Глава 34-35.
Однако, долго поспать мне не удалось. Меня разбудила Ирина Петровна. Открыв глаза и увидев нашу комнату без Эрика, я опять впала в тоску. Снова моя беда навалилась мне на плечи. Ну, зачем, зачем меня разбудили?
Леночка, вставай скорее, Эрик звонит, - тормошила меня Ирина. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я пулей бросилась к телефону, не веря Ирине, - неужели я услышу его голос?
- Леночка, дорогая моя! - слышала я родной голос, - как ты там?
- Эрик, любимый мой, какое счастье слышать твой голос, береги себя, я без тебя умру.
- Не надо так, любимая, береги и ты себя, молись и жди, меня распределили в училище, подробности письмом. Целую тебя, моя хорошая!
- Эрик! - начала я новое обращение к нему, но в ответ жестоко зазвучал отбой. Я со слезами радости и грусти с и недоверием смотрела на вредную телефонную трубку, продолжая вопить: «Алло! Алло! Алло! Эрик! Эрик!». Все было напрасно. Нас разъединили. Но ко мне возвращались надежды. Все-таки Эрик жил, Эрик есть и жизнь продолжается. Надо только ждать и перетерпеть разлуку.
Как я могла так позволить распуститься и так отчаиваться? - мне теперь самой было непонятно.
Ирина, заметив перемены в моем настроении, предложила:
- Леночка, давайте все вместе сейчас пообедаем и ты опять можешь спать.
- Хорошо, сейчас пообедаем, подождите несколько минут, - отозвалась я и, встав перед иконой, стала горячо молиться:
- Господи, Бог милостивый и всемогущий! Услышь меня! Услышь меня, Господи! Сделай так, чтобы Эрик вернулся. Сделай так, чтобы он остался жив! Спаси его и помилуй! Не дай погибнуть, Господи, моему любимому!
Молитва придала мне силы, я поела, выпила лекарство и уснула. Проспав целые сутки, когда проснулась мне опять стало тоскливо одной в этой комнате, где все хранило следы присутствия Эрика. Но ведь он звонил, он едет в училище, значит, еще не все потеряно. Мне было интересно узнать, откуда звонил нам Эрик, и на мой вопрос Ирина ответила:
- Эрик звонил из Казани, Леночка, молодец какой! Он догадался и добился, для простого солдата это не так-то просто.
- А мне пора идти в школу! Завтра я обязательно пойду в школу, а сейчас сбегаю к своим.
- Но у тебя же еще освобождение от школы. Зачем же тебе завтра идти?
- Неважно, что освобождение. Мне пора в школу и пора сходить повидаться с мамой.
Конечно, сходи, Леночка, к своим. Только у к тебе большая просьба, если ты там задержишься или заночуешь, то предупреди меня. Но мне бы хотелось, чтобы ты обедала и ночевала всегда дома, т.е. у нас.
- Зачем вам это нужно? Лишние хлопоты и заботы, - удивилась я.
- Ошибаешься, Леночка! Во-первых, я дала Эрику слово, что буду о тебе заботиться и теперь, когда он уехал, в этом весь смысл моей жизни. Ведь у меня никого больше нет, только Эрик, няня Настя и ты, моя девочка.
- Хорошо, Ирина Петровна, постараюсь быть всегда дома, когда надо, и вас не огорчать.
- Вот и замечательно, - улыбнулась мне Ирина Петровна и поцеловала меня, провожая из дома.
В моем отчем небогатом жилище мне стало намного легче. Развеселили меня мои младшие братишки, с которыми мы по привычке начали, как всегда, играть в наши любимые игры. И постепенно стало свершаться мое превращение в ту Лену Новикову, школьницу, которой я была всего три месяца назад.
Боже! - опять подумалось мне, - всего три месяца были мы с Эриком вместе, а я едва не погибла от разлуки с ним. Да! За эти три месяца произошло со мной столько изменений и превращений, больше, чем за всю мою семнадцатилетнюю жизнь до этого.
Мои раздумья прервала Лиза, позвавшая меня к телефону:
- Алло, - произнесла я, взяв трубку, В ответ меня приветствовал голос Бориса:
- Елка, здравствуй! Как я рад, что ты поправилась. Как ты себя чувствуешь?
- Все нормально, Борис!
- Когда в школу пойдешь?
- Завтра!
- - Зайти за тобой?
- Нет, Борис, не надо. Лучше жди меня у школы.
- Куда же он зайдет за мной, подумалось мне, - если ночевать я буду у Моисеевых, а мое замужество до сих пор оставалось тайной. Жди меня, Борис, у школы, до завтра.
