Настя соскочила с печи, задом отворила набух-шую дверь. За Настей слезли с печи Кузька, Васька и Змитрок. Вслед за облаком пара вскочили в тёмные сени. Холодно. Дети все босы. У Насти голова повя-зана платком, мальчишки в одних рубашках до колен.
- Дверь закрывайте! – крикнула мать.
Она стояла у печи. Материно лицо освещалось огнём из печи. От печи пыхало жаром. Сухо скрипе-ли сверчки. Настя захлопнула дверь. Потом зачерп-нула воду, хлебнула и дала напиться братьям.
- Озябли? А то на двор сбегаем, посмотрим, как батя коня запрягает, - прошептала она.
На дворе отец запрягал в сани. Его звали Яковом. Падал снежок, на тыну сидели вороны. Детям во дворе показалось не так холодно, как в сенях. На бате потрёпанная шапка. Рукавицы торчат за пазухой сермяжного зипуна, подпоясанного лыком, лапти визжат по снегу. Сбруя гнилая и у него дело не ла-дится. С досады он покрикивает на лошадёнку.
Дети жались на обледенелом пороге, наблюдая за отцом, хотя мороз и беспокоил. Наконец, отец запряг, надел рукавицы, взял из саней кнут, упал боком на сани и рысцой поехал в лес за дровами.
- Ой, холодно, - сказала Настя.
- Ничего, на печке отогреемся, - ответил Васька.
Дети кинулись в тёмную избу, полезли на печь, стуча зубами. Мать месила тесто при свете лучины. Настя натянула на себя и братьев бараний тулуп и начала шептать про разные страсти: про тех, кто по ночам шуршит в подполе. Дорога шла лесом.
Вековые сосны закрывали небо. Конь плёлся рыс-цой, ветви задевали дугу, осыпая снежной пылью. Белка кинулась со ствола, посыпался снег. Большое малиновое солнце светит, но не греет. Пока Яков нарубил дров, вспотел. На обратном пути продрог, одежда покрылась инеем, и сам он дрожал от холода, как в ознобе.
Наконец, Яков приехал в село. В начале села на пригорке – церковь. В раскрытом притворе видны огоньки свечей и молящиеся старухи. Возле бревен-чатых изб кучи золы, сношенное тряпьё, битые горш-ки – всё выкидывается на улицу.
Въехал во двор, распряг лошадь, поставил её в са-рай, сгрузил дрова. Теперь можно и отдохнуть. К тому времени у Матрёны поспели хлебы. Дети потя-нули носами сытный дух. Духом потянуло детей к хлебам. Поели и опять полезли на печь. Там и проси-дели до вечера. День кончается. Солнце клонится в морозную мглу. Снег синеет. Находят сумерки, и начинают звонить к вечерне.
После поездки в лес Яков занемог, так и не попра-вился. С каждым днём ему становилось всё хуже и хуже. И вот под тёмными ликами образов Яков уми-рает. Потемнели глазные впадины, заострился нос. Дыхания не слышно, Яков без памяти.
У заиндевелого окна, где в стекле играет лунный свет, сидит неподвижно его жена Матрёна. Сквозь туман слёз глядит она туда, где виднеется вытянув-шийся нос умирающего мужа. Чернобровое её лицо распухло от слёз. Утром пришёл батюшка, окрестил умирающего Якова крестом и начал читать отходную молитву.
Матрёна пронзительно закричала, дико завыла. Осталась она вдовой с четырьмя малыми детьми и бедностью. Одежды у них нет, кроме той, что на них. На всю семью один рваный полушубок, пара валенок да рукавицы. Из хозяйства одна лошадёнка. Дрова кончились, печь топить нечем, а за дровами ехать некому. Пришлось топить печь соломой с крыши сарая.
После похорон Матрёна жила, как в тумане. Но она-то не умерла, ей как-то надо жить, детей растить. Как-то пришла к ней соседка.
- По селу ходят портные. Шьют, кому, что надо, пошить, - говорит она.
- Мне шить не из чего, - ответила Матрёна.
- Ты бы отдала им в ученики одного своего хлоп-чика. Научится шить, будет себе хлеб зарабатывать шитьём. Тебе ж одной не прокормить эту ораву.
- А возьмут?
- А ты поговори с ними. Может, и возьмут.
Матрёна договорилась с портными, чтоб они взя-ли в ученики одного из её сыновей. Ушли портные из села и увели с собой Ваську. Перед их уходом за бревенчатой стеной всю ночь шумела непогода. В печной трубе выли голоса. Васька, лёжа на печи, слушал их вой и чудился ему домовой, о котором рассказывала Настя. Уснул под утро, и приснилась ему плачущая мать.
Утро было тихое. Сыро, падают сосульки. За се-лом разливается заря. Таким и осталось в Васькиной памяти родное село. Портные – евреи. Они передела-ли Васькино имя на свой манер и стали называть его Ёськой. Мастерству учить его они не торопились. Он был слугой, выполняющим поручения и своих учите-лей, и хозяев тех домов, где останавливались шить. Хозяйки посылали его то за водой, то за дровами во двор, то золу вынести, то помои, то скотину напоить.
