Стогоправы

               
                Триптих

                Часть первая.
               
                А в полдень вновь синеют выси,
                Опять стога, как облака,
                Опять, как водка на анисе,
                Земля душиста и крепка.
Б.Пастернак
               

Вилы у мужика главное орудие в хозяйстве - картошку копать, навоз в стайке убирать, гряды огуречные складывать, а лучше всего зароды ставить. И всегда люблю насаживать новые вилы, учись, студент, пока я жив  – улыбнулся  Михаил Бабарыкин новичку – стогоправу. Он не торопясь перебирал сваленные в кузове грубо обструганные, тяжелые, сырые длинные березовые рукоятки,  нашел самую прямую, насадил  голубовато- серые,  только что со склада вилы, и повращал  в поисках равновесия.
- Если поспешишь – будешь весь день мучиться, мозоли набивать, руки выкручивать, – добавил он и двумя движениями топора косо подрубил черенок прямо на вилах, оставив ярко белый, свежий срез, поискал в бардачке шуруп и обухом вогнал его, полюбовался работой.
- Жаль, что черенки не черемуховые, как у меня дома.
- Ну, и принес бы домашние, -  усмехнулся Леонид
 Все  три стогоправа по очереди попытались насадить вилы так же ловко, но  с разным результатом – конечно, хуже всего получилось у студента Сереги Шараева. Так, на пыльной дороге к Нижнему складу начался для них первый день сенокоса. Зимой по этой дороге лесовозы с ревом везли из тайги огромные стволы кедров, сосен и берез, а сейчас было тихо. Солнце давно встало, а комсомольское звено косарей на белорусах  трудилось уже третий день и только что, нарушив утреннюю тишину,  прогрохотали они мимо; легко и весело, покорно, стройными рядами ложилась густая трава под механическими косами. Сергею показалась такая покорность травы неприятной и грубой, как у пшеничных колосьев, а ножи косилки у ног щелкали и шипели слишком зловеще. Загорелый, белозубый Алешка  звеньевой прокричал что-то в открытое окно, и трактор его стремительно  скрылся за колком. А на покосе стало черно от множества грачей. Птицы важно и неспешно снимали легкую добычу с голого луга.
- А по полям жиреет воронье? Не по полям, а по лугам! И откуда взялись – ни одного грачевника в округе?!- удивлялся Петрович.
 За три жарких дня сено отлично высохло. Первый зарод на ближней луговине, никогда не затопляемой Родионовой Гриве, ставили на десять копен,  и Серега с радостью первым полез наверх под насмешливыми взглядами спокойно дымящих махоркой опытных стогоправов: пока второй ряд  не поставлен – спешить нечего. Сергей на сенокосе был впервые. Тетка его, орденоносная доярка,  упросила управляющего  взять городского племянника в мехзвено.  Каждому  в звене после сенокоса полагался кроме зарплаты хороший зарод сена – центнеров на восемьдесят – и корове и теленку хватит на зиму. А племяннику тоже стоит приобщиться к сельской жизни, поработать на свежем воздухе. И вот взволнованный Серега стоял на самом дальнем углу зарода, вспоминая прошедшую ночь: как крались они с Марией  вдоль длинной поленицы к теткиной бане, и удивлялся, почему Мария назначила свидание почти как в анекдоте, а ведь у нее в стайке отличный сеновал есть над сараем? Да и дом Сергей у нее никогда не был, слышал только - старая свекровь Марии жаловалась тетке по-соседски – завесила невестка все стены в избе абстрактными  картинами, вместо того чтобы по хозяйству помочь,  рисует акварели. Сначала развесила Мария свои картины в библиотеке, но увидел их руководитель районного отдела культур, потребовал снять немедленно. Пришлось украсить простенки между окнами репродукциями мадонн Леонардо. Почтальон Матрена тоже была недовольна -  слишком много толстых журналов и газет выписывала Мария, что ей библиотечных мало?  Но какое замечательное имя – Мария и  как странны были и новы ощущения,  и какие крупные звезды заглядывали в маленькое окошко старой бани. «Глаза у тебя как у Джульетты, - шептал Сергей. «Как у Анны Карениной, когда уже поздно -шептала в ответ Мария. Баня  топилась  по-черному – и потолок казался особенно черным от сажи, а оштукатуренные глиной стены странно мерцали, из широких щелей пола несло жутко  холодом, и  … тут первая  копна опустилась ему на голову, и стало темно, как ночью. Сергей в панике метнулся  в сторону и вывалился на свет, к счастью, никто ничего не заметил, или подшутили?  Хорошо, что первую копну ставил не кун с острыми вилами, а почему-то погрузчик с тяжелой лопатой  и  захватами – придавил и отпустил. Кун появился к третьему ряду и стал подавать сено понемногу, чтобы плотнее забить середку, а когда дело дошло до стогомета стало трудно – копны шли скрученные в бочках, растащить их не было сил, но напарник – Петрович легко поднимал огромные навильники и  все кричал: «На край, студент, на углы  клади, стенку свою держи отвесно», - и они тянули они зарод вверх до немыслимой высоты – стогомет уже не доставал. Пока вырубали ветреницы, Серега перевел дух, поднял голову и наконец-то осмотрелся. Солнце стояло высоко, на небе, почти по-весеннему синем, застыли крупные редкие облака.  Дали с зарода открывались необъятные – заливные луга вдоль Оби тянулись на многие километры,  и вверх и вниз по течению и конца им не было видно. Почти такое же чувство испытал Сергей на Алтае, когда в экспедиции поднялся на гору, высотой в два километра. Скошенный полосатый луг пожелтел, а низинные, пока не тронутые места играли всеми красками цветочной мозаики. Звено  работало дружно: солнечные грабли весело крутили спицами, оставляя  длинные валки, по этим  валкам упорно и мерно ползли бочки, грохотали и оставляли копны одну за другой, их почти сразу трактора подхватывали на вилы и тащили к соседней гриве, где Михаил с напарником уже ставили второй зарод. Наконец появились ветреницы – три ивовые и одна из черемухи – целый ствол с зелеными и бурыми ягодами. Спускались не на канатах, как требовал бригадир, а на вилах стогомета, чтобы добраться до них пришлось почти прыгать вниз и цепляться за длинные зубья с обеих сторон. Спустившись, Петрович долго ходил вокруг великана – зарода, причесывал его деревянными граблями с аршинным хребтом, сделанными в столярке по заказу Михаила, и  ругал молодого стогометчика за погубленную черемуху: «Неужели не видел, что рубил – черемуха-то наша особенная, бабарыкинская?!». Потом сам пошел в близкий молодой тальник, вырубил ветку, гладко затесал ее с одной стороны, поставил номер и с удовольствием воткнул первую бирку в торцевую стенку зарода. Остатки сена по-хозяйски сложил на вилы копнителя и отправил  трактор к соседнему зароду. Был  ветеран войны Петрович в селе уважаем, увешан медалями и орденами, постоянно выбирался в депутаты. Пил редко, но от души, особенно огорчался, когда вспоминал прошлогодний праздник 9 мая -  день  закончил  он, лежа на старой телеге возле дома. Ребятишки подходили и спрашивали: «Петр Петрович, а завтра физкультура будет?» Кто-то донес об этом случае в роно, приезжал инспектор-методист, но последствий не было.   
На обед впервые собралось все мехзвено – стогометчик Алексей, молодой, недавно пришедший из армии и уже женившийся парень, два механизатора, работающие на солнечных граблях и парнишка школьник с поперечных, пять трактористов с бочек и копнителей, и четыре стогоправа. Самый опытный – Михаил, он же водитель техухода, он же звеньевой, его напарник Леонид, пожилой, но жилистый, крепкий мужик - по совместительству учетчик и, главное,  сварщик – техника вся была старенькая, постоянно ломалась, особенно стогомет. После сенокоса Леонид садился на любимый комбайн и молотил на нем до заморозков. В паре со студентом университета Серегой, приехавшем помочь тетке с сеном, работал директор местной восьмилетки ветеран  Петрович, с солидным брюшком, с седыми висками, постоянно и сильно потеющий, но упорно не снимающий коричневой фетровой шляпы и старого  пиджака. Двенадцать  человек и столько техники – это сила!
