Ненавистное имя. ч. 2. Бирка

         
            Лизе было девять лет, когда всей семьёй они «дикарями» отдыхали в Моршинском лесу. Костёр, грибы, ягоды, печёная картошка, уха и парное молоко прямо из-под коровы, за которым  она с папой ходила далеко-далеко в деревеньку. Пришла пора возвращаться домой. И тут она упёрлась. Заходилась в плаче, истерично визжала и тыкала пальцем в колёса: «Не сяду! Нет!».
Уговорами, угрозами, криками, подзатыльниками, логическими доводами в машину её затолкали.
            Был в семье трофейный «Форд» времён войны, отцова гордость, тёмно-зелёный, блестящий, с откидной брезентовой крышей, полторы тонны весом. Папа купил его после войны на стадионе, вбухав в него все семейные сбережения, несколько лет копимые на мамину мечту: дом на земле. Вся семья принимала активное участие в капремонте. Отец практически жил в гараже, не задумываясь о тратах, выискивал запчасти по всем сослуживцам, как в мирной жизни, так и армейской службе. Мир! Отвоевался! Встретив окончание войны в Австрии, поглядев на дальние страны, приговаривал:
– Вот, мать, и тебе случится увидеть красоту заморскую, потоптать землю вражескую своими ногами, а не трястись от страха в оккупации и выращивать картошку в горах. Курил "Беломор", матерился, харкал в сторону "поганых фрицев и гансов".
Мама работала на подхвате в должности "пришей кобыле хвост", понукаемая мужниными окриками.
– Что за бестолочь, – горячился отец, –  до сих пор не можешь отличить отвёртку от пассатижей! –  И разбирал, и снова собирал двигатель. Со временем папина мечта стала общей. Видя, как мать пластается меж школой, домом и гаражом, Лиза присматривала за младшей сестрой, наводила порядок в доме по мере сил, соответствующих семилетней девочке. Сварила первый борщ, в который вместо капусты всыпала макароны. В кастрюле им стало тесно, и повариха, сколько смогла –  выловила, сколько влезло – съела, остальное варево, укутав в полотенце, с придыханием снесла голодным родителям.
Через два года отец начал обкатывать любимца. Испытания коняга прошла с блеском. И вот долгожданное лето. Поехали!

