Сегодня проснулся, встал, выглянул в окно, благодать! Солнце по-весеннему светит, небо ещё белёсое, но синевы в нём всё прибавляется. За окном февраль, а кажется, что уже март вовсю хозяйничает по улицам и дворам! По тротуару семенят две старушки, одна - пошире, другая поуже... Вот тут то мне и вспомнился один житейский анекдот, который произошёл таким же ярким, только летним, солнечным днём, и встретились мне тогда две очень колоритные бабушки-старушки.
Но сначала вот о чём.
Тогда, в Советском позавчера, мы не выбрасывали пустые бутылки из под всего. Потому что тогда пустая бутылка стоила больших денег, целых 12 или 15 копеек, а это была стоимость ароматной и вкусной буханки серого хлеба за 16 копеек, двух порций фруктового, или одной сливочного мороженого, ста грамм карамели да много чего ещё, ведь коробок спичек стоил одну копейку! Юные бутылклоискатели, пацаны и пацанки, частенько пробавлялись поиском пустых бутылок и их реализацией в пунктах приёма стеклотары, обеспечивая себе сладкую жизнь, покупая карамель и мороженое.
Помню, тогда в народе, среди поддающих или пьющих пиво мужичков, ходил популярный анекдот. - Встречаются два друга. Как живёшь? Бухаю, А ты? А я нет, не пью! Я на машину коплю! Встречаются через год. - Ну как купил машину? Нет, не купил. Ты понимаешь, вот совсем немного, чуть-чуть не накопил! С женой поссорился, сорвался, забухал и все деньги пропил. А ты-то как? Я то? А я бутылки после всех пьянок - собрал, сдал, вот, как раз на новенькую машину хватило!
Пустая посуда для советского человека, частенько являлась своеобразным «НЗ» - неприкосновенным запасом, или некоей «кассой на чёрный день» - которой всегда можно было воспользоваться, когда в доме заканчивались наличные деньги. Так что сбор и реализация стеклотары у рачительных хозяек была делом обязательным!
Теперь расскажу о процессе сдачи самой “пушнины” - как ласково и любовно называли стеклотару советские алкаши. Сдавать её предлагалось в определённых пунктах, которые обычно находились или в отдельных павильонах, или в полуподвальных подсобных помещениях вблизи магазинов или с торцов наших хрущёвских пятиэтажек.
Бывало идёшь по городу и видишь рядом с жилым домом хвост очереди с авоськами набитыми под завязку зелёным и белым бутылочным и баночным стеклом. Стеклянные банки принимались тоже. Чаще всего сдавались обычно сметанные, потом к ним прибавились и майонезные и сдавать их было очень удобно и выгодно, потому что при небольшом объёме их принимали аж по десять копеек! Банки до литра сдавали довольно часто, реже сдавали дорогие и дефицитные трёхлитровые банки, необходимые для домашней консервации и заготовки, но попадались и они. Такая очередь из сдающих стеклотару, почти всегда была очень нервной, потому что в большинстве своём состояла из страждущих и добывающих себе ресурс на опохмел. В ней можно было встретить и редких интеллигентов, которым было неудобно и «стыдно» сдавать тару, но деньги заканчивались, а бутылки копились и у них. Частенько в очереди стояли дети с одной, или двумя “чебурашками”, из под пива и лимонада. Были там и вечно спешащие к домашним заботам, и присмотром за внуками - бабушки. Настроение в очереди часто накалялось ещё и потому, что приёмщики, «обнаглевшие на сытой должности» заворачивали бутылки с коцаными горлышками, а если клиент оставлял выбракованную бутылку, прибирали её к рукам, ещё больше увеличивая свой доход. Потому у окошка то и дело слышались вздохи разочарований, а то и крепкое словцо, когда не набиралась требуемая на чекушку сумма. Ещё приёмщик мог вдруг занавесить окно приёма табличкой «перерыв», «скоро буду», «обед», «учёт», «погрузка тары», и тогда на очередь нападало уныние и тоска.
Счастливчики подвизались помогать грузить за внеочередную сдачу. Остальные скучали в ожидании. Менее терпеливые алкаши и быстроногие дети отправлялись в другую точку, а старушки устраивались рядом со своими наполненными сетками и авоськами, и ждали уже до победного конца.
Итак, мой дорогой читатель, вот мы и добрались до главных героинь моего рассказа. В одной из таких очередей, в один из таких полуподвальных пунктов приёма стеклотары в один из ярких и солнечных жарких дней стояли две бабульки.
Одна, уже спустилась со своими двумя авоськами, к заветному тёмному и прохладному тамбуру “приёмки”. Она была широкая рыхлая и грузная как самоварная баба, и не смотря на жаркий летний день была обета в плотную трикотажную синюю кофту, застёгнутую на все пуговицы. Другая бабулька, номер два, - была ещё только в самом хвосте длиннющей, изогнувшийся вдоль всего торца дома очереди. Она была худенькая, нервная и шустрая в своих быстрых и мелких движениях, и напоминала мне щипаную, но избежавшую в последний момент расправы курицу. Приёмщик бойко звенел принимаемой тарой, очередной счастливчик с зажатым в руке богатством и пустыми авоськами спешил потратить заработанные этим унижением и долгим ожиданием тити-мити на разгульную жизнь. Очередь медленно но верно двигалась, высовывая из своего разнородного туловища то одну, то другую голову, нетерпеливо оценивающую расстояние до заветного козырька, количество впереди стоящих и скорость передвижения. Особо «скоростные» и нетерпеливые граждане выходили со своего законного места и проходили вдоль очереди считая количество стоящих перед ним, или просто любопытствуя и наблюдая за порядком. Ибо случалось, что кое-кто, прикинувшись шлангом, пытался проскочить наширмачка и таких деятелей, хотя и хаяли, но прощали, если болезный был совсем плох и сдавал всего пару бутылок, добывая средства на опохмельную кружку пива.
Но, к нашим старушкам! Первая была уже у входа и готовилась вступить в святая святых, когда её как хлыстом заставил остановится и вздрогнуть оклик второй её товарки из конца очереди, как раз подошедшей оценить шансы и время до победной минуты.
Вторую явно потрясывало, она была явно на веселее, маленькой щупленькой и востроносой язвой-живчиком, из тех заполошных, которые всегда и во всём найдут подвох и повод придраться. И ещё этот её радостный и задиристый возглас звучал как приглашение к предстоящему злому веселью и развлечению:
«Ма-а-а-а-нь! А Ма-а-а-нь! А ты-ы что-о-о это-о-о, опять бутылки здаёш-ш-ш-ш-ш?»
Оцепеневшая было “подруга” тяжело и горько вздохнула, отмерла, подняла испуганное лицо к солнцу и увидела острое злорадное личико. Она снова глубоко вздохнула и произнесла низким грудным, даже утробным голосом: «Да это ж всё с под ма-а-сла!»
На что последовал молниеносный вопрос:
«А ты што теперь, масло пьёш-ш-шь?!!»
Нижняя снова глубоко и горько вздохнула и добродушно ответила:
«Да не-е-е-т, я на нём жарю!»
«А ты на вине жарь!» - не унималась верхняя: «И сыта и пьяна будешь!»