- До завтра, Елка, - отозвался Борис
Вскоре пришла домой с работы мама, и мы очень обрадовались друг другу. Мама сочувственно посмотрела на меня и притянув меня к себе и гладя, как аленькую, по голове, говорила:
Что ты, доченька, так долго не приходила? Мы так долго тебя ждали. Лиза сказала, что у тебя там какие-то срочные семейные дела были, дескать, Ирину Петровну одну оставлять нельзя. Ну и маму ведь тоже нельзя надолго забывать. Мне очень жаль, дорогая девочка, что тебе так рано приходится горевать, но ведь раннее замужество, да еще во время войны, не могло остаться безоблачным. Мы тебя об этом предупреждали, но ты решила по-своему. Поэтому уж очень предаваться горю не стоит. Тебе всего семнадцать лет, и если все обойдется и у тебя не будет ребенка, ты еще поживешь беззаботной жизнью юности. Поэтому не стоит уж очень отчаиваться.
Слушая маму, я оттаивала сердцем. Как хорошо, когда мамочка есть, когда она рядом. Мой случайный взгляд, упавший на Лизино лицо, отметил какое-то особо трагическое выражение на нем. Но погруженная в свои беды и чувства, я, к сожалению, не придала этому никакого значения. Время летело неумолимо, и темный вечер уже глядел в наши окна. Лиза и мама просили меня остаться ночевать у них, но мне надо было возвращаться, помня просьбу Ирины. Сославшись на то, что у Моисеевых все мои учебники, тетрадки и одежды, я собралась уходить в дом Моисеевых, пообещав, что буду каждый день приходить и домой. Позвонив Ирине Петровне, мы с Лизой и Володей отправились к Моисеевым. Вовку Лиза взяла с собой, чтобы не бояться обратной дороги, так, как, она была самая большая трусиха.
Едва я вошла в нашу с Эриком комнату, как тоска жесткой рукой сдавила мне сердце. Кругом, куда не падал мой взгляд, были вещи Эрика, а его нет.
- Какая несправедливость, - подумалось мне, вещам куда проще сохраниться! Они дольше живут, они есть и безжалостно напоминают исчезнувших людей.
Глотая слезы, я взяла в руки гитару Эрика, и в моей душе раздался его голос, поющий «Стаканчики граненые». Но это только в душе, а на самом деле гитара, которая в прошлом дарила мне такие сладкие мгновения, молчала. Попробовав поиграть на ней, я не добилась успеха и в очередной раз пожалела о своей музыкальной безграмотности. Воспоминания о звуках гитары и песнях в отсутствии Эрика навеяли на меня такую грусть, что опять слезы рекой полились из моих глаз. Но, глянув на часы и увидев, что время позднее, я решила, что пора мне было подготовиться к школе, чтобы утром не опоздать. Я открыла шифоньер, чтобы достать свое школьное платье, и вдруг увидела их, костюмы нашей первой встречи, костюмы нашей любви! Мою белую блузку и черную юбку и его черный костюм, тот, в котором мы с ним танцевали первый вальс. Они висели в разных концах шкафа.
- Ну уж нет! Не бывать этому, - со слезами на глазах воскликнула я, - уж вы-то никогда не расстанетесь при моей жизни, до тех пор, пока не истлеете, или пока меня не похоронят! Вы всегда будете вместе!
Я извлекла оба костюма из шкафа и надела их каждый на свои плечики. Под костюм Эрика ту самую белую рубашку, приколов к ней черную бабочку, я влетела в комнату Ирины. Мой стремительный приход к Ирине, а еще больше моя просьба, удивили и напугали ее.
- Ирина Петровна, - торопила я ее, - дайте мне, пожалуйста, поскорее иголку и белые нитки!
- Зачем тебе, Леночка?
- Мне надо пришить свежий воротничок к школьному платью, - обманывала я ее.
- Ой, Леночка, в траурной суете я забыла тебе сказать, что мы сшили тебе новое школьное платье. Старое тебе и узко и коротко, на, возьми новое, - и она протянула мне новое черное платье с белым воротником.
- Спасибо большое, Ирина! Но мне все равно нужны срочно белые нитки с иголкой!
Она, пожав плечами, выполнила мою просьбу, а я, получив иголку с нитками, забыв о новом платье, помчалась в вою комнату. Там, повернув костюмы плечами друг к другу, один рукав своей кофты я пришила к плечу пиджака Эрика, а рукав его пиджака и рубашки, я пришила к своей блузке примерно туда, где должна была находиться талия, а два другие рукава моей кофты и пиджака Эрика, мной были сшиты вместе.
- Вот так! - удовлетворенно произнесла я, - обнимайтесь и танцуйте вечно, раз нас разлучили...
- Леночка! Что это значит? - спросила Ирина. В голосе ее были явно нотки страха. Я и не заметила, как она вошла в комнату.
Не пугайтесь, Ирина! Я в своем уме! Это те костюмы, которые нас с Эриком соединили, костюмы нашей любви, и они всегда будут вместе, даже если мы больше не встретимся.
