Элирия всю жизнь была влюблена в музыку. Она мечтала петь, потому часто уходила на просторные луга или в густые леса и вела разговор с птицами, облаками и травами, стараясь пробудить в себе волшебный дар небес – голос. Едва заслышав где-либо красивые мелодичные звуки, она бежала туда и часами могла растворяться в их плавном течении, уносясь в ведомые только ей миры. В детстве она любила залезать на высокое дерево в бабушкином саду. Она качалась на высоких ветвях на ветру и верила, что однажды она сможет петь так же, как и птицы, чьи трели тут и там раздавались в небе. Окружающие люди вскоре заметили, что у Элирии есть склонность к музыке и направили её учиться осваивать музыкальную науку, играть на инструментах и петь. Поначалу она была этому рада, но постепенно шаг за шагом приходилось становиться немножко не настоящей в старании стать лучше и лучше, будто она бежала за неизвестным идеалом, которого она знала, что никогда не достигнет. Со временем будто цепями начали её опутывать со всех сторон силы, которым она не могла сопротивляться, ведь она так хотела научиться петь, но Элирия забыла, что уже это умела… всё будто обратилось в ничто, в ошибку, в запрет… Теперь она уже не пела на полях и в лесах, стесняясь быть замеченной, стесняясь своего голоса. И лелеяла надежду, что хотя бы через много лет упорной работы её научат петь правильно, и она снова будет иметь право расправить крылья. Ведь она была столь юна, и так хотела быть хорошей, чтобы её полюбили и приняли и, самое главное, позволили делать то, ради чего она пришла в эту жизнь. И невдомёк было Элирии, что настоящую любовь не надо выслуживать, что она разлита повсюду в изобилии… Год шёл за годом, а цепей и пут нарастало всё больше… девушка перестала замечать их – они нарастали, как панцирь, который невозможно было снять и который причинял боль. Поначалу она делилась этой болью с родными, но ей говорили: «Не хнычь, не шуми, да как можно думать только о себе? Ты сама знаешь, что у тебя голос слабый, значит, о пении не мечтай»… И сокрылась она на долгие годы, от самой себя закрылась, ведь не могла она больше ни петь, ни играть: пальцы не слушались, а голос срывался и был порою похож на сдавленные рыдания. Наконец, однажды у себя за спиной она услышала голоса своих учителей: «Она никогда не сможет петь». Этот приговор остался с Элирией на всю жизнь, как бы она ни сопротивлялась этому. Ведь как можно было из-за людской молвы бросить музыку – то, что составляло самую важную часть её жизни? Как можно было бросить петь, если песня продолжала литься и звучать?
Голос надолго предал её и не мог звучать до определённого предела, дальше которого начинался страх. Но сила росла изнутри, как росток, который рано или поздно должен был пробить асфальт… И вот однажды незримый попутный ветер, как глоток свежего воздуха, принёс Элирию в одно удивительное место. Оно было наполнено теплотой людских сердец, мудрым молчанием пушистых зелёных гор, песней горной реки… И раздавались повсюду то звуки барабанов и глиняных свистулек, то голос водопадов и ручейков говорил о чём-то неповторимом. Элирия видела и слышала, как, подобно нескончаемой музыке, всюду течёт жизнь, ни на миг не прекращая своего движения. Девушка растворилась в этой красоте, среди бегущих холодных струй, берущих свое начало где-то в облаках на вершинах гор, где даже летом льды хранят свою первозданную чистоту. Она слушала молчание замшелых камней – сколько им лет? Лишь горы ведают… А горы звали, манили к себе, будто шептали: «Поднимись, Элирия, и мы расскажем тебе о том, кто ты на самом деле»… Но вновь надо было возвращаться в прежний, столь несовместимый с её голосом мир, но в сердце уже зародился лучик надежды. И однажды снова мечта сбылась, и через пару лет вновь удалось попасть ей в этот сказочный край. Что побудило её здесь не испугаться, а спеть людям свои сокровенные песни? И почему голос, такой робкий, но настойчивый, не срывался, а звучал? Она не знала… Но люди её приняли, как родную сестру, и по утрам омывала её река, и стал родным ей каждый камушек, каждый молодой дубок.