Обед привезли на газике – недавно прислали совсем новенький, списанный в какой-то воинской части. В кузове лежала тяжелая рама со скамейками. Все звено дружно зашелестело талонами с колхозными печатями. Стогоправы разместились есть в кузове, а молодые механизаторы – в тенечке, на травке. Блюда были сытные - отличное мясо и в борще и на второе, на третье, конечно компот.  Сергей радовался настоящей еде после столовой в общежитии, а деревенские не слишком старались. Повариха уехала, а на месте обеда остались в ближних кустах  недоеденные куски хлеба и вылитый суп.
- Эх, молодежь! Не ценят уже хлеб, мне бы родители за такие дела голову оторвали,- посетовал Михаил.
 После обеда все закурили махорку и принялись за любимое летнее  занятие – ловили жирных надоедливых паутов, непрерывно садящихся на разгоряченные тела, вставляли им в брюшко соломинки и спорили, чей дальше улетит. Иногда пауты тут же падали в траву, а иногда скрывались высоко в лучах солнца, к восторгу зрителей. Но тут вдали заклубилась пыль, и пожаловало на двух уазиках  начальство – секретарь горкома Муранов, председатель колхоза с управляющим и бригадиром и скромно молчавший в сторонке председатель сельсовета Бабарыкин. Бабарыкины, конечно, самая главная в деревне фамилия, хотя родственниками многие себя не считали. Илья Бабарыкин был мужчина солидный, всегда в шляпе, но без галстука, в застегнутой белой косоворотке,  непьющий главное. В молодости он как все круто выпивал, попал пьяным в дробилку, чуть не погиб, остался без руки и с тех пор не пил совсем. Но других любил спаивать, особенно на общественных работах. Когда заготавливали дрова на Нижнем складе для школы (школу топили дровами) и для учителей, рассчитывался он вином – специально привозил несколько ящиков портвейна  на берег Оби. Сергей приезжал как раз к тетке  весной на выходные и с удовольствием поколол дров. Хорошая работа, веселая, интересная, мужская, почти как сенокос. Сельсовет в деревне был заброшенный и редко посещаемый, народ все больше в контору обращался. Главная забота у Бабарыкина конечно выборы депутатов. К печали председателя, ни разу сто процентной явки добиться он не мог. Подводила упрямая ссыльная поселенка, старая эстонка. На выборы  она никогда не ходила и на родину не уезжала – не к кому ей ехать. Так с самой войны осталась в деревне, хотя говорила с жутким акцентом. Вторая забота Ильи Ивановича – огромные белые индюки, в деревне они были только у него, и выращивать индюков  в Сибири было не просто.  Сегодня Бабарыкин решил заодно заехать на склад и проследить, как вывозят дрова для школы, своей машины сельсовету не положено. Председатель колхоза был, как всегда новый, почти незнакомый, Сергей и фамилии его не знал, агроном, присланный из соседнего  хозяйства и единогласно утвержденный на собрании. Секретарь райкома, в белой рубашке с короткими рукавами и в сером полосатом коротком галстуке, первым подошел к Михаилу и поздоровался за руку, поинтересовался, что нужно для работы – все, конечно, в один голос запросили папирос. Секретарь довольно улыбнулся.
- Эту проблему постоянно держим на контроле и решаем, как можем. Папирос достать не обещаю, знаете как с табаком в области, а вот югославские сигареты привез сейчас, каждому по блоку. Будет и товаров хороших немножко – подбросим скоро. Ваш колхоз имени ХХ съезда, Бабарыкинское отделение,  у нас на особом счету – нигде в районе таких лугов нет,  в прошлом году и самим  сена с избытком хватило, и  соседним хозяйствам помогли, даже из других областей приезжали. Лето в этом году обещает быть еще лучше.
 Председатель и управляющий промолчали – уже давно было все обговорено – и план сенозаготовок и дневные нормативы и премии, а вот бригадир не выдержал.
- Вы мужики, что творите? Посмотрел я на первый зарод, да ведь там больше ста центнеров, кто же его зимой потащит, забыли, как в прошлом году один такой  с места рвали двумя кировцами, а в гору так еще и гусеничный добавляли! Поменьше делайте. И середину зародов лучше забивайте, в прошлом году скотники на вас жаловались, после дождей много сена сгнило.
Потом пришла очередь журналиста, он попросил  Михаила и сварщика подняться на незаконченный зарод и долго, с воодушевлением фотографировал. Картинку бы эту на цветную пленку, а не на черно-белую. Оба стогоправа в кепках, клетчатых рубашках, Михаил в голубой, а Леонид в розовой, на ногах крепкие короткие сапожки. Но и на черно- белых фотографиях в районной газете трудно было что-либо разобрать. Когда стогоправы спустились, журналист  взял короткое интервью, что-то записал в большой белый блокнот,  а Петровичу, по близкому знакомству, шепнул, оглядываясь на секретаря, - я тебе потом еще блок дам. Слышал новость? В совхозе «Советский» все механизаторы бунт подняли – не выйдем в поле, пока «Беломор» не привезут! – Начальство отбыло.
После обеда, однако, копны быстро кончились, и стогоправам выдалось время передохнуть в тени техухода и попить теплой водички из его нагревшейся с утра цистерны. Долго обсуждали рисунки на импортных сигаретах, золотых львов, длинные желтые фильтры, решили, что «Прима» лучше, а еще лучше махорка с собственного огорода.  Пока все курили импортные сигареты, а Леонид упрямо козью ножку, Михаил пошел посмотреть на  прошлогоднее остожье с городьбой, но быстро вернулся.
- Студент, ты человек грамотный, глянь-ка, что за странное гнездо в копне, и птичка какая красивая кричит? Никогда ничего подобного не видел!
Серега пошел за копну и быстрым шагом  вернулся, улыбаясь, – шершни, да какие – каждый со спичечный коробок!
- А может там и мед есть? – встрепенулся тракторист  Володька.
- У шершней меда не бывает, они хищники, - откликнулся знаток Петрович, - в бытность учителем он испробовал преподавать почти все предметы кроме математики и русского, в том числе и биологию,  труды любил больше всего, хотя как директор, для солидности остановился на истории, - семь укусов в голову и смерть!
- Жаль, а то бы полакомились.
- Если тебя на сладкое потянуло, подожди до завтра, - усмехнулся Михаил, - завтра будем недалеко от колхозной пасеки стожить, ее давно на луга вывезли, сотового меда поедим – сколько хочешь, а лучше у меня купи, дешево продам по четыре рубля, у меня его целая фляга еще. Сладкая жизнь пошла, не то, что при Никите. В его время  все ульи пересчитали бы, каждого поросенка и запретили бы излишки. Мед свежий – это ерунда, настоящий мед – прошлогодний, а еще лучше – столетний.
- А еще лучше – медовуха, - поддакнул сварщик.
Все одобрительно рассмеялись, но тут дорога снова запылила и к стогоправам подкати новенький ярко зеленый мотоцикл «Урал».
- Здорово мужики, что раскисли, - прокричал веселый егерь местного выхухолевого заказника, заглушая мощный мотор.
- Откуда такая техника? Ты же на развалюхе разъезжал еще вчера, -  посыпались вопросы.
- А вы нашего депутата Петровича спросите.
- Да, заслужил Константиныч, дали ему возможность купить мотоцикл вне очереди, как лучшему сдатчику молока, шерсти и мяса.