На глазах у Ирины выступили слезы:
- Какое жестокое время, как беспощадна война! Ох, бедные вы мои, бедные! Не напрасно ли ты это делаешь? Ведь только зря лишний раз ранишь свое сердце. Возвращайся на землю, живи повседневной жизнью, которую тебе уготовила судьба. Кстати, почему ты не взяла платье, не понравилось?
- Ой, извините меня! Это просто моя рассеянность и забывчивость от всей этой беды. А потом мне очень хотелось соединить костюмы, чтобы они за нас танцевали.
Ирина задумчиво и с опаской взглянула на меня. Наверное, ей вспомнилось предостережение врача. Чтобы скорее успокоить Ирину, я повесила соединенные костюмы в шкаф, закрыла его и решила померить новое платье, к радости Ирины сидело оно на мне чудесно, очень шло мне и Ирина в восторге сказала:
- Ах, как тебе идет, Леночка! Вот еще я тебе дарю бигуди, чтобы ты на них накручивалась, а не портила ни вилки, ни волосы.
- Зачем мне теперь все это? - уныло спросила я.
- Как это зачем? - возразила Ирина, - порядочный, нормальный человек должен за собой следить и в болезни, и в горе, и в старости, а тебе только семнадцать. Помнишь же, что Чехов сказал: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли, и чувства».
Взглянув на Ирину, я убедилась в том, что, несмотря на все наши неприятности, она была, как всегда, тщательно причесана и красиво одета.
- Хорошо! Будет по-вашему! Благодарю вас за все, мама Ира. Спокойной ночи. - С этими словами я подошла к ней и поцеловала ее, как это всегда, каждый вечер делал Эрик.
- Спокойной ночи, Леночка, - ответила поцелуем, растроганная до слез Ирина.
Утром мне было трудно подойти к школе после понесенных потерь и недельного отсутствия. Казалось, что прошла со времени отъезда Эрика не неделя, а целая вечность. Но, взяв себя в руки, я подошла к дверям школы, где ждал меня совсем замерзший Борис, поскольку раньше времени оделся по-весеннему. Мне было радостно, что он ждал меня, так как войти в класс одной было совсем неприятно. Войдя в класс, я заметила злорадные взгляды Клары и Риты, но постаралась их не замечать, чувство одиночества охватило меня, особенно когда я подошла к нашим партам. На моей бывшей с Ниной сидел Юрка, а там, где мы сидели с Эриком, было пусто. Мне предстояло выбрать, где сидеть, и я в раздумье стояла спиной к классу и смотрела то на Юрку, то на нашу с Эриком парту.
- Садись сюда, - радушно предложил мне он и подвинулся.
- Лучше ты пересядь туда, где вы с Эриком сидели. А Юрка?
- Пожалуйста, - улыбнулся мне Юрка, - а со мной ты сидеть не хочешь?
Я молча отрицательно покачала головой, боясь, что Юрка начнет, как всегда, остроумничать. Но тот молча пересел на свое старое место на последнюю парту в ряду у окна. Клара, повернув голову к Юрке, сияя глазами, делая вид, что не видит меня, затянула своим грудным голосом:
- Юрка! Куда же ты? Сиди здесь, здесь ближе ко мне.
Но Юрка в свою очередь сделал вид, что не заметил Клариного монолога. Со стороны наши переговоры Борису показались чем-то вроде ссоры, поэтому он подошел к моей парте и спросил:
- Хочешь, я пересяду к тебе? Ты не против?
Глянув на него, я невольно улыбнулась: стоял он взъерошенный, широкоплечий, готовый броситься на всякого, кто только посмеет меня обидеть.
- Борис, ты чего? Что с тобой? - спросила я.
Он посмотрел на меня преданными собачьими глазами и продолжал:
- Можно мне пересесть на твою парту?
Пожалуй, Борис в классе был единственный человек, общество которого мне было не в тягость. Поэтому и мой ответ был положительный.
- Садись, Борис, мне с тобой будет веселее.
Все «высшее общество» сразу зашушукалось, дескать, вот тихоня, одного проводила «и с глаз долой из сердца вон», и уже другой дружок рядом. Мне хотелось ответить в их же стиле, но раздался звонок, и в класс вкатилась Татьяна Николаевна. Посадив класс, после приветствия, она ехидно спросила:
- Новикова! Что за перемена декораций? Чего ты прыгаешь с места на место?
Ответом ей было мое молчание, и она продолжала вдохновленная им:
- Ах, Новикова! Не успела своего верного друга проводить, как и место поменяла и другого завела.
Больше молчать я не могла! Встав гордо и спокойно, ведь теперь Лена Новикова была совсем другой, я сказала:
- Да, Татьяна Николаевна! Вы совершенно правы. Все изменилось, но все одновременно вернулось на круги своя. Я села на старое место со старым другом, и вы, как только Моисеев исчез из класса, взялись за старое. Давайте лучше химией заниматься, а то время даром теряем.
В классе раздались смешки и было заметно, что большинство ребят на моей стороне. А Татьяна Николаевна, никак не ожидавшая от меня такого смелого отпора, вся красная, почти истерически выкрикнула:
- Новикова! К доске, отвечай то, что задали на ом!