Ёська не раз получал тумака от своих хозяев. Вот и вчера была ему выволочка. Хозяйка велела ему почистить картошку, а он плохо удалил глазки. Хо-зяйка взяла эту картошину и стала тыкать ею в лицо Ёськи. Учителя его не стали за него вступаться, а вместо этого один из них схватил его за волосы, выволок во двор и отходил поленом. А кормили плохо. Дадут кусок хлеба – и вся еда, а щи они сами съедали. Ёська рад бы вернуться домой, наняться в подпаски, да не знает дороги в родное село. А они всё дальше уходят от родного Ёськиного дома. Наконец, пришли в Краснодарский край. Красиво тут. На деревьях – пахучая листва, птички поют. Весна!
Потянулись годы. Портные трудились, как пчёлы. К труду они относились с большим почтением. Раз в неделю по субботам отдыхали. Ёська выучился всё-таки у них ремеслу. Он превратился во взрослого парня и получил новое имя: из Ёськи он превратился в Геселя. Он отделился от своих учителей и стал работать на себя. За три года он скопил немного денег и вернулся в родное село. Домой он пришёл поздно вечером. Над чёрными крышами светили звёзды. Гесель посмотрел на звёзды – огоньки, рас-сыпанные густо по тёмно-лиловой тверди. Оттуда лился в душу ему покой. До чего же маленьким показался он сам себе. Маленьким, но не жалкой плотью чувствовал он себя. Казалось бы, животному не вынести того, что вытерпел Гесель за тридцать лет своей жизни. Били, казнили голодом и холодом, но он не падал духом. Вспомнилось, как его один раз били с особенной яростью. За что били? – не вспом-нить. И ещё скользнуло в памяти: тихий вечер на селе, в воздухе стоит пыль, мычат коровы, заворачи-вая к своим дворам. Мать встречает корову во дворе, а двор – заброшенный. Васька с братьями сидит на перевёрнутой телеге без колёс. Мыча кротко и добро, входит бурёнка. Морда у неё тёплая, нос влажный, глаза большие, лиловые. Бурёнка дохнула в сторону мальчишек и пошла в сарай. Мать, присев на скаме-ечку, стала её доить. Ширк-ширк – льётся молоко в подойник. Мальчишки сидят на телеге. Мать прино-сит крынку и наливает в кружку молоко из подойни-ка. Первым молоко пьёт Кузька. Братья смотрят, как он пьёт, младший Васька вздыхает, потому что ему пить последнему.
Гесель очнулся от воспоминаний у порога роди-тельского дома. Хорошо после долгого отсутствия придти в родительский дом. Войдёшь – всё привыч-но, всё по-новому знакомо. В холодных сенях налево дверь в хату. Открыл дверь и шагнул в избу. Пахнет в родительском доме по-особенному, приятно, уютно. Мать не узнала сына. Она проводила его из дома совсем маленьким, а вернулся возмужавший человек.
- Мама, это я! Не узнала? Я – Васька. Здравствуй, мама, - говорил ей повзрослевший сын.
- Здравствуй, сынок! – обрадовалась мать.
Подошёл Змитрок поздороваться с братом.
- Как вы тут?
- Настя, сынок, умерла. Простудилась и заболела чахоткой, - заплакала мать.
- А где Кузька?
- Кузька женился, построил себе дом тут непода-лёку
Сообщили Кузьке о возвращении Васьки. За столом сидели три брата – Васька, Кузька и Змитрок. Начались расспросы, взаимный обмен новостями.
- Как тебя евреи звали? – спросил Кузька. – Тут они тебя называли Ёськой.
- Сначала так и звали Ёськой, а когда подрос, стали называть Геселем.
- Ты, Кузька, постарше был. Помнишь, как мы на печке без штанов всю зиму жили. Настя нам страш-ные сказки рассказывала.
- Да, было. Братья положили ложки, облокоти-лись, задумались, будто повеяло на них печалью. Митрок налил в стаканчики, и опять пошёл неспеш-ный разговор.
- Вот нас три брата, - проговорил Змитрок задум-чиво. – Кузька обзавёлся семьёй, а мы с Васькой - бобыли. А хочется, чтоб жена меня дома ждала.
- Жениться вам пора, - говорит мать. - Тридцать годочков Ваське исполнилось, пора свою семью заиметь.
- Что ж, мама, женим Ваську. В Стригове есть де-вушка на выданье, в самом соку – девятнадцать лет. Красавица из красавиц! Хочешь, мы её высватаем тебе?
Татьяна действительно была красавицей, и жених у неё уже был, но приехал Васька сватать, понравил-ся девушке, и сыграли свадьбу.
Приехал жених с поезжанами в Стригово, а там уже с утра пели, не смолкая, свадебные песни. Под песни невесту одели, причесали, косу переплели лентой. Посадили невесту под образами. Невестин дружок пошёл встречать жениха. И вот на пороге появился жених в окружении дружек.
Невестина родня вскочила навстречу жениху. Он с непокрытой головой с тёмными кудрями выглядел красавцем. Карие глаза так и впились в невесту. Дружка подошёл к столу с яствами, за которым сидела невеста с подружками.
- Хотим князю откупить место.
- Дёшево не продадим, - ответили подружки, заго-раживая невесту.
Дружка высыпал на стол червонцы, и Ваське ус-тупили место рядом с невестой. Они запели под-блюдные песни – протяжные, невесёлые. Наконец, застолье кончилось. Пришло время увозить невесту.
- Благословите молодых везти к венцу, - сказала сваха.