- Да, у моих овечек шерсть добрая, чистая, без репейников, не то, что из общего стада. Скоро бензопилу еще привезут, жене ковер новый. Сегодня я добрый, хотите глотнуть родниковой водички? – просиял егерь, садитесь, всех увезу. И действительно – уместились все пятеро – кто в седле, кто в люльке, кто на люльке и мотоцикл легко покатил по лугу к недалекому березовому болоту, что тянулось на многие километры вдоль речки Шипунихи.  Шипуниха Сергею нравилась, даже название в честь первого поселенца, казака Шипунова. Теперь Шипуновых в селе пруд пруди, а еще Батурины, Бабарыкины, Аверичевы - много, а родней себя не считают, и родословные помнят смутно.  Полюбилось казакам  место на  берегу Оби, необъятные заливные луга, и первую борозду пропахали  они, однако, на материке, пустив пал в лесу еще раньше, чем Томск основали. Казак и пахарь, странное дело. Речка Шипуниха совсем не шипела, была тихая, с омутами и прозрачной водой, в воде плавали белые лилии и желтые кувшинки,  стояли метровые щуки в засаде среди водорослей,  и видно было, как золотые и серебряные рыбы подплывали к крючкам, а по берегам смородины и кислицы было немерено. Возле самой согры  Константиныч затормозил и повел всех по осоковым кочкам к метровой изогнутой трубе,  издалека видная, она торчала прямо из болота. Из трубы вытекала приличная струя ледяной, отличного вкуса воды.
- Я этот родник еще в прошлом году обнаружил, знал, что ключи без стоку особенно болотят лес, найти-то нашел,  да не будешь же из болота пить, а на той неделе подстрелил пару зайцев и косача и к нефтяникам, они что-то бурили рядом, что им стоит, поставили трубу, пей, не хочу!
 Все напились и покатили обратно
- А что, Константиныч, говорят, закрывают твой заказник? - пошутил Михаил, снова устраиваясь в тенечке.
- Да ты что? – вскинулся егерь, - весной комиссия из самой Москвы приезжала. Просили показать выхухоль, я им и показал на старице места кормежки, там у меня заранее кучки осколков ракушек разложены были. Научный сотрудник, солидный такой, с микроскопом, их в пакетики разложил с этикеточками, говорил, видовой состав моллюсков изучать будет. Очень довольные уехали. А насчет самой выхухоли я им объяснил, что зверь это ночной, осторожный, и если хотите его увидеть, приезжайте зимой, когда выхухоль из нор в воду выходит и плывет – подо льдом дорожка из пузырьков воздуха хорошо видна. Обещали приехать, но это вряд ли, кто в Сибирь из теплой столицы поедет?
- Так есть у нас выхухоль, или нет? – не вытерпел Серега.
-А кто ее знает, может и выжила. Когда из Хоперского заповедника ее привезли, место хорошее подобрали, старицы у нас знатные, да и ГЭС в Новосибирске вроде помогала, но наводнения все равно бывают, помните, вода в прошлом году  к самой школе подходила? А большая вода для хохули – смерть. Норы заливает, и ловят ее, беззащитную, кто хочет.  Ну, я поехал, нужно сети проверить, да и гребь на покосе  не кончена, - и егерь скрылся в облаке пыли.
- Легко живет человек, - вздохнул сварщик.
- Ты, Леня, на чужой зарод вилами не указывай. За работу, копен  уже хватит, Петрович – твоя очередь, - поднялся Михаил.
Ближе к вечеру к отдыхающим стогоправам подъехал кун.
- Серега, давай поможем продавщице Аксинье стожок поставить,- попросил Бушуев, - она мне родня как-никак, да и тебе что-нибудь отломится.-  Серега полез в кабину трактора с радостью,  проехали метров сто, за густой черемушник на Титов Лог  и сразу увидели невысокий, только наполовину законченный стожок, маленькие копны вокруг него и Аксинью с мужиком, да лошадь с длинной копенницей.
-  Муж у меня городской, стога не правил, только научился копны подвозить, - улыбнулась продавщица сельмага, красивая, сильная, немного полнеющая женщина, в цветастом открытом сарафане и белом платке. Серега с удовольствием  и странным волнением окинул взглядом ее ладную фигуру и  поспешно поднялся на  куне наверх, – подавайте! Подавали быстро, красивыми самодельными деревянными вилами с  тремя рожнами  и Серега сам себе удивлялся, как мастерски у него все  получалось - втянулся в работу за день, а может, показалась ему Аксинья необыкновенно красивой, совсем не такой, как в белом халате за прилавком, что-то теплое в груди разлилось, перехватило дыхание, захотелось стожок сделать образцовым.  Птицы вокруг запели особенно громко, а желтая овсянка, с вершины соседней березы не переставая, напоминала, - ты сено неси, да не тряси, - так когда-то переводила для внука ее  песенку бабушка Матрена. Сено шло с опушек, разнотравное, запашистое, яркое  в каждом навильнике, но его не хватило и чтобы хорошо завершить, Бушуев привез пару колхозных копен. Ветреницы Серега уложил и завязал медленно и  тщательно, а когда спустился вниз, посмотреть Аксинье в глаза почему-то не смог, а она молча уже протягивала ему в благодарность трехлитровую банку самогонки. Банку он чуть ли не бегом пронес в руках до самого техухода и отдал Михаилу.
Заканчивали последний зарод уже в сумерках, а когда еле живой от усталости Серега спустился  на землю, под огромной черемухой его ждал сюрприз – разложенная на траве клеенка и домашние припасы на закуску. Кружек было мало, с собой брали молоко в бутылках, и пили из горлышка, и все звено пило самогон из трех кружек  по очереди. Самогонка была удивительная – совершенно прозрачная, почти без запаха и мягкая, по горлу шла, как масляная. Такую самогонку в деревне умела варить только Аксинья и тайну ее хранила. Закусывали солеными огурчиками, а Серега вспомнил и достал из сумки теткины -  свежие.
- Вот теперь знаю, куда своих пострелов вечером посылать, - пошутил Михаил, - наверное, из парников такие ранние? - Сам он, как и большинство сельчан, огурцы выращивал на навозных грядках, или  просто на земле, на дорогую пленку не тратился, - а ты вот после самогоночки закуси черемухой и протянул короткую ветку, усыпанную черными крупными, почти как у вишни ягодами в длинных кистях. Черемуха действительно была необыкновенная по запаху и вкусу.
- Откуда такая, вроде утром все ягоды зеленые видел на ветренице?
- Ты что – не узнаешь место? Это же наше старое Бабарыкино – триста лет назад его казаки поставили, самое красивое и удобное место выбирали, когда вверх по Оби  шли.
Сергей присмотрелся и действительно заметил поодаль густые заросли крапивы – все, что осталось от села.
- Старики говорили, такое место было, что долгие годы никто уходить на материковый берег не хотел, лишь немногие не выдерживали весенних паводков и селились повыше, в Малом Бабарыкино, или  просто Малышове, а церковь там почти сразу поставили. Но как-то во время наводнения поднялась с соседнего озера огромная льдина и начисто все оставшиеся дома срезала, а вот черемуха осталась, особенная черемуха. Ты про нежинскую рябину слышал! Это за Уралом она лучшая, а у нас нашли старики, или может быть вывели особо крупную и сладкую черемуху! Нигде больше не растет!
Наконец приехала за ними машина, Сергей сидел и всю дорогу до села вспоминал Аксинью и думал – кого же он любит – всех красивых женщин, или одну Марию?





                Часть вторая.
                Пахнет плохими духами
                Скошенная трава.