- Вот стерва, - шепотом возмутился Борис, - ведь знает, что ты в школу не ходила.
- Ничего, Борис, не волнуйся, лучше открой скорее дневник и покажи мне, что задали на дом.
То, что было задано, мы с Эриком давно прошли, потому что заранее выучили с ним химию за весь девятый класс, чтобы мне без него не было трудно.
- Что вы там никак не договоритесь? Новикова, ты будешь отвечать урок или я ставлю тебе неуд?
Не обращая внимание и не отвечая на ее истерические реплики, я пошла к доске и отвечала гораздо в большем объеме, чем давалось на уроках химии в классе, Татьяна Николаевна опешила и не знала, как меня чем-нибудь поймать, чтобы снизить оценку. Но ей это не удалось. Я вернулась после ответа на свою парту победительницей, но она, не понимая, что, прежде всего, компрометирует себя, поставила мне не отлично, а хорошо под неодобрительный ропот всего класса.
Мне опять стало грустно, потому что химия мне напомнила звездопад Эрика, тот давнишний химический конфликт, когда он меня так красиво, по-рыцарски, защитил.
Следующий урок был мой любимый - литература.
Глава 35.
Как всегда время сбрасывало листы календаря, как листья с осенних деревьев. Как обычно убегали вдаль школьные дни, только все они были овеяны неудачами на фронте и горечью разлуки. Особенно тоскливо было, когда я ночевала у Моисеевых: или я с нестерпимой грустью смотрела на портрет Эрика, или открывала шкаф, и при виде наших сшитых костюмов мне казалось, что в комнату врываются звуки вальса «Дунайские волны».
У мамы появился поклонник, ее новый друг был из воинской части, что располагалась на станции Сурок. Это был майор Симоненко. Я не сердилась за это на маму, не осуждала ее, хотя после смерти отца не прошло и года. Я, наоборот, понимала ее состояние, мне было приятно, что у нее появились хоть какие-то радости в жизни. Симоненко, чтобы помочь нашей семье, предложил двух моих братьев, Вовку и Славку, устроить в часть сыновьями полка в музвзвод, поскольку они были дети погибшего на войне командира. Находясь на воспитании Красной Армии, они кончат музыкальную школу и голодать не будут. Мама согласилась. И опять мое сердце рвалось от предстоящих новых разлук. Брата Володю я любила больше всех и расставаться с ним мне было не легко.
Перед их отъездом мы устроили прощальный ужин, пригласили Ирину, и опять пели песни под наш домашний оркестр. Специально для меня спели «Стаканчики граненые», и мне было грустно оттого, что вспоминался голос Эрика, когда он пел эту песню вместе со всеми. Братики мои уехали сначала в Сурок, а потом, когда они научатся дуть в духовые инструментов - Владимир в трубу, а Слава в саксофон, их отправят куда-то ближе к прифронтовой полосе.
Дома стало совсем пусто. Да и с Лизой творилось что-то непонятное. Она стала тщательно одеваться. Нашила себе из старья кучу нарядов. То была необычно возбужденная, то трагедийно траурная, и часто, придя к нашим, особенно по вечерам, дома я ее не заставала. Расспросить ее, разобраться, в чем дело, все мне не хватало времени, да и не до того было.
Однообразие жизни прерывалось только письмами Эрика, полными любви и нежности. После каждого письма мне более чем на две недели хватало настроения и надежд.
К весне в нашей школе открыли госпиталь, а нас перевели учиться в другое здание. Почему-то иногда по вечерам мы занимались при свете керосиновых ламп. И стало на уроках как-то непривычно и таинственно.
Едва мы кончили девятый класс, как нас на все лето послали работать в колхоз, в глухую марийскую деревню на трудовой фронт помогать в сельском хозяйстве. Добирались мы до деревни на лошадях, долго и трудно, чавкая и застревая в грязи по полному бездорожью. Мы - это наш девятый «А», в основном девочки и мальчики, которых еще не позвала война, у которых возраст еще не подошел. Вот уж я представить себе не могла, что у нас в стране может быть такая нищета и убогость. Изба, в которой поселили нас, девочек, меня потрясла. Она представляла собой комнату, вокруг по стенам которой были приделаны лавки. В одном из углов - стол, ближе к двери - печка, и больше никакой мебели. Лавки служили кроватью и стульями. В противоположном столу углу, валялась куча тряпья, символизируя собой постельные принадлежности. Мы растерянно стояли посреди избы и мучительно соображали, как и где мы будем спать. Потом решили спать на сене, на чердаке. Мы - это Галя, Рита, Тоня, Зоя и еще 2 девочки. Клара и Настя от поездки избавились, за что Рита, обидевшись на них, прониклась симпатией ко мне. Мы с ней, наконец-то, нашли общий язык. И теперь она, мне казалась не столько злой, сколько несчастливой. Была она некрасивая, с каким-то не девчачьим рыхлым лицом, с крупным несимпатичным носом, который Юрка называл «Поросячий визг». Мне было ее, пожалуй, даже жаль. Я бывало иду по полю, а на меня все мальчишки смотрят, что греха таить, Это ведь очень приятно. А на нее так, как на меня, никогда никто не смотрел, и танцевать на вечерах в школе ее так редко приглашали. По-моему поговорка «Не родись красивой, а родись счастливой» лжива, вряд ли можно стать счастливой, будучи дурнушкой. Ведь если бы я внешне была похожа на Риту, Эрик бы никогда меня не полюбил. Я старалась быть к Рите как можно внимательной, чтобы скомпенсировать несправедливость судьбы. Мальчишки - Борис, Ванечка и другие - поселились в соседнем доме.