        Подо Львовом они разбились. Лопнули  одновременно переднее и заднее  колёса. Машина вылетела на встречную полосу перед автобусом и, переворачиваясь, полетела под откос. Очевидцы в один голос говорили, что чудом семья осталась жива, и машина не взорвалась.
А на Лизку повесили ярлык: «Накаркала».
             Давно она взрослая. Но её тревожат порой странные сны.
Когда была замужней, не пополняя собой ряды разведёнок, приснилось, что у семейного "Москвича"-бомби отказали тормоза, и супруг вылетел через лобовое стекло на проезжую часть. Машина, продолжая движение, приближалась к распластанному на дороге телу. Сон был реальный, яркий, жуткий и липко-удушающий. Заперев язык за зубами, ежедневно взывала к ангелу-хранителю, уберечь Сергея от беды. В тот день несколько раз звонила к нему на работу, зазывала домой, уговаривала, завлекала купленным для него свитером и вкусным обедом. Не услышал. Не захотел. Куда угодно – лишь бы не домой.
          У "Москвича" отказали тормоза. Сергей  ударился головой о руль, но презренный ремень безопасности, которым он всегда брезговал, и по странности пристегнулся, не позволил вылететь из машины. Домой вернулся не Сергей. В дом вошло синее, распухшее чудовище. Глаза заплыли, под ними – чёрные гематомы, разбиты губы. Дышал только ртом – нос был перебит и сдвинут набок. Ушиблена грудина. С трудом говорил. Лизе стало дурно. Страшно на него смотреть.
– Серёжечка! – завопила она и повалилась на колени. – Тебе нужно в больницу!
– Не попрусь я туда. Ненавижу больничный запах и белые халаты. И всё, что связано с рвачами, ненавижу!
Что-что, а в ненависти он был виртуозен…
– Врачами?
– А это не одно и то же?!
– Но…
– Время пошло! Через три дня я должен быть здоров!
               Звонки к знакомым «экстрасенсам» ничего не дали. Пыль, пущенная в глаза знатоками биоэнергий и тонких миров, изливалась наружу злостью на саму себя и слезами. Ей дали понять на собственной шкуре, что нравоучить уму-разуму куда легче, чем реально помочь в беде.
Вспомнилась статья в газете не то о колдуне, не то о монахе, то ли Виталии, то ли Валентине, который обещал помочь любому, кто обратится к нему за помощью.
Супруг заснул, болезненно храпя, лёжа на спине, раскинув руки и ноги. Лиза легла на пол, подле дивана, чтобы не беспокоить. Спит – и, слава Богу! Приходи, приходи, приходи, здоровье. Уходи прочь, убирайся, боль! Чтобы Серёжа не задохнулся во сне, осторожно пошевеливала его руку и молила о помощи. С трудом забылась тревожным сном под разрывающий перепонки храп.
Проснулась от внезапной звенящей тишины:
– Умер?!
Насторожил чужеродный шорох у дивана. И она повернула голову. Супруг по-прежнему лежал на спине и безмятежно, по-младенчески дышал, а над ним стоял монах в длинном балахоне с капюшоном на голове и плавно водил руками вдоль туловища, напоминая дирижёра, руководящего оркестром. Постепенно  Серёжино тело начало переливаться  радугой, и, казалось, что монах зажигает разноцветные лампочки от ног к голове. Это было невероятно, завораживающе! Боясь шелохнуться, глядя на фантастическое видение, Лиза таращилась в темноту. Свет уличного фонаря просачивался сквозь сомкнутые шторы, слабо освещая две фигуры. 
Монах замер и стал медленно поворачиваться в её сторону. Страха не было. Вот-вот станет различим его лик! И – провал во тьму. Наутро она умолчала об этом, не поверив самой себе.
Через три дня Сергей вышел на работу.
            Они жили порознь несколько лет, но Лиза старалась сберечь худой мир, который лучше доброй ссоры. Перестав быть женой, она освободилась от роли няни, сиделки и надзирательницы собственному мужу.   
До тех пор, покамест сон не вернул её в реальность.
            Простынёй, через которую проступала кровь, укрыт мужчина, и она, стоя у изголовья, знала, что это её бывший супруг. У него в ногах по обе стороны –  два стражника. Они препираются, спорят, говоря о ней в третьем лице, а женщина даже не силилась встрять.
– Зачем это ей? Кто она такая? Бывшая?
– Да, бывшая, но мать их ребёнка.
Покорно стояла, слушая препирательства этой парочки. А они находили всё новые и новые причины: один – в защиту, другой – против. Набралась храбрости и обратилась к ним:
– С вашего разрешения, скажу, что у него разбито, и вы сами решите, показывать или нет. С молчаливого согласия, продолжила:
– У него разбита голова, потому что он думал, что умнее всех. У него разбиты руки, потому что он хотел только брать, не отдавая. У него разбито сердце, потому что думал, что без сердца можно прожить.
Простыня медленно стала сползать с тела, и Лиза резко проснулась.         
          Когда Сергей попал в хирургию с воспалением надкостницы правой руки, постаралась, чтобы не ампутировали кисть. Руку спасли.
Позднее ему проломили череп, когда он возвращался от очередной избранницы. Стал  слепнуть и глохнуть. Спасла во второй раз. Когда свершились две беды из трёх, рассказала сон.
– Выслушай женщину, и поступи с точностью до наоборот, – услышала категоричный ответ. Логично ли выписывать рецепты ко спасению души седовласому мужчине, воспринимающему их подгузниками и слюнявчиками, унижающими мужское достоинство?
Ей оставалось, молиться, с ехидной подачи Сергея, "своему католическому богу".

         Он умер от обширного инфаркта в ночь на третье апреля 2005. Ему было 48. Именно в эту ночь в возрасте 84 лет отошёл ко Господу Иоанн Павел II. Оба рождены в мае. Два человека – два антипода. Тьма и Свет. Не божитель и Неба житель.
Перевозка доставила тело в тот же городской морг, что и Лизиного отца. Бездыханное тело с номерком на большом пальце ноги, принадлежащее теперь не Сергею, а патологоанатомам, лежало на полу среди усопших бомжей, прикрытое коротким одеялом, из-под которого торчали ноги и голова с коричневыми ушами. Не под простынёй, нет, – под битым молью одеялом, на голом полу. Ну, не хватает каталок в республиканском морге на всех. Говорят, что патологоанатом – лучший диагност, и всё, что было сокрыто при жизни человека, становится очевидным у него на столе. Так говорят.
          Новая супруга, старооиспечённая "безутешная" вдова, с которой муж прожил четыре месяца, через десять дней после смерти вывезла из его дома всё, выдрав из стен розетки, тем самым приведя в исполнение его излюбленную крылатую фразу: "Хам перехамил хама". Грязи и мусора вперемешку с окурками набралось три мешка. Затоптанные, разбросанные по полу фотографии отца она собирала с сыном.
          Елизавета бережёт сокровенную реликвию, как свидетельство, – клеёночку с марлевыми завязочками новорожденного сына. На ней обычной синей пастой, острыми жизнеутверждающими буквами выведена её фамилия с числом, годом и временем единственных полноценных родов. Уверена, такие святыни хранятся у каждой матери. Сравнивая сыновью и отцову бирки: одну светозарную на ручке, другую посмертную на ноге, испытывает смешанные, раздирающие, крайне несоразмерные, несоизмеримые друг с другом чувства. Приход и Уход. Бытие и Небытие. Первый крик и Последний хрип того,
кому уже никогда не исполнится ни сорок девять, ни пятьдесят.
С каждым годом она будет становиться старше.