                М.Кузьмин



               
               
Середина сенокоса выдалась пасмурной, в это серенькое утро звено под стук молотков, отбивающих косы на бабках,  долго собиралось у конторы, на красивой когда-то центральной площади, опоясанной деревянными тротуарами,  но теперь красоту  портили черные  развалины сгоревшего клуба. Триста лет простояла старая церковь, сложенная из огромных лиственничных бревен и, наверное, еще тысячу простояла, если бы не закрыли ее, превратив в место собраний. В прошлом году, зимой особенно холодной, в клубе крутили комедию, печи перетопили, борова на чердаке не выдержали и клуб сгорел – пожарные машины из райцентра приехали только через час – потушить головни. Ходили слухи, что нашли в развалинах церкви клад монет, была такая традиция у древних строителей закладывать монеты в венцы. Но старинных монет в селе и без того хватало. Во многих домах висели на стенах даже серебряные ожерелья сибирской чеканки, а в школе в учительской  среди обширной коллекции на стеклянной витрине  выделялся огромный пятак петровских времен. Приезжали нумизматы из Томска, просили Петровича уступить им экспонат, но тот не согласился.   Клуб сгорел, но другие дома уцелели. И даже в серое утро, эти серые от времени сосновые бревна  стен на высоких каменных фундаментах, причудливая   резьба на всех кедровых  ставнях и наличниках выглядели весело и основательно. Настоящие сибирские усадьбы! Возле каждого дома щитами стояли высокие сплошные ворота с навесами, ворота отделяли дома от столь же основательных бревенчатых стаек,  зимой дворы крылись соломой, и было в них темно, сухо и уютно,  сейчас солому убрали и дома казались особенно аккуратными. У многих рядом бугрились погреба, не погреба, а подземелья! Весной на Шипунихе мужики резали бензопилами лед и тащили тракторами на стальных тросах по домам огромные, сверкающие на солнце глыбы. Глыбы спускали в погреба, укрывали опилками и ставили сверху домашние припасы. У тетки Сергей всегда удивлялся рядам трехлитровых банок с тушенкой – все лето супы с мясом! Под окнами в палисадниках уже цвели  высокие космеи и рыжие лилейники.  Только сельсовет под красным флагом  выглядел сиротливо, позади него зеленела крапива, и скрывалось крыльцо, вход в фельдшерский пункт.  Хотя площадь еще жила по-старинному,  улицы наполовину опустели, народ подался в город, а им на смену построили в стороне новую улицу  типовых двухквартирных брусовых домов и заселили чувашами, Сергей там ни разу не был.
Михаил, прежде чем выдать премиальные, долго ругал двух молодых трактористов. Рано утром, когда в гараже еще никого не было, они затеяли игру – сцепили два трактора тросами, заехали на самую большую лужу и буксовали – кто кого перетянет. Косари только посмеивались.  Получили очередные премиальные червонцы,  дождались машины и медленно поехали по грязной, разбитой лесовозами улице к  близкой окраине. Вот и школа, собранная из трех кулацких домов под одной крышей еще до войны, когда-то шумная - ребят было человек двести, сейчас Петрович командовал десятком педагогов и пятью десятками учеников, а вечерами в школе теперь показывали фильмы. Дальше крутой спуск к Шипунихе, за речкой – сельский выгон, темные тропинки, выбитые скотиной среди редкой травы и  ярко малиновых цветов чертополоха и, наконец, бескрайняя пойма.
 Солнце все не появлялось на небе и Михаил, как только приехали на стоянку, сразу послал трактора грабить, ворошить сырое сено, а стогоправы решили порыбачить. Петрович еще с вечера наведался к ближней старице,  забравшись в воду, выкосил и расчистил целую поляну тростника и теперь с удовольствием расположился  на топком берегу  у рукотворного окошка в ожидании неспешного клева карасей. Поплавок на гладкой поверхности озерка стоял, как влитой, а вокруг по берегу раскинулся настоящий ботанический сад с главным украшением поймы – дикими орхидеями. Соцветия орхидей кроваво-красные, лиловые и розовые источали ванильный запах, но Петрович ничего не замечал, он ждал поклевки.  Сергей наведался сначала в молодой тальник на окраине Ракитов - не тальник, а настоящий питомник удилищ. По дороге вспугнул он пару журавлей, тяжело поднявшись в небо, они сделали круг над его головой, громко и пронзительно закричали, а потом опустились на землю и увели своего единственного птенца в заросли тростников. Сергей внимательно присмотрелся, вырезал трехметровое деревце, снял кору и наладил удочку, жаль, что леска была тонковата, затем направился к Оби, на полпути к ней лежали остатки прошлогоднего зарода, наверное, колхозного, так небрежно сорвали его с места, оставив много сена. Под прелым сеном скрывалось целое рыбачье богатство – множество червей любых размеров. Берег  реки в этом месте был обрывистым, издавна называемым Ершовым Яром, под обрывом  Сергей нашел удобную площадку, водоворот крутился у самых ног, подмывая глину, и глубина сразу немереная. Прошел почти час, поплавок крутился как бешенный на одном месте, но клева не было, хотя Сергей насадил на крошечный крючок сразу трех червей гигантов. Уже и солнышко выглянуло, и незадачливый рыбак собирался уходить, как вдруг поплавок резко ушел под воду, Сергей подсек и с трудом выволок на берег хорошего подъязка – граммов на пятьсот! Руки  тряслись от волнения, когда он, обновив и  еще увеличив наживку, забросил удочку, через секунду поплавок снова ушел в глубину, на этот раз рыба попалась огромная, подсачка не было, но Сергей рискнул и снова выволок добычу на берег. Леска не выдержала и лопнула, подъязок упал на землю и запрыгал к воде, но не ушел – во вратарском броске Сергей достал его и накрыл грудью. Это было счастье!  Можно было возвращаться, да и погода разгулялась. На стоянке он  отдал рыбу шоферу бензовоза, попросил завезти ее тете Полине,  и сразу подошла его с Петровичем очередь ставить зарод. Директор школы поймал несколько карасей, выпотрошил и присолил, но с подъязками разве сравнишь? И на зароде Сергей долго не мог успокоиться, а потом втянулся в работу – сено шло с центральной поймы, душистое, из тимофеевки, лугового чая и вязеля-горчака. Особенно красив, даже сухой был вязель. Его синие головки коровам есть свежими не полагалось – ядовитые, а вот в сене – отличный корм и трактористы заспорили, стоит ли брать эти зароды себе, но в это время наступило время обеда и приехала  Мария.
Еще в городе, сдавая последние экзамены, как всегда собираясь ехать к одинокой тете  в гости, Сергей знал – что-то в этом году должно случиться между ним и Марией. И действительно это произошло  в первый же день. Выйдя из автобуса и издалека приглядываясь к сельской библиотеке, старому бревенчатому дому, где размещались также  почта и сберкасса,  он увидел красивое объявление на щите о вечере по произведениям Каверина. Такие вечера Мария регулярно, независимо от сельских работ, проводила все шесть  лет, что жила в Бабарыкино, с разным успехом – иногда приходили учителя  восьмилетки, чаще всего один-два, но и одному читателю Мария была всегда рада, но иногда не приходил никто, как и в этот летний вечер.  Особенно любила она показывать слайды о картинах художников через крошечный проектор. И любимым художником был Брейгель, правда слайдов его не было, зато был в библиотеке  отличный немецкий альбом с яркими и четкими фотографиями. Собиралась она в тот день обсуждать «Двух капитанов». Пришел Сергей и  надо же – вдохновение нахлынуло,  и неожиданно вспомнил он рассказ школьного томского учителя, как ездил тот в Москву на зимние каникулы и сразу пошел не по магазинам и даже не в Третьяковку, а в Дом литераторов на встречу с Вениамином Кавериным и очень был разочарован и недоволен встречей. Каверин делился планами по задуманному новому роману о любви художницы и математика, о том, как их разлучила война и революция и как письма (это был роман в письмах) приходили все реже и реже и любовь сошла на нет, слишком якобы большая пропасть разделила их. Учитель считал – торговать сокровенным некрасиво, писатель не должен ни с кем делиться своим внутренним миром, чувствами еще не родившихся героев, как не должны говорить ни с кем о своей любви девушка и юноша – только друг с другом. И вот недавно и Сергей и Мария прочитали этот роман – «Перед зеркалом» в толстом  журнале и все оказалось не так просто –  вопреки автору любовь не умерла. Они до темноты просидели с журналом в руках, по очереди читая самые светлые страницы, перечитывали несколько раз главу о Франции, о чем-то ярко оранжевом и лазурном..  И вдруг это случилось, на идеально чистом холодном  крашеном полу под тяжелыми стеллажами библиотеки. Пол был из толстых огромных плах, а щели в палец, черные, как будто вели не в подпол.  Потом почему-то Сергей решил, этот ледяной  пол Мария ему не простила. И почему-то назвала его шепотом «Паоло», кто это такой   Сергей  не знал, но не обиделся.  Больше они в тот вечер ничего не читали.
