким образом, ликвидирована».
Разумеется, никаких доказанных подтверждений того, что члены «учредилки» присваивали себе «громадные суммы денег» не было, а вот судьба у ряда арестованных колчаковцами депутатов Учредительного собрания оказалась трагической, о чем рассказ впереди.
Оружие (тупые шашки) колчаковцы к ним применили самым «решительным» образом.
Однако главной опасностью для колчаковского режима тогда оказались не вялые протесты членов «учредилки», а также местных кадетов и эсэров, а попытка большевистского восстания в ночь с 22 на 23 декабря 1918 года в Омске и Куломзине.
Посмотрим, как о нем в своих мемуарах рассказывает Г.К. Гинс:
«В ночь на 22 декабря группы вооруженных рабочих-большевиков и других темных элементов освободили из тюрьмы часть арестованных, сделали попытки произвести беспорядок в войсковых частях в городе и временно захватили железнодорожную станцию Куломзино, обезоружив железнодорожную милицию. Вызванные по тревоге части Омского гарнизона уничтожили банды преступников, и в городе и его окрестностях установилось полное спокойствие.
Накануне этого выступления в Омске была раскрыта большевистская организация в числе 33 человек, по-видимому, представлявшая собою местный большевистский штаб.
План восстания был задуман довольно широко.
Предположено было, между прочим, выпустить красноармейцев из концентрационного лагеря и заключенных из тюрьмы».
Обратите внимание на термин «КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ», в котором под Омском находились пленные красноармейцы!
Колчаковский приближенный Г.К. Гинс совершенно спокойно говорит о существовании «концентрационного лагеря», созданного еще при «демократической» Директории, для пленных красноармейцев.
К слову сказать, всего на территории Сибири и Дальнего Востока при Колчаке было создано около 40 концлагерей: Ишим, Атбасар, Иркутск, Томск, Омск, Шкотово, Благовещенск, Тюкалинск…
Последние 30 лет либеральные публицисты и историки настойчиво вдалбливают в сознание россиян, что концентрационные лагеря-де чисто большевистское изобретение.
И многие в это поверили, хотя, на самом деле, «изобретателем» концлагерей был английский лорд Китченер, и они впервые были созданы они во время англо-бурской войны 1899-1902 годов, задолго до Гражданской войны в России.
Характерно, что в годы Гражданской войны в России англичане также использовали свой богатый опыт, организовав концлагерь в Архангельской губернии, на острове Мудьюг.
Вот свидетельства тех, кому там довелось побывать:
«Каждую ночь умирало по нескольку человек, и трупы их оставались в бараке до утра. А утром появлялся французский сержант и злорадно вопрошал: “Сколько большевиков сегодня капут?”.
Из заточенных на Мудьюге более 50 процентов расстались с жизнью, многие сошли с ума…»
После ухода англо-французских интервентов власть на Севере России перешла в руки белогвардейского генерала Евгения Миллера. Он не только продолжил, но и усилил репрессии и террор, пытаясь остановить быстро развивавшийся процесс “большевизации масс”.
Самым бесчеловечным их олицетворением стала ссыльно - каторжная тюрьма в Иоканьга, которую один из узников охарактеризовал как “наиболее зверский, изощренный метод истребления людей медленной, мучительной смертью”.
Вот выдержки из воспоминаний тех, кому чудом удалось выжить в этом аду:
«Умершие лежали на нарах вместе с живыми, причем живые были не лучше мертвых: грязные, покрытые струпьями, в рваном тряпье, заживо разлагающиеся, они представляли кошмарную картину».
Не менее жестоким было и обращение с пленными красноармейцами на Юге России, в деникинской армии. (Об этом мы еще как-нибудь поговорим).
Вернемся к описанию Г.К. Гинсом подробностей куломзинского восстания:
«Несмотря на задержание штаба, план восстания осуществился с абсолютной точностью.
Началось восстание на левом берегу Иртыша, в пригородном поселке Куломзино. Почти одновременно к омской областной тюрьме подошел одетый в серые шинели, вооруженный винтовками отряд численностью около 50 человек.