Днем работали в поле, сначала сажали картошку (по-марийски картошка - пареньга), потом пололи, окучивали, косили, все делали, что нам поручали. Вечером собирались вместе и развлекались, как могли. Чаще всего сидели допоздна у костра, пели песни, рассказывали анекдоты, жуткие истории и тому подобное. Особого веселья в этой глухомани быть не могло, радио, электричества не было. Единственной музыкой по вечерам была заунывная мелодия, которую извлекал из надутого воловьего пузыря дряхлый старик. Все взрослые мужчины из деревни ушли воевать, остались женщины, дети и несколько стариков. Я много в детстве колесила по стране, правда, чаще всего по городам, но такой бедности и убогости, как в этом колхозе, я нигде не встречала. Мы все очень жалели, что не было с нами весельчака Юрки с его гитарой. Он, было, приехал с нами, но в первый же день упал и предположительно сломал ногу. Во всяком случае повреждение ноги было серьезное. Мы с Ритой, как могли, помогали ему, йодную сетку нарисовали, прикладывали компрессы, а он, хоть и побледнел от боли, и морщился, но все время зубоскалил, говоря:
Ах. Наталья! Только я решил на колхозной свободе за тобой побегать, не судьба!
- Молчи, предатель! Как ты можешь мне такое говорить?
- Почему предатель? - удивился Юрка.
- Ты же лучший друг Эрика, как же ты смеешь за мной бегать? И в мыслях не держи!
- Был Эрик, да весь вышел. Думаешь, если он с тобой встречался, так на всю жизнь? И ты - неприкасаемая?
Но при последних словах он неловко повернул ногу и стал охать.
- Вот видишь, Юрка, - обратилась я к нему, - тебя Бог наказал за твои помыслы.
Нет, Наталья, это просто жизнь так устроена, в ней от хорошего до плохого один шаг, один миг. Только что был здоров и, пожалуйста, молодой инвалид! Ну, как в моем стихотворении, - заключил Юрка и стал читать это свое стихотворение:
Жизнь, как ключ, изнутри
Бьет, толкает нас ввысь,
Чтоб потом с высоты
Быстро плюхнуться вниз!
- Какое же это стихотворение, - засмеялась я, - это скорее художественная проза. Но радуйся поэт! Будешь все лето возле своей Клары!
Юрка как-то необычно взглянул на меня своими синими глазами и возразил:
- А может наоборот, мне повезло, может, мне возле тебя хотелось быть!
- Юрка! Ты опять?
Но мою негодующую тираду прервала подъехавшая подвода. Юрка, улыбнувшись мне сквозь гримасу боли и послав мне шуточный воздушный поцелуй, уехал. Ни с того ни с сего мне вдруг в голову пришла сногсшибательная мысль:
- А что было бы, если б на том вечере меня пригласил не Эрик, а Юрка? Что бы было?
- А было вот что. Ведь Юрка мне всегда нравился. Еще бы, он был один из самых веселых и красивых парней в школе. Возможно, мы с ним стали бы встречаться, дружить. Но это была бы обычная влюбленность и дружба, прозаичные и земные. Юрка красивый, но простой мальчик, куда ему до Эрика. Только сейчас я поняла ту разницу, в которой меня убеждал Эрик «Нравиться и люблю - не одно и то же». А Юрка мог бы мне нравиться?
- Боже! О чем я это думаю? - рассердилась я на себя.
