- А если бы он промахнулся? Если бы ударил сильнее, чем надо? Если бы он убил вас?
Она держалась, сколько могла. И все-таки не вытерпела, подскочила, уселась на койке, обхватила руками колени. Всякий раз, когда она вспоминала совершенное на Мориньера нападение, ее охватывал ужас. Стоило ей заснуть, она видела это во сне. И так же, как это уже случилось наяву, она и во сне не могла, не умела его предотвратить.
Мориньер полулежал, опираясь плечами на высокую подушку.
Когда она поднялась, уселась, уставилась куда-то в темноту, он протянул руку. Погладил ее по спине.
- Жозеф – профессионал. Он никогда не ошибается. Он умеет нанести такую рану, которая будет пугать своим видом, но не причинит значительного вреда. Он же умеет убивать, не проливая ни капли лишней крови.
Она повернулась, посмотрела наконец на него.
- И вы держите его рядом с собой?
Мориньер улыбнулся.
- Нет. Обычно – нет.
- И все же он был в той комнате, когда вас принесли в дом?..
- Вы его заметили? Узнали?
Мориньер удивленно посмотрел на нее.
- Нет, – созналась она. – Мне показалось, что я узнала его. Но я не уверена.
- Он был там. Ждал обещанной награды.
- Надеюсь, вы не взяли его с собой?
- Нет. У меня нет на него прав.
Мориньер коснулся руки Клементины, сжал ее пальцы.
- Я хочу, чтобы вы успокоились. Все – под контролем. И вам ничто не грозит.
- Вы думаете, я боюсь за себя?
Она посмотрела на него, сощурила глаза.
- Иногда мне кажется, что все ваше знание человеческой природы, вся ваша проницательность, – выдумка, иллюзия. Вы просто умеете убеждать людей, что вы тонки и прозорливы, тогда как на самом деле вы ничего не видите и ничего не понимаете.
- Вам не повезло, в таком случае, – произнес он спокойно, но ей показалось, что сказанное ею уязвило его.
Во всяком случае, он убрал руку. Перестал касаться ее. Повернулся с трудом, принял более удобную позу.
– Нет ничего для умной женщины хуже, чем пустоголовый мужчина, с которым приходится проживать жизнь, – договорил.
Она покачала головой.
- Я хочу, чтобы вы объяснили, почему мы, как воры, выбирались из собственного дома? Почему мы вынуждены прятаться на этом торговце, в странных условиях и на каких-то странных основаниях, вместо того, чтобы путешествовать хотя бы с относительным комфортом на судне, которое вы все последние недели готовили к отплытию? Почему я два дня не могла показаться на глаза команде и почему мы вынуждены ютиться здесь, – она обвела рукой пространство.
- Здесь не очень уютно, – признал он. – И душно, да.
- Душно? – она засмеялась. – Здесь уже не душно. Я проветрила сегодня каюту, пока искала вас по всему кораблю. И я не жалуюсь. Я просто хочу понять, ради чего все это?
Мориньер улыбнулся.
- Из вас получился бы хороший дознаватель. Очаровательный и въедливый. Кто бы смог вам противостоять?
Она покачала головой.
- Я отказываюсь считать это ответом.
- Если я отвечу, вы позволите мне поспать?
Клементине показалось, что он хочет ее разозлить.
- Сразу, как только вы удовлетворите мое любопытство, – ответила холодно.
- А? Великая Вигилия? – усмехнулся он. – Не напрасно мне пришло на ум ваше сходство с инквизицией.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, – рассердилась она.
- Вы не знаете, что такое vigilia?
- Бдение?
- Вот именно. Временами чертовски неприятная штука.
Он улыбнулся. Повернулся на бок, обхватил ее, притянул к себе.
- Что вы делаете? Ваша рана! Она откроется, если вы не будете беречься!
- Душевные травмы, которые вы наносите мне своим недоверием, терзают меня больше, чем царапина, которая так пугает вас, – ответил он. – Лежите смирно, а я буду рассказывать вам обо всем, чего вы не знаете.
Она боялась слишком резко ему противодействовать, чтобы, в самом деле, не растревожить только начавшую затягиваться рану. Поэтому она позволила ему уложить себя, послушно опустила голову ему на плечо. Он обнял ее, коснулся волос. Мягко, одними подушечками пальцев, стал гладить ее лоб. Заговорил тихо:
- Вигилия… Если хочешь дознаться правды, оставь пленнику его тело, но лиши разума. Утоми его настолько, чтобы он больше не мог управлять своим сознанием. Вы испытывали подобное, я уверен. Если бы вы знали, Клементина, как я в детстве мечтал, чтобы мне просто дали поспать. Выспаться. А они так жаждали моего очищения. Чтобы попасть в рай, – говорили, – надо сначала изведать ад. Они сажали нас на табуреты. И по несколько суток не давали заснуть. Во имя спасения наших душ.
- Я не спала все эти ночи, – прошептала она, прижимаясь к его боку. – Я так устала.
- Спите теперь. Просто спите. И знайте, что все будет хорошо.
Она не понимала, что такого он сделал с ней, что она, действительно, начала засыпать. В навалившейся на нее дреме, в сонном тумане, окутавшем ее, еще копошились мысли – он ведь так и не ответил ни на один из ее вопросов. И она даже заворочалась, пробормотала.
- Вы так и не сказали…
Он коснулся пальцами ее губ.