Отрядом командовал какой-то человек, одетый в черный полушубок с офицерскими погонами.
Командовавший отрядом, подойдя к воротам тюрьмы, постучал и заявил дежурному караульному, что пришла команда солдат, вызванная экстренным распоряжением для усиления караула.
Когда привратник отворил дверь, пришедшие набросились на него, свалили с ног, а затем ворвались в караульное помещение тюрьмы и разоружили караул.
Часть отряда затем отправилась на квартиру начальника тюрьмы в сопровождении одного из разоруженных тюремных надзирателей и попросила его выйти в контору, а когда последний вышел к пришедшим, те обыскали его и, задержав, отвели в помещение тюремной канцелярии, где и заперли.
В то же время другая, более многочисленная часть отряда бросилась в помещение тюрьмы, разоружила тюремных надзирателей и, отобрав у них ключи, выпустила 205 арестантов.
Большинство выпущенных принадлежало к политическим заключенным; были, однако, и уголовные.
Около ста человек из бежавших были задержаны в течение следующего же дня.
Опасная попытка побега заключенных в концентрационном лагере была пресечена в самом начале.
Восстание было энергично подавлено.
Подавление его произведено было с исключительной жестокостью.
Беспощадный расстрел восставших рабочих объясняется, прежде всего, обычным раздражением, неизбежным последствием мятежа.
Суровый холод сибирской декабрьской ночи способствовал немало ожесточению плохо одетых солдат (обмундирование было в то время очень неважное), и они расправлялись с мятежниками, как со своими личными врагами.
Вмешиваться в распоряжения военных властей при усмирении восстания невозможно.
Но вот восстание подавлено.
Происходит вылавливание скрывшихся из тюрьмы…
Только что вернувшийся с Востока Иванов-Ринов отдает приказ о предании полевому суду «провокаторов» (приказ 22 декабря 1918 г. № 160). На каком основании он издает такой приказ? Кто дал ему такое право? Не знаю. Но министр юстиции Старынкевич протеста не заявил.
В то же время начальник Омского гарнизона генерал Бржезовский издает другой приказ: «Всем незаконно освобожденным из тюрьмы» вернуться.
«Всех не явившихся и задержанных после этого — расстреливать на месте».
Оба приказа поощряли к расправе.
Часть бежавших своевременно явилась.
Однако ночью к тюрьме подошел отряд и предъявил требование о выдаче некоторых из узников по списку. В числе них были член Учредительного Собрания Фомин, начальник Челябинского района Кириенко, колебавшийся, признать или не признать Верховного Правителя, редактор челябинской газеты Маевский, член Учредительного Собрания Девятов и некоторые другие.
Они больше не вернулись.
Их отвели в загородную рощу и там зверски убили.
Труп Фомина носил следы не только огнестрельных ран, но и побоев».
Как видим, колчаковский поклонник и будущий Главноуправляющий делами Верховного Правителя и Совета Министров Г.К. Гинс в своих мемуарах, почему-то, не стал останавливаться на деталях расправы с восставшими, сообщив лишь, что оно было подавлено колчаковцами «с исключительной жестокостью».
Для того чтобы понять в чем же заключалась эта «жестокость», нам придется обратиться к другим источникам.
Арестованным по время колчаковского переворота 18 ноября эсеро-меньшевистским деятелям директории сподвижники Колчака устроили такую кровавую баню, о которой уцелевшие в ней долгие годы вспоминали с содроганием.
Один из них – член ЦК партии правых эсеров Д. Ф. Раков сумел переправить из тюрьмы за границу письмо, которое эсеровский центр в Париже опубликовал в 1920 г. в виде брошюры под названием “В застенках Колчака. Голос из Сибири”.
Что же поведал прогрессивной мировой общественности этот «голос»?
“Омск, – свидетельствовал Раков, – просто замер от ужаса. В то время, когда жены убитых товарищей день и ночь разыскивали в сибирских снегах их трупы, я продолжал мучительное свое сидение, не ведая, какой ужас творится за стенами гауптвахты. Убитых… было бесконечное множество, во всяком случае, не меньше 2500 человек.
Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши. Пострадали главным образом солдаты местного гарнизона и рабочие…”(С. 16-17).
А вот сцены колчаковских расправ, набросанные, так сказать, с натуры:
“Само убийство представляет картину настолько дикую и страшную, что трудно о ней говорить даже людям, видавшим немало ужасов и в прошлом, и в настоящем. Несчастных раздели, оставили лишь в одном белье: убийцам, очевидно, понадобились их одежды. Били всеми родами оружия, за исключением артиллерии: били прикладами, кололи штыками, рубили шашками, стреляли в них из винтовок и револьверов.
При казни присутствовали не только исполнители, но также и зрители.
На глазах этой публики Н. Фомину (эсеру и члену Учредительного собрания – мой комментарий) нанесли 13 ран, из которых лишь 2 огнестрельные. Ему, еще живому, шашками пытались отрубить руки, но шашки, по-видимому, были тупые, получились глубокие раны на плечах и под мышками.
Мне трудно, тяжело теперь описывать, как мучили, издевались, пытали наших товарищей” (С. 20-21).
Стало быть, еще живому члену Учредительного собрания Н. Фомину колчаковцы пытались тупыми шашками отрубить руки!!!
А Главноуправляющий делами Верховного Правителя и Совета Министров Колчака Г.К. Гинс, в своих мемуарах, «политкорректно» именует это зверство «следами побоев» на его теле!
Далее у Ракова следует рассказ об одном из бесчисленных колчаковских застенков:
“Тюрьма рассчитана на 250 человек, а в мое время там сидело больше тысячи… Главное население тюрьмы – большевистские комиссары всех родов и видов, красногвардейцы, солдаты, офицеры – все за прифронтовым военно-полевым судом, все люди, ждущие смертных приговоров. Атмосфера напряжена до крайности.
Очень удручающее впечатление производили солдаты, арестованные за участие в большевистском восстании 22 декабря. Все это молодые сибирские крестьянские парни, никакого отношения ни к большевикам, ни к большевизму не имеющие. Тюремная обстановка, близость неминуемой смерти сделали из них ходячих мертвецов с темными землистыми лицами. Вся эта масса все-таки ждет спасения от новых большевистских восстаний” (С. 29-30).»
Очень любопытное (и малоизвестное у нас) описание роли английских войск в подавлении куземкинского восстания имеется в воспоминаниях полковника Уорда:
«Около полуночи 23 декабря русская главная квартира послала мне тревожное донесение. Выстрелы раздавались по всем направлениям и шальная пуля ударила в мой вагон в то время как я одевался. Всадники окружили маленькими группами ставку, без признака какого-либо приказа. Осмотрев свой батальон в его временных квартирах, я потребовал охраны для сопровождения меня в главную квартиру. Когда мы вошли туда, мы заметили, что она была полна более или менее возбужденными офицерами и солдатами; моя охрана выстроилась по обеим сторонам вестибюля и, не говоря ни слова, принялась чистить ружья и прикреплять штыки.
Русские, которые даже и тут продолжали свои споры, на какой стороне им выстроиться, взглянули на моих солдат и сами стали становиться в ряды. Колебаться уже больше было нельзя.
«Английские солдаты» овладели русской главной квартирой, а репутация английских солдат в таких исключительных случаях, как этот, была известна всему свету. Я расспросил начальника штаба, генерала Лебедева, относительно его приказов для подавления мятежников, и спустился вниз по лестнице в вестибюль, где нашел только своих солдат. Ни один присутствующий не мог бы поверить в полную перемену обстановки, которую произвело присутствие нескольких английских солдат в этот критический момент…
Выйдя из здания, мы нашли пехоту, построенную в ряды, и кавалерию, вытянутую в линию, со своими офицерами, ожидающими приказов.
Я проследовал через город в помещение верховного правителя. По дороге нам встретились группы солдат и казаков, спешащих на свои посты, которые подозрительно смотрели на нас, но, увидев меня во главе в форме британского офицера, они громко выкрикивали магическое слово «английский», пока, подобно талисману, это слово не прошло от часового к часовому, по всем улицам, и «английский» не сделалось чем-то вроде пароля, сохранявшего весь город в порядке и законности.