Пришёл день, и Элирия сбежала из дома, уехав за тридевять земель к манящим её горам. Она долго восходила на гору, здороваясь и с молодыми травинками, и с высокими грабами… и, сама того не замечая, начала тихонько петь. Поначалу голос звучал тихо, хрипло, а затем, когда Элирия добралась до огромного замшелого камня, превратился в плач. Боль прошлого нахлынула на неё огромным потоком. И теперь не песня, а рыдания звучали, заполняя собой пространство лесистых гор – лес помогал ей, вбирая их в себя, чтобы они ушли поскорее в небо и в землю, чтобы эхо больше не отражало их. Долго Элирия плакала, опершись на камень, и много картин из прошлого проносилось перед ее глазами, растворяясь в пространстве. Но, подобно грозовой туче, которая приходит и когда-нибудь уходит, так ушли эти слёзы, и открылось вдруг осознание, что теперь наступает новая пора и больше нельзя повернуть вспять. Элирия снова запела, открывая внутри себя голос, зазвучавший в унисон с этим лесом.
Верить я не буду тем оковам, что мешали голосу литься,
Я поверю в чудо делом и словом – чудо совершится.
Пусть от звуков голоса разливаются реки,
Пробуждается краса в каждом человеке.
Поднимусь я на гору, здесь поётся так легко!
До небес дотронуться я смогу рукой.
На пути моём каждый знак звал сюда – до свиданья, города!
Здесь есть правда, есть истина, и она так проста!
Пусть от звуков голоса разливаются реки,
Пробуждается краса в каждом человеке,
И становятся близкими небеса,
И от ран исцеляются сердца –
Век от века льётся музыка, век от века льется музыка.
Каждый камень здесь знает меня, говорит со мной гора,
Что настала пора выбирать, возрождаться пора!
Я боялась той силы, что скрыта внутри, оттого слаба была,
Пусть неверия плен в костре догорит, я к порогу подошла!
Ведь от звуков голоса я сама пробуждаюсь,
А повсюду поют леса, красотой разливаясь,
И становятся близкими небеса, и от ран исцеляются сердца –
Здесь ко мне вернулась память, здесь ко мне вернулась память!
И не нужно бояться молвы, осужденья, взглядов –
Право петь мне давали не вы одобренья ядом,
Но теперь, когда в сердце зарделась заря
Мягким светом янтаря,
Знаю: в сказке моей ни страницы бы не изменила я!
Ведь со звуком голоса всех давно уж простила,
Что открылось моим глазам – описать я не в силах,
Как становятся близкими небеса, и от ран исцеляются сердца –
То гора мне подарила, то гора мне подарила!
Верить я не буду тем оковам, что мешали голосу литься,
Я поверю в чудо делом и словом – чудо совершится.
И чудо совершилось. Голос открылся и звучал, как лучший друг, как проводник в светлые миры, и он не принадлежал ей: он был словно иным, разумным существом, который жил в ее сердце и тихо ей говорил: «Я всегда, всегда был с тобой, даже когда ты хотела изменить, исправить меня, ведь тебе не хватало любви, и ты искала её у людей. Ты дала им право судить или одобрять тебя, хвалить или ругать тебя.... Ты разуверилась в себе и во мне, не подозревая, что я был с тобой всегда, что я и есть любовь, которую ты искала». И шла Элирия вниз к реке, неся эту радость в сердце. Сможет ли она сохранить этот цветок и передать его людям? Она не знала, что за строки родятся, что станет новой одеждой для голоса…
Но эти места стали навсегда для неё родными. И она была готова петь и жить хотя бы для того, чтобы здесь и дальше росли деревья и журчала река. Она верила, что все люди однажды обретут свой истинный голос, чтобы когда-нибудь эти голоса слились в одну песнь и создали на земле оплот новой жизни.
Так пробуждались души.
Так зарождалась заря.