Мария приехала  в деревню по распределению из института и в первое время чувствовала себя народницей, считала библиотеку центром духовной жизни на селе, в клуб на танцы никогда не ходила, но одиночества не вынесла, а за кого было выходить замуж? В школе работали кроме Петровича только женщины. Самые завидные женихи – шоферы – сельская интеллигенция. И Мария вышла замуж за Ивана Батурина. Внешне пара выглядела идеальной. Иван – парень красивый, рослый, да и Мария не маленькая – в институте пять лет в волейбольной команде играла, но жизнь  у них не сложилась. Иван страстно хотел детей, но врачи их разочаровали, для этого придется ехать в Серпухов под Москвой и они поехали за тысячи километров, снимали квартиру, пока им не разрешили возвращаться, и вскоре Мария родила двух мальчиков близнецов, как часто бывает в таких случаях.  Казалось – живи и радуйся, но ссоры, а порой и драки, у них не прекращались, чаще всего Иван уходил из дома и возвращался, даже жаловался депутату Петровичу на десятидворке, но вот в этот год уехал он в город и с весны ни слуху – ни духу.
- Вот вам ребята  «Известия», «Правда» и «Труд».  Петр  Петрович, выполняю заказ, вот вам «Огонек» с новой повестью «Судьба  резидента», -  Мария заботилась о каждом читателе и знала пристрастия каждого. Петрович в библиотеке брал только «Огонек», а выписывал «Коммунист», «Агитатор» и «Пропагандиста» - вел он раз в месяц политзанятия для местного парт-хозактива, добросовестно готовился, но больше любил свое детище -  агитбригаду, ездил  с ней по окрестным деревням зимой. Мария всегда ездила вместе с ним, но не пела частушки, а перед каждым выступлением молодежи читала лекции по живописи, через диапроектор показывала слайды о мирискусниках, модерне или русском авангарде. Обычно сначала деревенские зрители ее слушали, молча щелкали семечки, но к концу вежливо хлопали, дескать, песни и танцы лучше. Но Мария не унывала. Она была уверена – литератора великая сила и даже как-то озадачила секретаря горкома, заявив на собрании, что благодаря помощи работников культуры посевную отделение закончит быстрее.
- А вот журнал специально для стогоправов, «Крокодил» называется, - пошутила Мария.
           - Это точно – мы крокодилы зубастые и зубоскалы!
- Может у нас и глаза на лоб полезли от работы? – шутили косари, приглядываясь к красивой женщине.
    - А вы посмотрите, что у крокодила в руках – вилы – символ стогоправов, правда рубрика «вилы в бок»  вам вряд ли подходит – такие вы скромные», - потом подошла к Сергею и почти шепотом добавила, – а тебе ничего. Только вопрос, скажи мне литератор, что за атмосфера сегодня на покосе?
- Атмосфера некрасовская, работаю и думаю – «кому на Руси жить хорошо», - отшутился Сергей.
- Эх, ты, зануда. Некрасов просто поэт, а не гражданин, по учебнику, почитай его любовную лирику. Если хочешь понять меня, мое состояние – сделай усилие, догадайся, что я сейчас читаю, чем живу.
- «И почему ей так важны книги?» – думал Сергей. Смотрел на  чистое, пускай немного курносое, овальное лицо Марии с четкими дугами  густых бровей,  и как всегда удивлялся, почему она так краснеет, всем лицом, шеей и грудью. И губы ее, когда она краснела, становились еще более яркими, что казалось уж совсем невозможным.
- Наводящий вопрос можно?
- Даже два
 - Проза или поэзия?
 - Проза.
 - Наша или зарубежная?
- Зарубежная, и еще подсказка. Набросала утром акварель в желтом и голубом цвете - и скоро уехала вместе с поварихой. «Наверное, опять «Иностранную литературу»  читает, какого-нибудь Джойса, там у него все главы разноцветные или Белого – золото в лазури?», - гадал Сергей.
 А звено принимало нежданных гостей – артистов из райцентра.
После обеда лихо подкатил серенький автобус, из него степенно вышли парни и девчата в костюмах, похожих на  русские, изрядно помятых, но ярких. Звено расположилось на травке, кто сидя, кто лежа, откуда-то появились семечки и кедровые орехи -  непременный атрибут клубной жизни.  Все чувствовали себя неуютно, чего-то стеснялись, молча оплевывая шелуху на землю. Репертуар у артистов был привычный – частушки- посиделки, хоровод и задорные песни с прибаутками, под конец выступления даже с солеными словечками. Тщетно трактористы выглядывали красоток – мало того, что выступали артистки в сарафанах необъятной ширины и близко не подходили – большинство девушек были толстенькие, как копны, и когда они уехали все облегченно вздохнули.
- Ну, мужики, хватит рассиживаться, нас повеселили, теперь  за работу, - скомандовал Михаил, и через час им предстала уже совсем другая картина – на соседнем лугу начала сеноуборку бригада студентов из города. Ставили они стог на огромную, срубленную где-то на материке березину, что таскал на стальных тросах ярко-оранжевый  кировец. Погода разгулялась, солнце светило ярко и все студенточки - гребницы разделись до купальников – трактористы эвена старались рулить поближе, вступали в разговоры, девушки хохотали  и копнили не спеша, а парни поднимали копны длинными вилами  над головой и несли к зароду. На зароде успевал работать один студент, ловко подхватывал короткими вилами сено и красиво укладывал, не забывая утаптывать середину и края – наверное, был из деревенских. На своем зароде, ожидая копны, Сергей вдруг вспомнил картину Брейгеля, что показывала ему Мария – «июль – твой месяц! Ты в этом месяце  родился и будешь в нем счастливым». И вот странно - пятьсот лет назад сено косили точно так! Так же женщины сгребали рядки в копны и грабли были такие же широкие и деревянные. Только одеты крестьянки  были в длинные платья, а не в купальники, и широкие соломенные шляпы.  А вместо трактора новый стог таскала двуколка  битюгов    с колесами в рост человека. Хорошо! Сразу увозили  стога на  сеновалы, и было сено сухое всю зиму! Хорошая работа  - сенокос, и работа стогоправа – вечная. Только стогоправ был на картине один, в белой рубашке, говорят и на Руси так водилось, он выделен был ярким цветом из теплых красок знойного лета.   Брейгель писал картины как будто с вершины горы.  «Как я с зарода смотрю, - подумал Сергей. Луг и мир лежали внизу как в чаше. Только не было на горизонте уютных домиков и замков с черепичными крышами, одни бесконечные пустые луга … со студентами.  Картинка была та еще, и даже Михаил засмотрелся на девиц со своего зарода, но тут ему пришлось бросить напарника одного и спуститься – одна из бочек прикорнула у болотца и не двигалась.