Мы прошли к дому адмирала без окликов часовых, пока казаки и сербы, несшие охрану у самого входа в помещение, не остановили нас в ожидании разрешения. Скоро дан был приказ пропустить нас. Адмирал был болен, очень болен - воспалением легких, но бодр, как всегда.
Мои солдаты выстроились в вестибюле тем же способом, как и в главной квартире, и даже личная сербская охрана должна была отступить, перед этими решительно выглядевшими посетителями.
Я получил необходимые разъяснения.
Возмущение было очень серьезным, но я получил возможность сообщить адмиралу, что приняты все действительные меры для предупреждения всех неожиданностей. Я попросил разрешения отправиться, но не раньше, чем моим людям будет дана пища и порция русской водки, которая является единственным действительным противоядием против мороза сибирской зимы».
Требуется небольшой комментарий.
Оказывается ЛИЧНОЙ охраной у Колчака, почему-то были не русские солдаты, а …сербы, которых на просторах Сибири еще требовалось поискать.
Отчего это он проявил такой «интернационализм» в подборе своей личной охраны, остается только догадываться.
Обратите внимание на то, что при первых признаках беспорядков и стрельбы, полковник Уорд направил свой английский батальон (самую боеспособную и дисциплинированную воинскую часть в Омске) на защиту резиденции Колчака.
Продолжим рассказ полковника Уорда:
«Согласно моим инструкциям, я не должен был вмешиваться во внутренние дела России, но долгом всякого командующего является принять все возможные меры для защиты его команды. Если бы я оставался в своих квартирах и не подавал бы никакого признака жизни, пока эти монархисты и большевики не овладели положением в городе, я представил бы для них лакомый кусок, который бы они проглотили на досуге.
Я должен был показаться достаточно заблаговременно, чтобы быть уверенным, что движение не направлено против меня.
Вышло так, что когда я тронулся из своих бараков, как раз пришли новости о бунте двух рот 8-го полка русской армии. Часть большевиков в Куломзине, на другом берегу реки, взялась за оружие и собиралась разрушить мост через Иртыш, образующий путь сообщения с броневым поездом «Суффольк» и нашими морскими отрядами в Уфе.
Чехи (наши союзники), получив такой же приказ, как и я, и узнав, что монархисты также участвуют в заговоре, разрушили весь план, быстро двинув роту для охраны моста, которая прибыла как раз вовремя. Исполняй мы строго одни приказы, бог знает, что из всего могло получиться.
И чехи, и британцы действовали по своему собственному разумению, и в то время как технически мы нарушили приказы, мы выполнили политику наших стран и защитили свои команды.
Восстановление порядка стоило только тысячи жизней, но все анархические элементы, как вверху, так и внизу, извлекли урок, который они, по- видимому, не забывают».
Как видим, непосредственное участие английских и чехословацких войск сыграло немалую роль в подавлении куломзинского восстания. Это участие укрепило дух колчаковских войск и предотвратило новые восстания в колебавшихся «белых» частях.
Чехов (руководство которых были недовольно колчаковским переворотом) удалось привлечь к подавлению большевистского куломзинского восстания путем прямого обмана: им сообщили, что в восстании участвуют некие «монархисты», после чего чехи тоже вмешались в борьбу, обеспечив охрану стратегически важного моста через Иртыш и не допустив восставших в Омск.
Интересна и оценка английским полковником числа жертв: «восстановление порядка стоило только тысячи жизней», видимо, по его мнению, это совсем немного.
А вот по вышеприведенному свидетельству эсэра Ракова, при подавлении восстания убитых было «не меньше 2500 человек».