Мать невесты благословила молодых, и свадебная процессия двинулась в Колодезьки. Был уже вечер, когда молодых обвенчали. Невеста подняла глаза, застланные слезами, Васька поцеловал её в губы.
Венчание кончилось, свадебная процессия двину-лась к дому жениха. Пир продолжался. Пришло время, невесте расплели косу и покрыли голову платком. Невеста сидит за столом уже в бабьем уборе.
Жениха и невесту обсыпали зерном, женщины за-пели весёлую песню, начались танцы. Долго весели-лись, но пора уже отправлять молодых в опочиваль-ню.
- Благословите вести молодых опочивать, - сказала сваха Васькиной матери.
Она перекрестила молодых и повели жениха и не-весту ночевать в сарай. Васька закрыл ворота и под-толкнул жену к сеновалу.
Жители села узнали, что Ваську евреи звали Гесе-лем, и это имя, будто, приросло к нему. Васьки в селе были и другие, а Гесель – один. Так и остался он до конца своей жизни для односельчан Геселем.
За месяц замужества Татьяна исхудала, в глазах появилось что-то жалкое. На пожелтевших щеках её, как на осеннем листке, чахнул неяркий румянец.
- Живу, как колесом перееханная, - думает Татья-на, наклонившись к сундуку и склонив голову в плаче.
Плач в тяжёлую минуту, что дождь в майскую засуху. Муж досаждает своими придирками, но надо терпеть. Вышла замуж – терпи. Брак заключен на небесах, и только смерть избавит от мужа.
- Мы с тобой, как рыба с водой, - говорит Татьяна мужу. – Рыба на дно, а мы с тобой…
В конце февраля Гесель снова двинулся в Крым. Деньги, которые он накопил, ушли на свадьбу. Надо строить дом, а на это нужны деньги. Надо бы и зе-мельки прикупить. Ах, и земля здесь чёрная, плодо-родная! Распахать бы земельки – полный амбар засыпал бы зерна. Чернозём! Но денег нет на её покупку. Надо ехать в заработки.
В Колодезьках ещё ездили на санях, а в Крыму уже зазеленели курганы. То и дело в прорывах весен-них туч слепило солнце. Идёт Гесель степью, кругом – ни души, только косяки журавлей, крича, пролета-ют в выси. К вечеру на горизонте показалось селение.
Гесель остановился на ночлег. Ночью поднялся сильный ветер с моря. Затянуло звёзды. В непрогляд-ных тучах вспыхивали зарницы. Утром раскололось небо. Слепя глаза, полыхали молнии. Полил дождь.
А Татьяна дома тоскует по мужу. Свекровь всё что-нибудь найдёт, что не так.
- Почему Васька на второй месяц после свадьбы ушёл из дому? Что ж ты, дура тоскливая, что от тебя муж, как от чумы, бежал на край света?
А на дворе – весна. Берёзы, словно в цыплячьем пуху, зеленеют. Плывут по небу белые облака с синими донышками. Татьяна глядела, глядела на них и заплакала. На подоконнике раскрытого окна топ-чется голубь, чирикают воробьи, пахнет зеленью. Татьяна очи исплакала, дожидаясь мужа. Она была беременна.
Гесель трудился, не покладая рук. Заказов было много. Скопив немного денег, он вернулся домой. Дождалась Татьяна мужа и опять не осушала слёз. Кинулась навстречу дорогому мужу, он поцеловал, подошёл к матери и будто забыл о жене. Настала ночь, скребли мыши. Вокруг тишина. Муж сопит рядом, незаметно уснула и Татьяна. Разбудило её жаркое дыхание. Спросонок она не поняла, кто нава-лился. Муж её не ласкал, насильничал, молча, и сразу же заснул. Татьяна отодвинулась к краю постели и заплакала, уткнувшись в подушку. Вскоре у Татьяны начались роды: страшная боль опоясала таз.
- Ой, умру! - кричала она с обезумевшими глаза-ми.
- От этого не помирают, говорила свекровь. – Тер-пи.
Татьяна обессилела от потуг и крика. Когда роди-лась дочь, она была чуть жива. После этого она ро-дить больше не могла.
Гесель купил немного земли и на этом пятачке построил избу. Произвели раздел имущества, при этом чуть не подрались с Митраком и на всю жизнь остались врагами.
После этого Гесель ещё три раза отправлялся в за-работки. Купил лошадь, тёлку, пару овец, поросят, прикупил ещё немного земли. Потом к избе пристро-ил ещё трёхстенок. Двор обнёс изгородью и поставил ворота. Человек стал на ноги. Дочь подрастала. Стала ходить в соседнее село в школу – училась грамоте, но и дома трудилась наравне с взрослыми.
Зима. За снежными ветвями разливается заря. Медленно поднимаются дымы – хозяйки затопили печи. Яснее проступают крыши между ветвями де-ревьев, курится дымами заречье. Гесель повёл ло-шадь поить: добрый хозяин сам должен напоить коня. Он достал из колодца ведро воды, подал паху-чую воду лошади. Она пила морозную воду, подни-мая голову, - глядела на зарю, а вода текла с губ. Заржала, сотрясаясь.
- Балуй, балуй, - тихо сказал Гесель.
Татьяна в это время приготовила корове тёплое пойло. Выгнала её из хлева. За нею, хрустя копыта-ми, выбежали овцы.