- Ну, Проценко, ну хохол, - ты что сидишь? – но тракторист спокойно спал в раскаленной кабине, прикорнув на маленьком сиденье, при открытой дверце – как не вывалился! Под колесами лежала пустая бутылка из-под водки,- неужели один выпил? Проценко мутные глаза открыл, но соображал мало. Пришлось звать кун и вытаскивать бочку из болота. Кун тоже застрял. Михаил  пошел договариваться с кировцем, но и тот, бросив березу и долго прицепляя буксирные тросы,  сел в глубоких колеях намертво. К счастью нашлась  машина посильнее. За ближнем колком работали нефтяники, их ярко-желтый гусеничный трактор с открытой кабиной легко вытянул всю колхозную технику на сухое место. Когда зарод закончили, стогоправы долго обсуждали  происшествие, конечно, не Проценко, а импортный трактор.
- Нефтяники хвастались, что трактор американский, - сообщил Михаил, - они его ни разу не ремонтировали, даже в двигатель не заглядывали, пломба стоит. Всех инструментов – ключ на тринадцать, а гарантия – двадцать пять лет.
- Нефтяники – народ богатый, - солидно добавил Петрович, - они к нам в Совет приходили, обещали рядом на нефтепроводе насосную станцию поставить, а потом и жилье и дороги и даже новую школу. Вот только на политзанятиях нам лектор говорил про какой-то Римский клуб. Дескать, ученые обещают – к  двухтысячному году запасы нефти везде кончатся. Что тогда делать будем?
- Это у них, на Западе закончится, а у нас кто ее в Сибири мерил?
- А если  американцы перестанут нам технику продавать, если  нефть подешевеет?
- Все равно на наш век хватит, копны пошли, за работу, - Михаил поднял стогоправов.
Когда ближе к вечеру звено проходило мимо нефтепровода, Серега пошел посмотреть, что там за место. А место было жутковатое. Трубы закопали в землю, вывернув глину на поверхность.  Рыжая широкая голая просека уходила на север, в Сургут, а с другой стороны – в Обь, а может быть в несусветную даль, в Европу, нефть туда качали, но вряд ли Сергею повезет побывать за границей.  Впрочем, он вспомнил – под Томском построили комбинат, где из нефти будут делать какой-то пропилен. На рыжей просеке кое-где по глине уже  проглядывали полынь, лебеда да вездесущая щирица, которую любили только свиньи, а другая скотина не трогала -  вековой луг был безнадежно испорчен. Украшала землю только какая-то площадка,  покрытая серебрянкой, облепленная многочисленными вентилями, но рядом с ней чернел глубокий котлован – косари говорили - при авариях или при ремонте нефтяники сливают в нее нефть из трубопровода. Сергей постоял на валу и вдруг заметил странные камни на самом краю, поднял один и  удивился, да это жук плавунец! Наверное, летел этот жук, ночной летчик, легкий, надутый воздухом, как дирижабль,   под звездами,  в поисках воды, увидел блестящую поверхность и упал в объятья нефти. Лап у жука не было, а глаза - как два потухших уголька. Сергей поежился, положил жука в траву  и побежал назад к стогоправам.
Последний в этот день зарод ставили на самой границе лугов центральной усадьбы. Луга  в Ново-Николаевке были куда меньше бабарыкинских, узкой полосой тянулись они вдоль Оби, а дальше в пойме сплошной рям, голубики много, а вот сена нет, да и навыков стогования у здешних мужиков тоже не было. Все звено окружило поставленный  недавно зарод и удивлялось.
- Я в прошлом году по путевке в Разливе под Ленинградом был, так в музее шалаш Ленина точно такой – островерхий, - усмехнулся Михаил, -  это  сколько же они заработают при таком перекиде?
- А стогоправов у них в звене только два. Да и то сидят, курят и ждут, когда кун и стогомет основную работу сделают, потом поднимутся и завершат.
- И каждую весну скотники к нам -  за сеном, свое то уже осенью в середке сгнивает, чтобы дожди не пролили,  сколько топтать нужно!
- У них и ветрениц нет!
- Так они привыкли на клеверах материковых работать – копну из клевера поставь хоть как, она не сползет.
- Зато норму на клевере они каждый день перевыполняют и премиальные – ого какие.
- Еще говорят и класс сена у них первый, а у нас второй, лаборанты в районе объясняют, злаков цветущих у нас мало, припоздняемся косить.
- Да разве пойменное луговое сено сравнишь с суходольным?
- Зарод должен стоять как картинка, произведение искусства, стенки прямые, бока крутые, перекид побольше,  главное – не забывать, как старики наши ставили, - подвел итог Михаил, - что-то машины за нами долго нет, пойду, радиаторы в тракторах почищу, забились от пыли. Сергей остро позавидовал, что за машина  техуход, мощная струя воды из шланга вымыла всю грязь  и трактора стояли как новые. У всех стогоправов по несколько профессий, у Сергея – никакой.
И правда, машина вечером не пришла. Возвращались на тракторе. Подхватил Бушуев копну на вилы, все уселись на мягкое сено и покатили домой. Сергей тряской дороги не замечал и пытался разгадать загадку Марии.







                Часть третья

                Люблю тебя, душистое сено,
                Колосьев спелых нет в тебе гордыни.

                Кароль Войтыла
Последний день сенокоса звено встречало в самой низкой и удаленной части поймы, на  новых угодьях, подготовленных недавно мелиораторами. Переезжали туда колонной, все вместе, зрелище было внушительным, если бы кто видел. Но на лугах было пусто. Впереди  с низко опущенными вилами ехал стогомет, за ним громыхали и лязгали красные бочки, трактора-копнители, трактора с граблями, солнечными и поперечными, а самым последним техуход со сварочным агрегатом.  Сергей был в восторге – Бушуев дал ему порулить на пустынной дороге, а  Петрович смотрел на колонну с техухода и, наверное,  виделись ему фронтовые колонны, и слышался лязг танков, хотя столько лет прошло.
Совсем недавно влажные заболоченные луга были осушены, разбиты на клетки и благоустроены – кочки срезаны и проложены дренажные трубы. Неутомимый пропагандист Петрович снова поделился  мнением лекторов, теперь уже с городских курсов.
- Вы, ребята, таких мужиков важных отродясь не видели – все кандидаты наук и доктора, один маленький старичок все толковал нам, дескать, никак долго не мог понять, что такое коммунизм, а после мартовского пленума партии прозрел. Это не только электрификация, химизация, но еще и мелиорация всей страны!
- Выходит, мы при коммунизме живем, - подключился к разговору скотник Аверичев, что пас невдалеке телок, обширная пажить еще не была вытоптана, а вагончик возле загона, где он с удовольствием дежурил и ночевал, был удобный и теплый. Скотник  подъехал к стогоправам на красивой  лошадке в облаке паутов. Был он долго управляющим отделения и неплохим, но недавно разжалован за постоянные запои и уже месяц   спиртного в рот не брал, одевался особенно красочно – в ковбойской шляпе, клетчатой рубашке, длинной безрукавке и сапогах с короткими голенищами. Правда джинсов у него, конечно, не было, да и во всей деревне вряд ли они у кого-то были. Зато уздечка лошади была украшена  - по настоящей добротной коже сверкали медные заклепки.
- Коммунизм, не коммунизм, а уж что говорить, не сравнишь с тем, что было при Никите. Тогда за каждую лишнюю курицу или овечку какие налоги драли, - вдруг разоткровенничался Михаил, - теперь хорошо. У меня две коровы, две телки, лошадь держать разрешили. Свиноматка каждый год с приплодом, недавно на рынке десяток поросят продал. Сепаратор купил – сливки, сметана, масло – свои. Шерсть  настриг – бензопилой меня наградили. Огород – гектар. Едим мясо когда хотим – погреб у меня в сарае – пять метров глубиной.  Жена в мутоновой шубе и в золоте, а сегодня сапоги итальянские ей взял, - кивнул он на ближний колок. Только теперь Сергей заметил автолавку, обещанную секретарем, а Михаил добавил, -  ребятам по мотоциклу купил, а себе Жигули. Даже паспорта нам выдали! Неужели можно еще лучше жить?