И стала думать о том, когда же кто-нибудь из моих домашних приедет меня навестить и привезет мне очередное письмо от Эрика. Я даже не хотела ехать в колхоз из-за того, чтобы вовремя читать его письма, сразу, как только они придут. Но мама и Ирина обещали поочередно приезжать ко мне и привозить его письма. Наконец-то, в конце июля мама привезла мне письмо от моего любимого, где он писал, что, может быть, в конце августа он приедет на несколько дней, ему обещали дать короткий отпуск перед отправкой на фронт. От радости, что мы скоро увидимся, я совсем расцвела и стала прежней Леной Новиковой, веселой, остроумной. Борис все время нашего пребывания в деревне был возле меня, как настоящий друг. Но ни словом, ни жестом не обмолвился о своих чувствах ко мне, за что я была очень ему благодарна, и наше общение с ним было очень приятным. Иногда при взгляде на Бориса меня одолевали сомнения:
- Почему же мы с Нинкой решили в Бориса влюбиться? Парень он был надежный, но неприметный. Ах, да! Вспомнила! Нам с Нинкой показалось, что улыбка у Бориса напоминает улыбку Сергея Лемешева. Даже нашли, что улыбка точь в точь, как у Лемешева! Тогда только что вышла на экран комедия «Музыкальная история». И мы с подружкой были без ума от фильма и от Пети Говоркова, то бишь Лемешева. Влюбились срочно в известного певца и артиста. Мы покупали билеты каждый день, пока шел фильм, на первый сеанс, на семнадцать часов и по окончании сеанса залезали, такие дылды, под сиденья, а когда запускали публику перед началом сеанса, мы вылезали и, находя свободные места, занимали их и смотрели фильм снова, и так три сеанса в день пока «Музыкальную историю» не сменили другие фильмы. Борьку, вернее, его улыбку, открыла я вскоре после нашей речной истории. Мы с ним часто встречались на детской площадке в парке, где гуляли со своими младшими братишками. Сделав это потрясающее открытие, я поделилась им с Ниной, и мы обе срочно в него влюбились, решив, что будем дружить втроем, пока он не выберет одну из нас. Сейчас, глядя на Бориса, я понимала, что то была лишь детская игра, а я бы никогда в него не влюбилась. Он бы мне даже как Юрка понравиться не смог. Но более верного друга найти было невозможно, и он, поэтому был мне очень дорог.
До самого конца августа, до нашего отъезда в город, ко мне больше никто не приезжал и от того стало немножко тревожно, что так долго нет писем от Эрика. Но успокаивала я себя тем, что письмо, наверное, ждет меня дома, просто ни мама, ни Ирина приехать не смогли.
В жаркий солнечный день мы возвращались в город. На этот раз дорога была более терпимая, грязь подсушила жаркое лето. Поэтому мы ехали весело, с песнями. Да и по дому, по бане соскучились. В деревне, кроме речки, помыться было негде. Подъезжая к городу, я вдруг вообразила, что Эрик, наверное, уже ждет меня дома, ведь сегодня 27 августа, поэтому ко мне никто не приезжал в колхоз с письмами. Наверное, решили приготовить мне сюрприз. Как только нас сгрузили с подводы, я схватила свои вещи и, к удивлению Бориса, помчалась в сторону от своего дома. Я бежала к Моисеевым и от мысли, что я сейчас увижу Эрика, у меня кружилась голова. Как мне хотелось, чтобы дверь дома открыл мне Эрик в ответ на мой громкий стук. От этого желания сердце мое забилось сильнее, но дверь открыла сердечно обрадовавшаяся мне няня Настя, запричитавшая:
- Ой, доченька наша, колхозница наша наконец-то приехала.
В коридор вышла приветливо улыбающаяся Ирина, встречать меня, но она была почему-то бледнее, чем обычно.
- Здравствуй, Леночка, - целуя меня, сказала она, а обращаясь к Насте, добавила, - Настенька, затопи скорее баню.
А Эрик? Он не приехал? Когда он приедет? Писем больше не было? - волнуясь, спросила я.
Ирина грустно посмотрела на меня, говоря:
- Знаешь, Леночка, то письмо в июле было последнее. Где он сейчас? Почему не приехал? Полная неизвестность. Ведь его обещали отпустить после окончания подготовки. А вот ни его, ни известий нет.
- А может он нарочно ничего не пишет, хочет неожиданным приездом нас обрадовать. А. Ирина Петровна?
- Дай Бог, - отозвалась Ирина, - может быть и так, но он и Марте не пишет почти два месяца, вот, Леночка, почитай ее полное тревоги письмо.
Мне стало не по себе, когда я прочла письмо мамы Эрика, на листках явно просматривались высохшие слезы. Но я так верила в возможность увидеть его, в его приезд, и мне так не хотелось расставаться с этой верой! Поэтому, успокаивая себя и Ирину, я убедительно сказала:
- Мое предчувствие не может не обманывать. Я чувствую, что он приедет. Скоро приедет.
- Спасибо, моя девочка, - улыбнулась грустно мне Ирина, - ты вселяешь в меня надежду.