Вернулся хозяин, задал коню корму, кинул свежей подстилки. Снежные верхушки деревьев осветило солнце. Зазвонили в церкви. На крыльцо выскочила сероглазая девчонка.
- Пойдём, батя, снедать, - позвала она отца.
Гесель обмёл веником валенки и шагнул в сени. В избе Татьяна уже поставила на стол картофельное пюре в деревянной миске. Ели не спеша. Зимой работы мало, торопиться незачем. А Настя заторопи-лась: надо бежать в Кривошеи в школу.
Гесель вышел во двор. Новый бараний полушу-бок, крытый сукном, валенки, новый вязаный шарф защищали его от пронзительного ветра. По улице с шорохом гнало поземку. Проведав скотину, Гесель вернулся в избу. Татьяна занималась гусиными перь-ями – пора готовить приданое дочери. Семья живёт безбедно, за женихами дело не станет. К Геселю односельчане часто обращаются одолжить хлебушка и многие ему должны. Расплатятся с нового урожая.
Пришло время, и мать Геселя умерла: отжила свой век. Когда Геселю сообщили о смерти матери, он, молча, вышел, зашагал по улице. Вошёл в родитель-ский дом. Мать лежала с изумлённым лицом, веки зажмурены, в руках – образок. Гесель поглядел на это лицо. Оно показалось ему чужим, незнакомым. За долгие годы странствования он отвык от матери. В доме уже толпились соседи. Гесель подошёл к брать-ям.
На третий день покойницу предали земле. Татьяна мужа утешать не стала: знала, что он к ней относился с прохладцей. И сама она свекровь не жалела.
Зимой мужики собирались у кого-нибудь потол-ковать, узнать новости. До петухов засиживались. Начались разговоры о войне.
- Войны Германии с Россией не должно быть, по-тому что Германия пользуется нашим хлебом.
- Война будет между Германией и Францией за виноградники. А мы тут при чём?
- Задерутся они – быть и нам там. Хошь не хошь, а придётся воевать.
- Тут вот какое дело: идёт борьба капиталистиче-ских государств за рынки и колонии.
- А мы тут причём?
- У нас головы будут болеть с чужого похмелья.
- Паны дерутся, а у холопов чубы трясутся.
А вскоре началась война. Эшелоны с солдатами потянулись к русско-австрийской границе. Эшелоны, эшелоны… По артериям страны к западной границе гонит Россия серошинельную кровь. Вдоль дороги дымятся в росе вызревшие овсы. Млеет поле с неуб-ранным житом.
Вызревшие хлеба топчет конница. Тяжёлые солдатские сапоги трамбуют дороги, вымешивают грязь.
Там, где шли бои, лицо земли взрыли снаряды, ржавеют осколки чугуна и стали. По ночам за гори-зонтом тянутся к небу алые зарева, полыхают дерев-ни.
К исходу клонился август. В садах желтел лист, наливался багрянцем. Происходили изменения и в людях. Каждый по-своему вынашивал в себе горе, посеянное войной. Каждый по-своему зализывал раны.
А в штабах разрабатывались планы наступления, над картами корпели генералы, мчались, развозя боевые приказы, ординарцы, сотни тысяч солдат шли на смерть. Сёла обезлюдели. Разгоралась горькая страда: не одна женщина отголосила по мёртвому. Ложились родимые головами на все четыре стороны, лили кровь и беспробудные истлевали на чужбине. Покинули мужики сёла и гибли во вшах и тоске.
От села Колодезьки фронт далеко. В погожий сен-тябрьский день летала над селом паутина, по-вдовьему усмехалось солнце, строгая синева неба была чиста. Тронутый желтизной лес горюнился, дуб ронял резные листья, лишь ольха у реки зеленела, радуя глаз.
День стекал к исходу. Мирная баюкающая осен-няя тишь. На горе дорога разветвляется, маня людей шагать за неясную нитку горизонта, в неизведанные просторы. По ней топтался ветер, пороша пылью.
Война повыдергала из Колодезек людей, но Геселя на войну не призвали. Шли дни, переплетаясь с ночами. Шли недели, месяцы. Война начала солдатам надоедать, увеличилось число дезертиров.
В 1917 году в России произошла революция, в ре-зультате которой была уничтожена власть буржуазии и создано Советское социалистическое государство.
Советское правительство обратилось ко всем воюющим державам с предложением о заключении мира. Был заключен Брестский мир. На западном фронте военные действия завершились полным поражением Германии и её союзников.
Война сказалась на хозяйствах. Дворы, где не ос-талось мужиков, щерились раскрытыми крышами. Разрушение оставляло свои следы.
У Стеселя стена хаты падала на улицу, держала её врытая в землю подпорка. И так по всей улице. Лишь у немногих двор выглядел исправно, в том числе и у Геселя.
Бродили по сёлам отголоски столичных разгово-ров о царской фамилии и, наконец, пришла весть о свержении самодержавия.
- Без царя будем жить.
- Как же без царя?
- Царь нужен. Без головы не проживёшь.
- А какая власть будет?
- Государственная дума будет править.
- Тяжёлые времена наступили.
- Может, и полегчает?
- Чем это нам полегчает?
