Легкий тюль колыхался на приоткрытом окне. На дворовой площадке мальчишки играли в футбол. Звонкая трель их голосов подчеркивала затянувшуюся паузу молчания между Андреем и матерью.
Андрей думал о том, что раньше не замечал, как мать постарела. Морщинки разбежались от уголков глаз, изогнутые в дугу недовольства тонкие губы потеряли четкое очертание, но подлее всех была увядающая кожа, которая выдавала возраст.
Мать умела держать паузу. Свою обиду она выражала не словами, а молчанием, нарочито безразличным и холодным. Это могло длиться неделями. Подростком он переживал, потом привык: помолчит и заговорит, хоть через полгода, но говорить придется.
Он еще раз посмотрел на мать, которая сидела к нему в пол-оборота на краю большого кресла. Пробежался взглядом по черно-белым и цветным фотографиям на стене: бабушки, дедушки, мама с локонами, папа с юношеским пушком, он – первоклашка с букетом. Еще немного постоял и подумал уже уйти.
- Я имею право требовать от вас соблюдение чистоты! – прервала молчание мать.
От вас – это от него и его жены Насти. Андрей понял, что, пока мать молчала, она не успокоилась, а еще больше себя накрутила.
- Отработав день в своем «дурдоме», я хочу отдохнуть вечером, - продолжала она. - А что на деле? Я прихожу и начинаю за вами убирать! Вы, значит, устали, а я – нет! У нее что, отсохнут руки, если она помоет сковородку? Развели гадюшник в квартире?
- Мам, - попытался сын встать на защиту жены, - мы просто не успели. Ну что ты кипятишься из-за этой ерундовой сковородки?
- Кипятишься?! - подпрыгнула мать на кресле. – Это я кипячусь? Совесть потеряли. Сидите на моей шее и ноги свесили! Никакого уважения!
Она не кричала, но очень зло шипела. Каждое слово выдавливала чуть ли не по слогам.
- Я требую уважения к себе. Требую! – возмущение переполняло ее. - При тебе она улыбается, подарочки дарит. Нет тебя дома, закроется в комнате и не выходит. Встретимся на кухне - в глаза не смотрит. Сплошное лицемерие. Не допущу! Лишу наследства, понял? Отпишу все чужим людям, раз уважать не научился! Раздам все! Не достанется ей ничего!
Под наследством мать подразумевала двухкомнатную хрущовку и старую дачу с обветшалым щитовым домиком на участке в шесть соток. Туда, кроме нее, никто не ездил: добираться двумя электричками, друзей приглашать нельзя. Можно только картошку полоть и колорадских жуков собирать.
Андрей старался с матерью не спорить. Лучшая тактика тушения огня, думал он, не подкидывать дров и вовремя уйти. Когда мать взяла новую паузу, он, пробормотав «да, да, конечно», вышел из комнаты.
Между спальней матери и его бывшей детской, где он жил с женой, было ровно два шага. Выдохнув, он открыл дверь. Настя лежала на диване, накрыв голову подушкой.
Он подошел ближе к дивану. Настя убрала подушку и еле слышно прошептала:
- Миленький, давай уедем. Прямо сейчас. Сил нет терпеть эти склоки и придирки.
«Сейчас будет плакать», - подумал Антон. Он уже знал, что после подергивания носом, она подожмет губы, ее лицо сморщится и все – нос, рот, глаза – сольется в единую перекошенную гримасу. Плакала Настя некрасиво. Нос разбухнет до размеров псковской картошки, красные пятна выступят на шее, на белках глаз лопнут сосуды. В такие моменты она теряла свою миловидность, становилась грубой, причитающей девахой, которая слезами пытается выжать из него жалость.
- Не начинай, - отрезал он. – Очередная ссора, такие были и еще будут. Не надо преувеличивать. Ничего особенного не произошло. Да, мама такая: она резко реагирует, но потом отойдет и успокоится. Ты тоже могла бы быть более ласковой. Прячешься от нее за закрытой дверью, близко к себе не подпускаешь, не делишься с ней ничем. Подружись. Как у вас, женщин, это делается.
Он подошел к окну. На улице было свежо. В мутных сумерках белой ночи деревья расплывшимися пятнами загораживали бесцветное небо. Жители Санкт-Петербурга сами не осознают, насколько они обделены: здесь практически не видно звезд. Захочешь загадать желание, чтобы машина новая, жена податливая, мир во всем мире – а падающей звезды-то нет.
Андрей слушал, как жена причитает, уткнувшись в подушку. «Сейчас скажет, что я козел и тряпка», - подумал он.
- Козел! Тряпка! – выплюнула жена. – Да ты состаришься в этой комнатушке, за стенкой у матушки. Так и будешь до подагры копить на новенькие обои, менять кафель и покупать «невероятно технологичный» холодильник. Ведь мамуля в затянувшейся депрессии, мамулю нужно пожалеть!
- Дура! - вышел из себя Андрей. – Дура, что ты понимаешь! Замолчи!
- Да, дурочка, что давала на все это деньги, тронутая твоей нежной сыновей любовью. Как с матушкой, так и со мной будет. Да не будешь!
В соседской квартире что-то упало. С таким грохотом, как будто старый советский шкаф. Настя замолчала, не выплеснув до последнего накопившиеся оскорбления.
Застенный «шкаф», видимо, пришел в себя и заорал кому-то вглубь свой квартиры: «Не смывай! Нет, не смывай! Ну и что, что плавает? Кто следующий пойдет, тот и смоет!»
Андрей визгливо хохотнул и прихрюкнул, показывая на стенку, мол, каков сосед - чудак. Настя смотрела на мужа, и никогда он не казался ей таким нелепым и глупым:
- Дерьмовый брак у нас получился. Надо смыть его.
Она вышла из комнаты, а через минуту хлопнула входная дверь.
Антону захотелось пить. На кухне мать ритмично резала салат. Она низко опустила голову, подрагивая всем телом в такт ножу. Он не сразу понял, что она плачет.
- Ты чего, мам? - он провел ладонью по ее плечам.
Мать остановилась:
- У твоего отца родился ребенок. В новой семье.
Она уткнулась в грудь сына и зарыдала, громко, с хрипом и протяжным мычанием.