Но, увы! Мои надежды не оправдались! Мы ждали терпеливо до середины сентября. Начало учебного года, школьные встречи и встречи с моими домашними как-то незаметно гнали время, и уверенность о встрече с Эриком не покидала меня. Сентябрьским солнечным днем я возвращалась из школы, кругом переливалась медь и золото деревьев в нарядных осенних уборах. Йошкар-Ола, утопающий обычно в зелени, золотой осенью особенно прекрасен. Залюбовавшись красавицей осенью, я машинально пошла к себе домой, а не к Моисеевым. Навстречу мне из нашего двора вышла моя мама, в сиреневом осеннем костюме, с розовым шарфиком. Она была такая изящная, красивая и ее бронзовые волосы так и золотились в солнечном свете, и вся она была в полной гармонии с осенью. Я заметила, как шедший ей навстречу молодой солдатик, остановился и произнес:
- Ай, ай, какой красивый! - но когда ион поравнялся, он огорченно произнес, - был красивый.
- Мамочка! Какая ты у меня красивая, - бросилась я к ней.
Она улыбнулась и обняла меня за плечи.
- Ты же слышала «был красивый». Значит, красота моя признается только издали, а вблизи «мадам, уже падают листья!». Как хорошо, доченька, что ты идешь домой, там тебе будут очень рады.
Я внимательно посмотрела на лицо мамы и с грустью заметила, что, конечно, уже есть морщинки, и кое-где сквозь бронзу проглядывает снежок седины, но все рано, она еще очень красивая!
- Мамочка! Ты все равно самая красивая в мире мама!
- Иди, доченька, моя хорошая, домой, а мне на работу пора, - поцеловав меня сказала мама и улыбнулась мне своей особой улыбкой.
Стоя на улице и глядя на маму, я напевая стала сочинять про нее стихи:
Идешь ты яркая, но седоватая,
- Еще ты стройная, но староватая.
Мужчины издали порой оглянутся.
Краса осенняя - бывает нравится.
Березки желтые и клены красные
С тобою схожие стоят прекрасные.
Но ветерок дохнет, и на земле листы,
Краса осенняя! Проходишь скоро ты!
- Эх, подумалось мне, был бы сейчас здесь Эрик, он бы подобрал музыку на эти мои стихи, и мы бы маме вечером спели песню про нее! Как бы она обрадовалась! Да Эрик! А ведь мы с ним никогда не были вместе, как бы он со своей белокурой головой и голубыми глазами выглядел бы в золоте осени!.
Ой, Эрик! Ведь сегодня 16 сентября, а от него 3 месяца нет ни строчки и не приехал, как обещал, - опомнилась я от своего покоя, и надежда покинула мою душу, на сердце навалилась такая тоска, что, не заходя домой мне, пришлось развернуться обратно к Моисеевым.
Ирина встретила меня грустной благодарной улыбкой. Обрадовалась, что я пришла. Даже не поругала меня за опоздание несмотря на то, что, ожидая меня, она не обедала.
- Извините, мама Ира. Я больше не буду заставлять ждать к обеду. Возле школы мне неожиданно встретилась мама. Послушайте, какие стихи сочинились у меня про мою мамочку, и вы все поймете!
Ирине стихи понравились.
- Ах, мама Ира, был бы Эрик, - начала я, но, увидев, что Ирина еле сдерживает слезы, мне пришлось изменить тему разговора. - Что от Эрика ничего нет?
- Нет, Леночка, вот от Марты вчера пришло письмо, по-моему, ты его не читала.
- Нет, а что она пишет?
- Письмо ее полное тревог за судьбу Эрика! На девочка, прочти сама.
Письмо Марты навеяло на меня еще большую тоску. Душа моя раздиралась от горя, но видя состояние Ирины и понимая, что ее надо беречь, я сдерживала себя.
Тянулись тоскливые дни, наполненные ожиданием и страхом за Эрика. В школе и в нашем доме было легче, а в доме Моисеевых становилось безысходно грустно. Лиза, видя мои переживания, как-то сказала мне?
- На свое горе ты встретила Эрика! Лучше бы его никогда не было в твоей жизни, извелась ты вся!
- Лиза! Замолчи! Замолчи! Это счастье, что я его встретила, а то бы так и прожила всю жизнь в серости. Все прекрасное всегда быстро кончается. Я ни о чем не жалею, и ты так, пожалуйста, не говори больше!
Лиза с сомненьем встретила мое горячее негодование, а я стала молиться за Эрика.
Как-то в промозглый осенний день, когда злой ветер кружил по земле мокрые опавшие листья, а обнаженные деревья стояли черные и беспомощно махали голыми ветвями, а как всегда теперь из школы подходила к дому Моисеевых. Дверь в дом почему-то была широко открыта, а в прихожей меня поразил необычный резкий запах каких-то лекарств. Навстречу мне из столовой вышла заплаканная няня Настя.
- Что случилось, Настя? Почему вы плачете? Где Ирина?
- Ее голубушку, нашу Ирину Петровну, увезли в больницу с сильнейшим сердечным приступом.
Вопрос, отчего у нее случился сердечный приступ, застрял у меня в горле, потому что я увидела на комоде конверт с военным штемпелем, который тотчас же оказался у меня в руках. Строчки письма, которое я прочла, ударили меня в самое сердце: «Ваш муж и сын, Эрик Владимирович Моисеев пал смертью храбрых 14 сентября 1942 года».