Передавались упорные слухи, что император подписал акт об отречении от престола. Люди подол-гу обсуждали услышанные речи. В ночной темноте шла беседа, а над Россией скорбно слезились звёзды. Ветер стлался над землёй, напитанный запахами листа-падалицы и снега.
Гесель в кипевших вокруг событиях не разбирал-ся, в беседах не участвовал. Наступила зима. Ветер перевеивал снег, текла по улице поземка. На деревьях - бахрома инея. Ветер стряхивал его. Падая, он на солнце отливал радужными красками. В конце зимы началась гражданская война, а в селе Колодезьки покоилась тишина. О войне, закипевшей внутри страны, знали лишь понаслышке. Смутно разбираясь в политике, выжидали, прислушивались, и не чуяли, что у порога домов караулит их беда, ещё горше, чем война.
Пришла весна. В ночь под пасху небо затянуло тучами. Уже в сумерках с протяжным стоном хряст-нул лёд, и вылезла из воды первая крыга. Лёд взло-мало. Кружились, сталкиваясь, ледяные глыбы. Там, где река заворачивает вправо, образовался затор. Скрежет налезающих друг на друга крыг доносится в село. За ночь лёд поломало, пронесло, и началась весенняя распутица. Река разлилась, затопило луг. В каждой балке – шумные потоки снеговой воды.
Татьяна чистила коровник. Мокрые от пота воло-сы вылезли из-под платка, падали на лоб. Татьяна поправляла их тылом грязной, провонявшей навозом, ладони. У ворот лежали сбитые в кучу слитки навоза.
Гесель прошёл на гумно, хозяйским взглядом об-мерил прикладки сена. До слуха его дошли голоса Кузьки и соседа Агея. Гесель вернулся во двор, по-здоровался и пригласил их в дом. Шёл, глядя на полёт сороки, и сравнивал бездумную птичью жизнь с людской.
- Большевики добиваются, чтоб не было богачей и кулаков, - говорит Кузька.
- А кто такие большевики? – спросил Гесель.
- Большевики – это рабочие, которые лучше нас научились понимать жизнь, - ответил Кузька.
- Сейчас власть берёт в руки Совет народных ко-миссаров, - добавил Агей.
- А он работает на пользу народа? – спросил Ге-сель, но на этот вопрос никто не знал ответа.
- Тяжёлое время наступило.
- Ревком выбрали.
- Беднота головы подняла!
Шла беседа. За окнами вершило свой поход солн-це. Послышался вечерний благовест. Гости погово-рили о новостях и ушли. Был тот предночной час, когда стираются очертания и краски. Дневной свет путается с ночным, и всё кажется нереальным, ска-зочным.
Геселя клонило в сон, и всё происходящее каза-лось ему ненужным. Он лёг спать, но сон не шёл. Его брало раздумье. Неграмотный мужик в политике не разбирался и не хотел думать ни о чём, происходя-щем в мире. Мысли его вертелись вокруг дома и хозяйства. Он представлял себе, как выедет в поле, пойдёт за плугом, держась руками за чапыги, будет вдыхать запах молодой травы и поднятого лемехами чернозёма, ещё не утратившего сырости, и ни до чего ему не было дела.
И вот отсеялись. За приречными вербами разного-лосо гомонили лягушки. По селу рассасывалась предвечерняя прохлада. От домов на дорогу падали огромные тени. Прошло стадо коров. Погоняя коров хворостинами, шли их хозяйки. Ребятишки играли в чехарду.
Возле Агея на скамеечке сидели мужики. Он рас-сказывал о каком-то случае на германской войне. Остальные, молча, слушали.
- Кому нужна была эта война? Я бы свёл верхово-дов один на один. Пусть бы они бились, как Давид с Голиафом: чей верх, того и власть. Народу всё равно, кто им правит.
- Вот соберут всех в коммунию.
- А что такое коммуния?
- А что это за коммунистическая партия?
- Нас в неё запишут?
- Это дело добровольное. В партию вступают доб-ровольно те, кто хочет бороться за дело освобожде-ния крестьян от гнёта помещиков.
Много тяжёлых думок было передумано, много непонятного творилось в мире. Говорили, что не фронт страшен, а чрезвычайные комиссии и трибуна-лы. Говорили, что вершат они суды короткие и не-правые. Суд прост: обвинение, пара вопросов, приго-вор – расстрел.
Слухам верили и не верили. Мало ли что набре-шут. Мужики собирались вечерами на улице, дели-лись новостями. Народ разделили, будто плугом перепахали. Страшное время! Брат против брата пошёл. Стежки, прежде сплетавшие их, поросли бурьяном непролазно – нет дальше пути, тупик.
Обычным порядком шла в селе жизнь: по будням работа сжирала время. В обычной сутолоке бились люди: веяли намолоченный хлеб, засыпали в амбары зерно. Горячим духом свежеобмолоченной ржи и мякинной пыли обволакивало село. По воскресеньям с утра валили в церковь. По вечерам улицы стонали, игрища выплёскивались в песнях, в танцах под гар-мошку. Лишь поздней ночью догорали последние песни.
Настя выровнялась в статную и красивую девуш-ку. Вызрела, как яблоко-скороспелка. Старшие под-руги приняли её в свой девичий круг. Пятнадцатая весна минула. Была в ней смесь детства и расцве-тающей юности. Приходя с игрищ, она рассказывала матери немудрые свои секреты. Татьяна с радостью выслушивала её бесхитростные рассказы.