Впрочем, наши западные «партнеры» всегда дешево ценили русскую кровь…
Важно подчеркнуть, что ведущую роль Великобритании в дирижировании «движущими силами» колчаковского переворота 18 ноября 1918 года, в то время никто не скрывал, скорее наоборот, проколчаковская пресса это даже подчеркивала:
Об участии английского полковника Уорда в этих событиях омская официозная газета «Русская Армия», № 1 от 19 ноября 1918 г., сообщала следующее: «Полковник Уорд, командир английского батальона, прибывшего в г. Омск, сказал: «Несомненно Россия может быть спасена только установлением единой верховной власти, цель которой-создание национального правительства».
Сам полковник Уорд в своих воспоминаниях, тоже вполне определенно об этом говорит:
«Я, демократ, верящий в управление народа через народ, начал видеть в диктатуре единственную надежду на спасение остатков русской цивилизации и культуры. Слова и названия никогда не пугали меня, Если сила обстоятельств ставит передо мной проблему для решения, я никогда не позволяю, чтобы предвзятые понятия или идеи, выработанные абстрактно, без проверки на опыте живой действительности, могли изменить мое суждение в выборе того или иного выхода…я только «продолжал»; традиции нашей расы и страны делали остальное.
Признав позицию верховного правителя, как это видно и из моих разговоров с адмиралом и из рапорта, сделанного мной, я не полагал, что следует оставить его одного, без помощи, в борьбе с окружавшими его врагами.
Другими словами, в то же время, как с внешней стороны я оставался нейтральным, я постоянно делал указания и давал советы, когда он просил их, относительно всего, что касалось и внутренних и внешних дел; и здесь может быть интересно для нашего народа познакомиться с некоторыми из тех проблем, которые стояли перед верховным правителем».
Великобритания, в лице своих агентов, оперативно «переориентировала» приоритеты внешней политики белых властей Сибири с японского вектора (как это было при Директории) на английское владычество.
Вот что об этом пишет полковник Уорд:
«Японский вопрос был первым. Генерал Розанов был у Болдырева начальником штаба, и для верховного правителя было очень важно узнать от него о положении дел, а также и самому ознакомиться с политикой павшей Директории. Он беседовал с генералом Розановым так же, как с другими штабными генералами, и узнал следующее: после падения Самары, большевистская армия бросилась к Уфе; Директория настолько была встревожена, что потребовала от главнокомандующего определенных решений для устранения нависшей опасности. Болдырев никогда не думал о действительной организации новой русской армии; полагая, что дела действительно принимают критический оборот, а Франция, Англия и Америка недостаточно сильны для помощи, он решил, что существует только одна альтернатива-пригласить Японию, которая двинет свои армии к Уралу.
Это как раз и было то, чего добивалась Япония; но японский штаб потребовал, как некоторой компенсации за наступление к Екатеринбургу и Челябинску, предоставления в его полное обладание Сибирской железнодорожной линии и телеграфа вплоть до этих пунктов.
Болдырев и Директория некоторое время колебались, но так как большевики стали подступать близко к Уфе, а также сконцентрировали стотысячную армию для наступления на Екатеринбург, то создалось настолько затруднительное положение, что Директория уступила, и за несколько дней перед переворотом Болдырев сообщил Японии, что ее условия принимаются.
Японцы сделали все приготовления, чтобы двинуть войска, когда Колчак принял бразды правления в свои руки. Он попросил моего совета.
Я посоветовал ему сказать японцам, что перемена правительства заключает в себе также перемену в политике и что для Японии было бы неприлично двинуться за пределы их позиций в Чите до того, пока дело не подвергнется дальнейшему обсуждению. Японцы стали делать ему много соблазнительных предложений о помощи, как оружием, так и деньгами, но он отказался от всего, так что они были не в состоянии сдвинуть его с занятой позиции».
Однако Япония продолжила попытки повлиять на развитие ситуации в свою пользу.
Полковник Уорд сообщает следующие подробности этого:
«Болдырев (военный министр свергнутой Директории – мой комментарий), как я уже отметил, находился на уфимском фронте, когда Колчак принял верховную власть. Он пребывал там в совещаниях с Чешским Национальным Советом и с членами бывшего Учредительного Собрания около пяти или шести дней, ни одним словом не выражая своих намерений. Это было критическим положением для Колчака, который не знал, что он делает или намеревается делать.
