Последний лозунг капитана Миляги

               
     - Ты глуп, - сказала мне Ева. Закурила сигарету, как-то торопливо умяв ее в мундштук, поддернула узкую юбку. - Очень глуп. Не понимаешь ни хера.
     - А чо там понимать ? - Вяло переспросил я, валяясь на пузе рядом. - Говно это все.
     - Ну, нет, - с возмущением заспорила прекрасная немка, - интернет помогает привлечь внимание к проблеме.
     Я захохотал, даже закашлялся от ее непреходящего идеализма, действительно, они все никак не могут понять ни России, ни русских, идиоты. Она посмотрела на меня.
     - После заявления замминистра финансов США какие еще привлечения нужны ? - Она молчала, а я, чуть дергая веком от ненависти к своей родине, продолжал. - Ха, проблема. Во, например, импортозамещение. Мне лекарства заменили антивирусные, так даже анализ крови брать не стали, сказали, что все ништяк. - Я кашлянул и снова засмеялся, презирая и себя и весь русский народ. - А ништяк был три месяца назад. Спецом не взяли кровь, чтоб не охренеть от результатов этой замены, я ж чувствую по состоянию, насколько мне стало хуже. Вот он, геноцид во всей красе, и чо ? Кому жаловаться-то ? Путину ?
     Я покатался немножко по кровати, как колобок, смеясь и юродствуя. Как этой немочке объяснить, что мы - не люди, раз позволяем с собой так обращаться, раз терпим эту власть, мрем, как мухи, одобряем закрытие больниц, увольнения врачей, а на митинг в поддержку разумного и доброго идти боимся, потому как посадят. Причем посадят не в их европейскую тюрьму.
     - Так тебя же убивают ! - Догадалась она и заплакала.
     - Ну да, - спокойно ответил я, тоже закурил, сел. - Не меня одного. И чо ?
     - Как же ты можешь быть таким спокойным ? - Всхлипывала Ева. - Почему не сопротивляешься ?
     - Нет смысла, - хмыкнул я, - когда вокруг тебя процентов девяносто зомби, сопротивляться нет никакого смысла, просто не становишься зомби, не обращаешь на них внимания, медленно умираешь, а родное государство ускоряет этот процесс, подталкивает к могиле.
     Она вытерла глаза и легла. Отвернулась к стене, вроде, задремала. А я решил придумать историю, чтоб порадовать ее, когда она проснется, моя любимая Ева Браун...
     ... стоял перед князем. Он мотал нечесаной головой, сжимал могучие кулаки, злился помаленьку. Не на князя, избавь Бог, на Бурьмята Опятича, знатного воеводу, не оправдавшего доверие, но в очередной раз выкрутившегося из неприятностей, а всего-то делов : с бабьерожим Мамонтовым сбегал на Афон, облизал пару досок и - очистился. Оно конечно, иных очищают тупым предметом по голове, чайком знатным, но Опятич тем и славен в земле русской, что свят. Не мздоимство и не корысть, а прошибся чутка, но, опять же, понимаешь, того. Того и этого.
     - И пошто ты, невнятный холопишко, - занудливо выговаривал князь, ковыряя в носу авторучкой, - саботажников на космодроме не вздернул ?
     Добрыня вынул петлю власяную из кармана глубокого и подступил к князю. Тот аж вскочил, побледнел и замахал руками.
    - Шуткуем мы, - проскрипел осипшим голосом Бурьмята Опятич, вытащил из-за голенища пятилитровую фляжечку зелена вина осетинского, купцами с непризнанных территорий вывезенного, обмененного на три сундука злата помощи коррупционной и гуманитарной, разлил в кружечки латунные. - Будем.
    - Ха !
    Раззявив рот, хакнув богатырски, выхлебал Добрыня напиток благородный, сел на антресолях, пригорюнился. Подумать попробовал, устал скоро, встал во весь рост исполинский.
     - А вот песня.
     Князь с воеводой сели на пол и задрали головы.
     - Посвящается беглянке предательской, ко чухонцам ускользнувшей, Жене Чириковой.
     Добрыня откашлялся и запел, раскачиваясь из стороны в сторону.
     - Как во городе было, во славном Париже,
     Вышла Дита на балкон, подбоченясь и кручинясь,
     Печалицу малую в сердце тая,
     Ворогов Руси святой проклиная :
     " Ой, вы, гой еси, в рот, падло, бля буду,
      Удумали думу, облыжно барыжа,
      Скупая Европу за медный за грош,
      Детишков своих спосылая к врагу,
      Столь малых сиих мильярдеров,
      А в логове змий, не дремлет, не спит,
      Злоумышляет, паскуда, чего-то там хочет,
      Каких-то правов, свобод, человеков.
      Деды и не знали таких-то рамсов,
      Жевали говно две тысячи лет,
      Лбы расшибали в молитвах друг другу
     Булавой-шестопером, мечом, кистенем,
     Во славу, во имя, тудой и судой."
     Добрыня замолк, шатающейся походкой враз ослабевшего некрепким разумом человека подошел к поставцу, без спросу, чуя правоту свою, налил три литра спирта в кружку немецкую и одним хлебком выпил. Постоял, покачался и ушел. Или, как говорят военные, убыл, бля...
     Я сидел рядышком с Евой, слушая ее дыхание, улыбался чему-то, сам не знаю, чему, может, солнцу, второй день радующему мою неприветливую сторону света, и ждал, когда она проснется, а я поцелую ее в нос и расскажу историю.