С игрищ приходила после петухов. Вот и в этот раз она пришла поздно. В сенях почуяла запах бого-роциной травки. В майское цветение Татьяна собира-ла травы, копала целебные корни. В сенях висели пучки трав от разных недугов и хворей. Зимой и летом в сенях висел тонкий аромат
На цыпочках Настя прошла в горницу, разделась, перекрестилась и легла. В окно светит луна. В углу под вышитыми полотенцами мерцают иконы, над кроватью гудят потревоженные мухи. Только уснула, а небо уже посветлело. Редкие в рассветном небе звёзды глядят на село, над рекой клубится туман.
Проснулся Гесель, вышел на крыльцо. Во дворе на траве блестит серебром роса. Татьяна вышла доить корову. На икры босых ног её брызгает роса, по траве лёг тёмным ручейком след. Гесель поглядел на Тать-яну и пошёл в дом. Его догоняли петушиные пере-клики.
Проснулась Настя и пошла за водой. С горы спус-тилась к колодцу. Она ловко зачерпнула ведро воды, потом зачерпнула другое ведро. Перекинув через плечо коромысло, лёгкой раскачкой пошла в гору. Ветер трепал на ней юбку, перебирал завитки волос, выглядывающих из-под платка. Розовая кофточка, заправленная в юбку, охватывала упругую грудь.
Поднимаясь в гору, Настя клонилась вперёд, не замечая, что ею любуется молодой парень. Ему хоте-лось заговорить с девушкой, но она прошла, не обра-тив на него внимания. Парень проводил её долгим взглядом.
К вечеру собралась гроза. Над селом стояла тём-ная туча. Небо перечерчивали молнии, гремел гром. Небо грозно чернело. От вечерни, крестясь, спешили старухи, а на землю падали первые капли дождя.
Настя стояла посреди двора и ждала, когда дож-дём смочит голову, чтобы волосы росли густыми. Дождь припустил частый. Над крышей загремел гром, и Настя побежала в дом.
- Ишь, как полыхает! – говорит Татьяна, до ужаса боявшаяся грозы. – Свят, свят, свят Господь Сава-оф…
В избе стало ослепительно сине, а следом грохнул гром. Татьяна ничком ткнулась в постель. На раз-мякшую землю льёт дождь, пенит лужи, потоком несётся к реке. Наконец, из прорехи разорванной тучи выглянула луна. Земля лоснится влагой, небо прояснилось.
От троицы остались по дворам сухой чабёр, рас-сыпанный на полах, да зелень срубленных веток, приткнутых возле ворот. С троицы начался покос. С самого утра зацвёл луг праздничными бабьими юб-ками да нарядными платками. На покос одевались, будто на праздник. Так повелось исстари.
На телеге сидела Настя с матерью. Настя счастли-ва. Лицо её, весёлое, тронутое загаром, выражало радость. Гесель правил лошадью. Он вытирал набе-гавший пот. Согнутая его спина темнела пятнами пота. Солнце насквозь пронизывало облака, опуская на Землю лучи.
День начинался знойный. Лошадь, опустив голо-ву, еле плелась. Гесель, жалея лошадь, не понукал её. Он помахивал кнутом, словно не решаясь ударить лошадь, а она, понимая это, не прибавляла шагу.
Приехав на свою делянку, Гесель отпряг лошадь и начал косить. Татьяна с Настей лежали под телегой, ожидая, когда подсохнет трава. После обеда начали грести. Скошенная трава сохла, излучая дурманящий аромат.
Только закончился покос, подоспела жатва. Гесель сеял три десятины разного хлеба. Вся семья труди-лась в поте лица. Началась молотьба.
С гумен ползли звуки молотьбы. Село млело под сентябрьским теплом. В каждом дворе, обнесённом плетнями, под крышей каждого дома текла своя жизнь. Настя пошла к реке смыть с себя пыль, осев-шую на ней во время молотьбы.
От зноя растрещались кузнечики так, что в ушах было сухо. Вдали чернел сосновый бор. На осоке сидели стрекозы. Настя вошла в воду. Стрекозы, сорвавшись с осоки, летали возле купающейся Насти.
Женихи Настей не брезгают. Вот и очередные сва-ты явились. Заехали во двор. Родители со свахой пошли в избу. Перекрестились на образа.
- Здорово! Принимайте гостей!
- Гостям мы всегда рады, - отвечает Татьяна, под-вигая табуреты гостям.
- А мы к вам по делу, - говорит сватья, и в это время в избу вошёл Алексей. Хозяева догадались, зачем явились гости.
- У вас – невеста, у нас – жених. Не сговоримся ли? Может, породнимся? Что ждать? Мало ли пере-старков на селе?
- Наша не засидится, но она ещё молода, - говорит отец. – Рано ей замуж, подождём ещё.
- Дело хозяйское. Если вы ищете кого получше, то извините, - говорят сваты.
- Таких девок, как Настя, поискать надо, - вмеша-лась сваха. – И рукодельница! И хозяйка! И собою хороша! И жених хоть куда! И семейство их работя-щее. Разве вы детям своим лиходеи?
- Что говорить, зла мы своей дочери не желаем.
- Рано или поздно придётся расставаться.
- Настя решит сама, - вступилась за дочь Татьяна, обеспокоенная бесконечными отказами отца.