Горячие головы советовали действовать немедленно, но я рекомендовал благоразумие.
Основной канвы болдыревских совещаний мы не знали, но нам было известно следующее: генерал Дутов, командовавший русскими армиями к югу от Уфы, получил оттуда некоторые предложения, но, отвечая на них, советовал осторожность, так как-де ему известно из бесспорного источника, что за спиной Колчака стоят англичане.
Это известие, мне рассказывали, свалилось, как разорвавшаяся бомба, на уфимских конспираторов, и вскоре после этого генерал Болдырев вернулся в Омск. Здесь он беседовал с Колчаком, как с верховным правителем, и дал удовлетворительные объяснения насчет своего отсутствия. Ему был предложен пост, от которого он отказался, мотивируя тем, что хочет оставить страну, так как не верит, чтобы диктатура могла бы вывести Россию из ее затруднений. Он получил отставку, и так закончилось свидание между этими двумя людьми, встретившимися в Петропавловске за несколько дней перед тем».
Как уже говорилось в предыдущей главе, военный министр свергнутой Колчаком Директории генерал Болдырев довольно длительное время не признавал этого переворота и раздумывал о своих дальнейших действиях. Однако получив убедительные доказательства того, что за переворотом стоят англичане, «сдулся», поехал на поклон к Колчаку.
После недолгой «торговли» ему было выдано «пособие» в 50 тысяч франков и он мигом утратил желание «вести смертельную борьбу с большевизмом», и убыл во Владивосток, а затем в Японию, тихо проживать остаток жизни в эмиграции.
Полковник Уорд отмечает, что это очень не понравилось японским «кураторам» Болдырева:
«Несколько дней спустя японский представитель в Омске потребовал, чтобы ему объяснили, принужден ли генерал Болдырев покинуть страну или же уезжает добровольно. На это было отвечено самым определенным образом, в соответствии с фактами. В той же ноте японцы просили сообщить им, были ли британцы в том поезде и в той охране, которые везли изгнанных социалистов-революционеров, членов Директории, в Чанг-Чун, на китайской границе.
На этот вопрос был дан ответ не столь определенный, но интерес Японии к этим людям показывает, как сильно coup d'?tat расстроил ее планы относительно оккупации Урала.
Верховный правитель издал ряд приказов к различным частям русских войск, разбросанных по всей стране. Все командующие в большей или меньшей степени повиновались этим приказам, исключая одного, генерала Семенова, главная квартира которого представляла собой второе издание японского штаба в Чите, откуда он послал нахальный отказ признать власть Колчака.
Колчак приготовился разделаться с этим мятежным и разбойничьим офицером. Тогда Япония просто сообщила Омскому правительству, что генерал Семенов находится под ее покровительством и что она не позволит русскому правительству столкнуться с ним.
Под японским покровительством этот молодец продолжал производить всевозможные экзекуции, как порку рабочих, пока, наконец, вся область не обезлюдела, а союзники потребовали от Японии объяснения относительно этого экстраординарного поведения.
Японцы так боялись, что скоро разделаются с их ставленником, что когда 19-й батальон Гемпширского территориального полка выехал из Владивостока, они запросили Омское правительство, не продвигаются ли эти британские войска для нападения на генерала Семенова. Мы ответили, что движения всех британских войск руководятся распоряжениями британской военной миссии, куда и надлежит обращаться за осведомлением. Я уже больше никогда не слышал об их вопросах».
В этой ситуации Япония была вынуждена уступить и удовлетвориться своим подавляющим господством в Забайкалье, Манчжурии и Приморье, где она поддерживала своих марионеток атаманов Семенова и Калмыкова.
Об их «стиле» и «методах» работы надо рассказать в школах и снимать фильмы, чтобы все понимали, ПОЧЕМУ русский народ тогда, в Сибири и Забайкалье, пошел не за лощеными белогвардейскими благородиями (как их изображают в современных киноподелках), а за большевиками.
На фото: памятник жертвам Куломзинского восстания.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/17/914