- А что, Петрович, правда, что крестьянам в Венгрии семейный подряд ввели, - спросил Леонид - берут они поросят, телят, корма им подвозят, а потом за работу рассчитываются и мясом и деньгами. Я бы согласился. У меня стайки о-го-го какие, а в них корова с теленком, да пара поросят. Может, и у нас разрешат?
- Это вряд ли, о колхозе надо думать.
- Говорят, скотники и так неплохо живут – каждый месяц пропавших и больных телок списывают, - заметил Леонид. Аверичев хотел уже резко ответить, но тут внимание всех привлек табун лошадей. Молодые, поджарые коньки и кобылки неожиданно выскочили на ближнюю отаву, давно скошенную гриву и остановились, пугливо рассматривая людей.
- Совсем дикие стали. Я сам  весной из конюшни их выгонял, а теперь и близко не подпускают, ничего осенью кое- каких объездим, а то пастухи  у своих лошадей спины в кровь сбили.
- Неужели не жалко такую красоту на мясо сдавать, - задал риторический вопрос Серега, а лошади сорвались с места и скрылись в облаке пыли вдали
- Хорошие у нас луга, словно степь бескрайние и даже мустанги есть, - проговорил Аверичев, держась за луку и поднимая ногу в нарядное стремя, - ну, поеду к своим телкам.
А звено начало ставить зароды себе – по традиции каждый получал стог, центнеров на семьдесят-восемьдесят, выбирали сено по желанию, сварщик-стогоправ  Леонид почему-то предпочитал длиннотравное сено с клеток, богатое лисохвостом, щучкой и лабазником, а зимой аккуратно рубил его большой самодельной сечкой. Стогометчик Бушуев взял зарод с гривы с мелким сеном, но попавшее под дождь и желтое. Михаил, когда ставил зарод, густо посыпал каждый слой сена солью из ведра, чтобы коровы больше пили воды и давали больше молока. Возле каждого зарода ставили хорошую копну на осень.
В обед снова приехала Мария, с газетами и журналами и Серега уговорил ее съездить на Обь искупаться. Мотоцикл разрешил взять Леонид – вечером он собирался измерять пары, что пахали на материке трактористы, поэтому был с техникой, хотя обычно предпочитал лошадь с телегой. До реки было далековато, и места были глухие, но пляж был отличный и мало кто в деревне его знал, да и Серега обнаружил случайно, когда скитался осенью на велосипеде по пойме в поисках красивых мест. На берег можно было попасть по узкой тропинке в зарослях осокоря, украшали его кисти белой таволги и редкие, но такие яркие красные цветы татарского мыла. По тропинке ползли резные листья ежевики и шипастые стебли ее мягко цеплялись за ноги. На просторном, изогнутом дугой пляже   песок был совершенно чистый – скотину здесь никогда не поили, лишь кое-где горбились и иногда поблескивали перламутром пустые раковины, да петляли строчки следов мелких куликов.   За широкой, но несудоходной протокой  начинался огромный  заболоченный остров – до основного русла были многие километры, поэтому Сергей предложил искупаться голыми, и Мария охотно согласилась. С волнением смотрел он как Мария медленно раздевалась, сняла ситцевое платье, белое белье и положила сверху свои большие пластмассовые очки – была она близорука, улыбнулась и просияла огромными серыми глазами и почти не покраснела.
- Только не долго, а то возвращаюсь вчера вечером домой, а мои чудо-богатыри достали столовые ножи  и собрались на них сражаться, как на саблях. А бабушка их спит.  Ну, как успехи, разгадал загадку? Может хотя бы скажешь, какие чувства я испытываю сейчас?  Раз  не справился с заданием, даже не думай приставать ко мне в воде, я этого не люблю. А вот вторая попытка – кто быстрее доплывет до другого берега и вернется, -  и она, медленно повернувшись спиной, пошла в воду. Спина у нее была выразительная, Сергей не сомневался, что на любом конкурсе красоты она была бы первой -  и  бедра крутые и ноги длинные! Плавать, как Мария, он, конечно, не умел, она легко и бесшумно скользила в воде, подняв высокую корону из толстой косы, закрученной на затылке. Сначала Серега старался держаться рядом, но быстро отстал и был на середине протоки, когда Мария уже поднялась на крутой берег и немного постояла,  подняв руки, освещенная солнцем, розовая на фоне зеленых сосен, дразня его, но как только он выбрался на песок, снова без брызг вошла в воду и поплыла назад. Серега за ней, но где там! Он сбил дыхание, борясь с быстрым течением, и едва не напоролся на вершины сухих деревьев, упавших с подмытого волнами берега,  и, миновав их, лег на спину и плыл  с минуту, разглядывая огромные причудливые облака, и вдруг над самой головой увидел молчаливо  и легко скользящую в воздухе  цаплю, ее остроклювую голову, втянутую в плечи и далеко вытянутые ноги. Волнение пропало и на душе стало пусто и спокойно. Когда он выбрался на берег, Мария уже оделась и сидела на заднем сиденье мотоцикла. Возвращались они быстро, и она не прижималась к нему грудью, как  хотелось, но Сергей был уверен, что Мария обязательно, как ранее договорились, поднимется сегодня ночью на сеновал, будет уступать его ласкам, как всегда не обнимая и не целуя, чему-то чуть улыбаясь в темноте уголками полных губ, красных даже в темноте. Сергей подозревал, что в эти мгновения она не с ним, а с каким-то литературным героем. Прощаясь у зарода,  Мария сняла очки и, прищурясь, посмотрела как-то странно и Сергей, в какой раз, убедился в своей непроходимой  тупости и душевной убогости, но как всегда было уже поздно.
После обеда звено лишилось стогометчика. Сначала чуть не сгорел копнитель. Сергей лежал, отдыхая на спине, на пахучем  зароде, почти законченном и ждал, когда подвезут последнюю копну. В высоком небе плавно парил коршун, не замечая атак надоедливой вороны. Наверху было не так жарко, совсем не было паутов, жаль только внизу надоедливо и монотонно гудел движок сварщика, как вдруг сено в копнителе вспыхнуло от падающих  раскаленных искр. Михаил, расслабленно отдыхающий в тенечке, среагировал мгновенно, бросился в кабину, достал огнетушитель и затушил белой струей пожар.
- Сколько раз просил – не подъезжать к сварщику с сеном – бесполезно!- матерился  он.
- Здесь не сварка нужна, а молоток, - вскинулся Алексей, немного выпивший в обед,  бросился к копнителю, стал яростно вправлять цепь мощными ударами и вдруг вскрикнул – молоток попал по пальцу и превратил ноготь в кровавое месиво. Пришлось Михаилу снова бежать в кабину -  за аптечкой. Стогометчика с забинтованной рукой Леонид повез на мотоцикле в село, а управлять стогометом взялся Бушуев и, конечно, получалось у него неважно.
Зато порадовал Петровича тракторист на солнечных граблях, обычно   ехал он, часто оборачиваясь назад, наблюдая за красивым ровным валком,  и вперед поглядывал, вот и сейчас вовремя заметил зайчонка, а потом и второго, что в панике запрыгали под колесами. Тракторист притормозил, взял притаившихся зайчат на руки и отнес под ближний куст. Рассказывал он с удовольствием, пил теплую воду и с улыбкой слушал, как Петрович просил  начинать первый валок на середине поля и двигаться к краям, тогда все зверушки и птенцы успеют спастись, дескать, это закон экологии.