- Боже! Где ты? За что же ты меня оставил? Сидит семнадцатилетняя вдова даже слез у нее нет! Вот и навсегда оборвалась песня любви и юности - проносились такие мысли в моей голове. Я уже чувствовала, что сейчас опять впаду в такое же состояние, которое у меня было при отъезде Эрика, как вдруг, как будто бы сквозь какой-то туман, издалека донеслись причитания Насти:
- Бедная наша Иринушка! Боюсь, она там умрет, известно, какой уход в больнице, да еще в военное время. Я ведь официально - ей чужая. Преодолевая тяжесть, свалившейся на меня беды, я поняла, что сейчас главное - выходить Ирину. Ее так любил Эрик!
Взяв с собой еды, теплых вещей, халат и назвавшись племянницей Ирины, я добилась разрешения находиться все время возле нее и ухаживать за ней. Ирина была в полубессознательном состоянии, но когда пришла в себя, очень обрадовалась мне. Три дня я не отходила от нее ни на шаг, пресекая ее попытки горевать и плакать, хотя сердце мое разрывалось от боли. Мне приходилось все время внушать Ирине:
- Мама Ира! Эрик жив! Я чувствую это! Похоронка - это ошибка. Он в августе еще был в училище на подготовке. Не могли его так быстро убить. Вы должны поправиться, не имеете вы права болеть, потому что Эрик вас просил заботиться обо мне. Маме моей не до меня. Кто мне поможет жить и учиться, как хотел Эрик?
И приходилось мне придумывать всякие небылицы, чтобы ее успокоить. Как ни странно, то ли оберегая Ирину, то ли я заранее оплакала Эрика, когда он уезжал, но на этот раз мне удалось держать себя достойно. На четвертый день Ирине стало немного лучше, и она запросилась домой. Дома мы с Настей за ней тщательно ухаживали и здоровье ее пошло на поправку. Врач дал мне освобождение от школы по уходу за больной, чтобы у меня не было неприятностей. Вскоре пришло трагичное письмо от мамы Эрика Марты Артуровны.
«Дорогие мои Ирина и Леночка! Теперь моя жизнь не имеет никакого смысла. Мне после потери мужа не перенести гибель сына. Я ухожу из госпиталя на передовую подбирать раненых с поля боя. Спасу чьих-то сыновей, коли своего не сумела уберечь. Эрик убит, теперь в этом нет никаких сомнений. Мне передали его документы и фотографию Леночки, пробитые пулей и в крови. Я положила их на горку в нашей московской квартире. В Москве я была проездом, получая направление на фронт. Ключи от нашей квартиры я оставила у Марии Абрамовны. Ирочка! Крепись и постарайся сделать все, о чем просил тебя Эрик. Это свято, это сохранение памяти о нем. Обязательно пропиши Лену в нашей квартире, это было тоже пожелание Эрика. Спасибо вам, мои родные, за все! И за то, что вы были в моей жизни! Живите долго. Целую вас. Марта. 20 октября1942 г.
P.S. Если вопреки моему желанию пуля и смерть не возьмут меня - увидимся. Пусть ключи (мой экземпляр) будут на всякий случае всегда у Марии Абрамовны. Прощайте. 21.10.42.».
Вот когда мне стало по-настоящему плохо. Внушая Ирине, что смерть Эрика ошибка, я сама уже в это поверила. А теперь - никакой надежды! Чтобы не расстраивать Ирину и вволю поплакать, я выскочила во двор. А там падал огромными хлопьями первый снег. «Снежинка» - вспомнилось мне и показалось, что голос Эрика звучит рядом. Но, увы! Улица, по которой мы столько раз с ним гуляли под такими же снежинками, была пуста. И впереди ждет жизненная пустота.
- Единственный мой, - обливаясь слезами, шептала я, не замечая, что стою на морозе раздетая и начинаю замерзать. Слезы ручьями лились по моему замерзшему лицу. - Как же ты меня оставил, Эрик? Ведь обещал быть вместе со мной всю жизнь!
- Лена, - раздался тревожный голос Насти, - простудишься, иди домой!
- Пусть простужусь и умру! Что за жизнь на земле без Эрика?
Настя накинула что-то на меня и насильно повела домой. Не помню, как я оказалась в постели. Я очень сильно простудилась и у меня поднялась высокая температура. Всю ночь в бреду я ходила по снежному вьюжному полю, искала Эрика, голос которого откуда-то звал меня:
- Снежинка! Моя хорошая, иди ко мне! Скорее иди ко мне! - И я, разгребая сугробы, задыхаясь во сне, спешила к нему...
После того, как у меня спала температура, меня опять охватил ужас от невозвратности потери и безысходности случившегося.
Война! Проклятая война! Скольких самых лучший и любимых она погубила, сколько горя принесла почти в каждую семью! Боже! Когда же она кончится?!
Конец первой части