- Кличь дочку, поглядим.
- Настя! - позвала Татьяна дочь.
Настя вошла: брови стрелами, серые глаза при-крывают мохнатые ресницы, ровные зубы прикры-вают пухлые губки. Сват обнял её за плечи, подвёл к жениху. Они с ним вместе учились в школе.
- Пойдёшь за него замуж?
- Как мама с батей, так и я, - прошептала Настя.
Сват выставил на стол бутылку водки, сваха из-влекла высокий белый хлеб, выложила его на стол. Татьяна накрыла на стол, нажарила яичницы, нареза-ла сала, колбас. Появилась квашеная капуста.
- Давайте теперь помолимся Богу, выпьем и пого-ворим о наших детях.
Через час сваты договорились о свадьбе.
В доме Геселя началась предсвадебная суета. Нас-тя вечера просиживала над вышиванием полотенца.
Гесель сам гнул спину над швейной машинкой: невесте дошивал кое-что из одежды.
Вот и настал день свадьбы. По-праздничному на-рядные люди толпились во дворе Геселя. У ворот ватага ребятишек сторожила поезжан.
- Едут!
Поезжане вкатили во двор. Дружка повёл жениха на крыльцо, следом – приехавшие поезжане. Посту-чали в дверь: она растворилась, жениха поклоном встретила крёстная мать невесты. Пока дружка со свахой состязались в острословии, жениховой родне поднесли водки. Настю в подвенечном платье стерег-ли за столом.
Поторговались, выкупили невесту и, наконец, си-девшие за столом родственники невесты очистили место. Дружка сунул Алексею в руку конец платка и повёл его к невесте, сидевшей под образами.
Обедали шумно. За столом чавкали, угощаясь. Ели основательно и долго, а Алексей с сожалением по-глядывал на связанные платочком ложки молодых и с тоской перевёл взгляд на чавкающих людей.
Затем молодых благословили, и от невесты свадь-ба перекинулась в дом жениха, а молодые поехали венчаться. Алексей с Настей стояли в церкви. Доно-сился хор голосов и голос попа. Пошли вокруг ана-лоя, затем поменялись кольцами, три раза поцелова-лись, погасили свечи, и народ повалил в притвор.
Держа в своей руке Настину руку, Алексей вы-шел на паперть. Шла туча, потянуло прохладой, а за оградой, сливаясь с гулом голосов, позванивали бубенцы на переступавших с ноги на ногу лошадях.
Гесель с Татьяной приехали после того, как жени-ха с невестой увезли в церковь. Вошли в дом. За накрытыми столами гул подвыпивших гостей. Роди-телей невесты усадили за стол. Вскоре из церкви приехали молодые. Гости пили, кричали «Горько». Алексей целовал жену в губы и глядел на гостей.
Завели песни. Заиграла трёхрядка. Под уханье по-шли в пляс. Застучали каблуки, закачался пол. Крас-ные лица, мутные во хмелю взгляды, смачно жующие рты. Одним словом – гульба.
Когда Настя родила дочку, Алексей служил в ар-мии. Потом она заболела, и мать забрала её к себе, надеясь, что она осуществит лучший уход за больной дочерью.
Серые глаза матери увидела Настя, как только от-крыла глаза. Три недели она была в беспамятстве. Три недели она странствовала в ином, фантастиче-ском мире. Сознание вернулось вечером. Она долго смотрела на мать затуманенным взглядом, пытаясь восстановить в памяти историю своей болезни.
- Пить, - издалека донёсся до слуха её собствен-ный голос, и мать напоила её из кружки.
- Как ты себя чувствуешь?
- Голова и всё тело словно чужие. Что со мной?
- Брюшной тиф.
Выздоравливание шло медленно. Мать смотрела на её тонкую шею, на исхудавшие руки и волнуемая любовью и жалостью целовала дочь. Она старалась накормить её чем-нибудь вкусненьким, напекла пирожков. Настя жадно хватала их прямо со сково-родки. После этого она снова слегла и больше уже не встала.
Известие о смерти жены Алексей получил слиш-ком поздно. На похороны он не смог приехать. От-служив свой срок, вернулся домой. С усилием удер-живая рыдания, вошёл он в дом. Беззвучно шевеля дрожащими губами, сел к столу, долго ласкал дочь, усадив её к себе на колени.
- На могилку пойдёшь? – спросила его мать.
- Потом.
Он пошёл на свою половину, и будто впервые по-пал сюда. Остановил взгляд на кровати с взбитыми подушками и ощутил колющую боль в сердце. Вос-поминания о жене были мучительны, и Алексей торопливо вышел на крыльцо. Боль в сердце стано-вилась сильнее. На лбу его выступила испарина. Мать собрала на стол.
- Помянем покойницу, царство ей небесное, - проговорил отец, наливая самогон в стаканы.
Утро над селом вставало в такой тишине, что каж-дый звук будил отголоски. В избе пахло разопрев-шим пшеном и свежевыпеченным хлебом. Алексей решил, что работа ему поможет забыть о горе, и выехал в поле, где властвовали жаворонки. Но, как ни старался он забыть о своём горе, в мыслях всё время возвращался к этому. Он изнурял себя работой и всё же вспоминал Настю. Он вспоминал её поход-ку, улыбку, голос.