Последние зароды ставили особенно тщательно, а Михаил заставил подобрать все сено поперечными граблями и Сергей с Петровичем долго завершали и словно прощались с сенокосом.
Ближе к вечеру приехал бригадир механизаторов  Койнов – здоровенный мужик образцового поведения, одетый чисто и скромно – пиджак, белая рубашка, расстегнутая на одну пуговицу,  без галстука, черная фуражка.
- Ну, ребята, не догадаетесь, откуда я. На берег городское звено высадилось! С какого-то завода, им план сенозаготовок спустили. Приплыли на длинной барже, еле нашли место, где пристать, сбросили сходни и под музыку пошла техника, залюбуешься, вся новенькая, трактора, косилки, грабли, а вот копнителей и стогометов нет - вместо них пресс-подборщики. То, что вы не косили, будут докашивать, сено в тюки и на машину и сразу на баржу. А шофером у них, вы не поверите – Иван Батурин!
Казалось, все посмотрели на Серегу. Он покраснел, но ничего не спросил. Койнов помялся и вытащил из газика сумку и корзину. В сумке ровными рядами стояли бутылки с белыми головками и с десяток простых граненых стаканчиков и горячий круглый хлеб из русской печи, а в корзине - копченые жирные ельчики с Нижнего склада. Жил на берегу  специалист своего дела – от заказов отбоя не видно, утром он проверял многочисленные сети, а к вечеру всю пойманную рыбу уже вытаскивал из коптилен. Посидел Койнов немного с мужиками и поехал по лугам искать подходящий зарод и ставить свою бирку.
- Стесняется, - подмигнул парням Михаил. Вообще-то бригадиру сено не полагалось, но была традиция – за вознаграждение звено не возражало.
-  Не получится из него бригадир, слишком мягок. Помните, прежний не стеснялся, - заметил сварщик, - запчасти просто так не достанешь, так он осетра копченого красиво завернет и в район,  и что надо обязательно привезет.
- Может и обломается, - вслух подумал Михаил, - ну что, мужики, глушите моторы. И на лесной опушке наступила нереальная, небывалая тишина. Сенокос заканчивался. В ушах стоял звон и только минут через двадцать Сергей услышал раскаты далекой грозы и скрип коростеля в траве, да крик погоныша на старице.
 Водки и закуски было много, все оживились и расслабились.
- А что, Михаил Григорич, почему мы зароды на шестах не ставим, - почти официально обратился Серега к звеньевому, - я такие на картинке видел, втыкают три-четыре кола в ряд и ставят, а если большая копна, так на  один кол – стожар называется.
- Стожары – это созвездие на небе, - встрепенулся Петрович, он преподавал и астрономию одно время для заочников – Только я думаю, ошибочка вышла, стожаром, наверное, в старину Полярную звезду называли, вокруг нее, как вокруг кола, все звезды крутятся.
- Что за слово такое – стожары, мы в школе не проходили, - удивился Бушуев, - непонятное, а на русское похоже.
- Русских созвездий на небе почти никто не знает, - загрустил над стаканом Петрович, - небо над нами греческое, римское.
- А русскому человеку небо и не нужно, -  воскликнул уверенно Михаил, - мы косари, пахари, а не мореходы. Неба над нами нет, это так, зато земля какая, какие луга – во всем мире не найдешь, что вам не нравится? -  Правда, сам он на небо частенько поглядывал, особенно зимой. Выйдет на мороз в валенках и телогрейке, бросит лошадям в ясли, а коровам в кормушку,  не  прямо в стайку, в мерзлый навоз, как большинство односельчан, по хорошему навильнику сена, стоит, курит и слушает, как скотинка с шумом роется в сухой траве, выискивая лакомые колокольчики или пахучий донник. А звезды на небе крупные, яркие, не оторвешься, особенно в конце зимы. Любил он такие бездумные минуты. – А про зароды вам скажу – никто таких не ставит, а я поездил в молодости и по Сибири и за Уралом. Колья-стожары  – это западные штучки, нам они не  нужны, зароды стоят крепко, если ставить их так, как старики завещали.
- Пахари-то мы пахари, а помните, прежний секретарь горкома приказал распахать наши луга и сажать огурцы и капусту, ему план по овощам большой дали? Хорошо его в область убрали, на повышение.
- А все-таки один год огурцы сеяли. Я тогда три бочки засолил зачем-то.
- Да, такие луга во всей России не найдешь! Нам бы еще технику, как на Западе, чтобы сено сразу в рулоны, и в пленку – никакой дождь не страшен.
- Ну, нет, тогда все стогоправы вымрут, как мамонты, а по лугам ни одного зарода не увидишь.
- Вспомнил, - сказал Петрович, - есть такое русское народное созвездие – «Косари» называется, в начале Млечного Пути, только где оно показать не могу. Значит не последнее наше дело – стога править.
- Жалко отправляют нас завтра на кукурузу, а потом солому скирдовать – скучная работа, не то, что сенокос, - вздохнул Бушуев.
- На соломе стогоправы не нужны – грубая работа.
- А я так по комбайну соскучился - вздохнул Леонид, рассматривая последнего в корзине золотого ельчика, – жалко даже, такую красоту и в рот. Говорят,  ремонтники мой комбайн уже на линейку поставили, залатали.
- А интересно, почему в старину  на покосы белые рубахи надевали, как будто смертное?
- Не смертное, а праздничное, сенокос – праздник для души.
- Это раньше был праздник, когда всем миром зароды ставили, а теперь хоть и колхоз, а каждый в одиночку косит, да  на материке больше, по неудобицам, полянкам и опушкам – как воры таятся.
- Зато наше мехзвено выкашивает столько лугов, сколько раньше все село. Двенадцать  человек и техника.
- Не двенадцать, Алексей выбыл надолго, ему в райцентре фалангу на пальце удалили, бригадир звонил в больницу.
Разговор пошел сумбурный, к водке и рыбе бригадира добавили свои припасы и самогонку и заканчивали, когда небо потемнело от близкой грозы.
Машина за ними снова не пришла, решили добираться на техуходе, трое в кабине, остальные девять на железном кузове. Оба люка открыли, на заднем, свесив ноги в люк, самые молодые уселись играть в карты, остальные запели какую-то пьяную песню и понеслись в село.  Поплыли мимо высокие стога, почти каждый Сергей узнавал, почти сто зародов сработали они за месяц  с Петровичем. Вот тот кривой у согры – один из первых, поставили его неудачно и поправляли верхушку стогометом, чтобы не свалилась. А вот этот красавец возле Ракитов  ставили как по учебнику, вышел он крутобоким, с отличным перекидом, и когда вдруг налетела туча и пошел короткий летний дождичек, они с Марией спрятались под зародом, как в пещере. Сидели молча, обнявшись и слушали шуршание капель в траве. Проплыли мимо и высокие гривы, где скошенная трава ухе отросла и зеленела, мимо лабиринта клеток мелиорации с запутанной системой проходов, мимо Оби и нижнего склада, где громоздились штабеля бревен.  Только завиднелись крыши  села, неожиданно грянул ливень, да такой, что дворники не справлялись с потоками воды на стекле, но Михаил не остановился и рулил, сжав зубами  козью ножку. Почти у самого села дорога проложена была по высокой насыпи-дамбе, по сторонам ее змеились глубокие канавы, больше похожие на озерки, полные водорослей и мелкой живности. Под канонаду грома и вспышки молний Михаил въехал на дамбу, немного притормозив, но было поздно, машина выскользнула из колеи, сползла к обочине и опрокинулась в воду. Последнее, что увидел Сергей, было огромное багровое солнце на закате, где-то гроза уже закончилась, он подумал о загадке  Марии, и вдруг стало темно, как ночью.


.