Наступил покос. Установились такие погожие дни, что только косить да грести подоспевшую траву. Но подоспела тучка. Дождь промочил сено в валках. Пришлось валки растрясать, сушить на солнце. Не успели сметать в копны – снова пустил проливной дождь и шёл с вечера до зари с осенним постоянст-вом. Потом установилось вёдро, возобновился покос. От почерневших копен понесло запахом плесени.
После смерти дочери Татьяна со страшной силой почувствовала одиночество. Она жила, как в бреду. Ходила, делала что-то, ела, спала, но всё словно в полусне. В доме каждый предмет дышал присутстви-ем дочери. Татьяна ошалелыми глазами непонимаю-ще глядела на мир, чувства в ней атрофировались.
- Возьми себя в руки. Её теперь не воротишь, - уговаривали её, но уговоры не доходили до её слуха.
Татьяна с прежней болью переживала смерть до-чери. Она видела перед собой её серые глаза, нежные линии рта. Настя не покидала её ни на минуту. Образ её не тускнел от времени. Её лицо, фигура, походка составляли её живую.
В этом состоянии ухода из действительности она пробыла до сорока дней. Потом на могиле у дочери она пришла в себя. Могильный холмик уже зарос травой, запахло чабрецом. Под навесом креста теп-лился лик Божьей матери. Рядом с ним Татьяна поса-дила веточку сирени. Отравленная неусыпным горем разматывалась пряжа дней.
Вокруг ревкома сгруппировались несколько чело-век, на которых и опирался председатель исполкома в повседневной своей работе. Круто повернула на повороте жизнь. Пришло предписание: богатые дома обложить контрибуцией. Дали контрольную цифру, разверстали. Наложили контрибуцию и на Геселя.
- Да что ж это такое! Всё наживалось своим гор-бом, со слезами и потом наживалось. За лето, бывало, десять рубах сопреют на плечах от пота. А теперь я должен отдать даром?
- У тебя много добра. Не мешает поделиться с другими, - отвечал ему Стесель.
- На чужое добро нечего завидовать! Своего бы наживал побольше, вот и не играли бы глаза!
А тут подошло и раскулачивание. Геселя высели-ли из дома в Стеселеву избёнку, а он перебрался в Геселев дом. Татьяна побелила замшевшую в грязи избу, отмыла наличники окон, выскребла битым кирпичом полы. Запахло уютом, от печки дышало жаром.
Пришли навестить новосёлов Кузька с Агеем.
- Рухнулась жизнь. А через что? Новая власть все-му виновата! Разве мыслимо всех равнять? Я не согласен! Я всю жизнь работал, горб гнул, и чтобы мне жить равно с тем, кто пальцем не пошевелил, чтоб выйти из нужды? – жаловался Гесель.
- Через это руки опускаются. К чему наживать? Нынче наживёшь, а завтра придут, заберут, - отвечал Кузька брату.
- Поганая власть. Что она нам даёт?
- Волю людям даёт, - говорит Агей.
- Воли нам не надо, а то на улице друг друга ре-зать будут. Кроме разору, эта власть ничего нам не даёт.
- У власти беднота.
- А отчего они бедны? Работать ленились. Мы, бывало, овин ржи до свету обмолотим, а Стесель ещё только просыпается. Хлеб в копнах прорастёт, а семья потом без хлеба сидит.
- А руководить нами берутся. Пан был плох, а хам ещё хуже. Вылез в люди и от власти опьянел, готов шкуру с других спустить.
- Об этих делах ныне толковать не со всяким мож-но, - предостерегал Агей. – Глядите – беды наживёте!
- Да, такие думки надо при себе держать. Стопчут!
- Чем всё это кончится?
- Кто кого одолеет, тот того и сожрёт.
Гости ушли, а Гесель остался отравленный трево-гой, растерявшийся ещё больше. Он чувствовал, что какие-то иные, враждебные ему времена управляют жизнью. Он не правит жизнью, а только силится не упасть. И что ждёт его дальше?
А жизнь ничего хорошего ему не сулила. Прошло немного времени. По селу легла тучевая тень. Блес-нула молния. Серебристой извилистой чертой на миг окаймила она тучу, копьём метнулась вниз и удари-ла в грудь холма. Гром словно расколол тучу и из неё хлынул дождь.
Ветер нёс волнами по косогорам, по увядшим от жары подсолнухам, по поникшим хлебам. Дождь обмыл листву. Сочно заблестели яровые всходы, подняли головы подсолнухи, с огородов запахло цветущей тыквой. Гесель собрался ложиться спать, но в окно кто-то постучал. Татьяна вышла в сени.
- Кто там? – спросила она.
Гесель ответа не расслышал. Вошёл Агей.
- Что? – спросил Гесель.
- Уходи сейчас же! На заседании комбеда поста-новили выселить тебя из села на Колыму. Уходи!
- Спасибо, Агей! Прощай! – сказал Гесель и спеш-но собрался уходить из дому.
- Прощай! – прощался он с Татьяной. - Спросят – скажи, что спала и не слышала, когда я ушёл. И куда ушёл не знаю.
Он шагнул в сени, прислушался и рывком распах-нул наружную дверь. Холодный ветер от реки подул ему в лицо. Он закрыл глаза, осваиваясь с темнотой. Тёмная ночь поглотила его, и мы расстанемся с ним до лучших времён.