- Я рассказываю, а вы слушайте. Побеждать можно двумя путями: вступая в бой или избегая его. Глупцы считают, что искусство ускользать от прямого столкновения – привычка трусов. Это не так. Лучшая победа – та, что достается бескровно. Вернейший способ победить – принудить врага биться там и тогда, где и когда это удобно и выгодно вам. Вы спрашиваете, зачем мы скрывались, покидая наш дом. Но это же очевидно, сердце мое. Неприятности всегда легче предотвратить, чем справляться с ними, когда они встают перед вами в полный рост. Так что все очень просто. Все, что делалось в последние дни – делалось ради этого. Ради того, чтобы предотвратить. Надеюсь, мне это удалось. Спите, душа моя. Никто не знает, что мы уже в пути. А значит, нам не придется избегать ловушек. Скорее всего.
*
Клементина заснула. И ей снилось прошлое – первые дни их супружества. Она снова стояла рядом со своим теперешним мужем перед алтарем – испуганная, потерянная, до крайности утомленная.
Vigilia.
Человека не надо бить. Не надо нарезать из его кожи ремней, не надо заливать в глотку кипяток. Даже морить голодом – не надо. Достаточно не дать ему спать. Сутки, двое, трое… На четвертые сутки ломаются все.
Ее никто тогда намеренно не мучил. Не лишал сна. Но у нее не было сил ни на что. Она не могла больше управлять своей жизнью. И это счастье, что в те дни рядом с ней встал он.
Клементина не думала так никогда прежде. Но в эту ночь, во сне, ей привиделось минувшее – такое, каким оно, должно быть, и было. Просто она не готова была прежде это признать.
*
Тогда, в день их венчания, когда Мориньер держал ее под руку, когда сводил по ступеням часовни, Клементина вдруг ощутила странное: будто она, маленькая и слабая, как выпавший из гнезда птенец, наконец, оказалась в безопасности. Это чувство – короткое, мимолетное – изумило ее тогда, сбило с толку.
Она вспоминала теперь тот вечер и чувствовала неловкость.
Вспоминала, как Мориньер вел ее по усыпанной цветами дорожке, придерживал под локоть. Он обнимал ее, а она говорила ему о своей ненависти. Смотрела в сторону, держала на лице отвратительную, наклеенную улыбку. Она говорила и говорила, а он молчал. В какой-то момент она засомневалась даже, что он слушает ее. И тогда она повернула голову и увидела его лицо. Он смотрел на нее с тихой, теплой, снисходительной нежностью. Она тогда потерялась, не нашла в себе сил откликнуться на эту нежность. Оттолкнула его руки. Оставила его стоять посреди сада.
И после, вернувшись, так и не смогла признать свою неправоту. Просто молча подала ему руку. И он принял ее.
*
Ночь после венчания они провели во дворце. Так распорядился Людовик.
- Мы желаем завтра первыми поздравить вас с осуществлением вашего долгожданного супружества, – засмеялся он нервно, касаясь холодными пальцами ее подбородка. – Я хочу знать, покажется ли вам такой же сладкой ночь, не расцвеченная бурной позолотой греха. Я хочу видеть завтра ваши лица.
Король вглядывался в ее запрокинутое лицо, улыбался как будто. Но там, в глубине его глаз, вдруг снова обнаружилось то, что заставило Клементину оцепенеть.
В прошлой ее жизни, когда она была еще замужем за Филиппом, она не осознавала, какой силы может быть страсть… королевская страсть – тем более. И не думала о том, чем она может обернуться для нее и Филиппа. Она, Клементина, пренебрегла ею тогда и победила – благодаря своей наивности и беспечной, нахальной самоуверенности.
Тогда же, в день их венчания с Мориньером, она смотрела в полные ревнивого восхищения глаза монарха и испытывала неподдельный, непереносимый ужас.
Клементина с трудом удерживалась от желания оттолкнуть королевскую руку, отпрянуть самой, спрятаться куда-нибудь. А еще лучше – бежать со всех ног. Далеко. Так далеко, как это только возможно, чтобы ничей чужой взгляд не касался больше ее лица, ее плеч, ее тела.
- Я не хочу здесь оставаться, – прошептала она Мориньеру, когда Людовик оставил наконец ее, повернулся, заговорил с Филиппом. – Пожалуйста.
Мориньер придержал ее тогда, отвел в сторону. Заглянул ей в лицо.
- Мы не можем сегодня покинуть дворец, – сказал. – Но вам не о чем беспокоиться.
Она промолчала.
И он снова склонился к ней.
- Поверьте. Просто поверьте мне.
*
Сделать это было непросто. Ей, во всяком случае, это так до конца и не удалось.
Весь вечер Клементина просидела заледеневшая. В нескольких шагах от нее придворные – яркие, нарядные, с головы до ног в кружевах – смеялись, танцевали. Бросали на нее любопытствующие взгляды. Переговаривались между собой. Снова и снова посматривали в ее сторону.
Она с трудом выдерживала их внимание.
Чувствовала себя неловко. Хуже, чем неловко.
Людовик приказал подать ей табурет, усадил справа, перед собой. То и дело он обращался к ней, задавал ей вопросы, шутил. Она очень старалась отвечать в лад. Улыбалась. Но понимала, что речь ее недостаточно свободна, а улыбка – недостаточно искренна. Мориньер стоял рядом. Тоже что-то говорил – из-за снедавшего ее напряжения она не слышала и половины.
Очнулась, пришла в себя только когда Мориньер, весело рассмеявшись очередной шутке его величества, сказал вдруг:
- Простите, государь, но вашему величеству пора проявить милосердие.
Людовик обернулся к нему всем корпусом, изогнул бровь.
- Вы желаете просить для себя еще чего-то?
Мориньер поклонился. Губы его дрогнули в ироничной улыбке.
- Понимая, что рискую навлечь на себя гнев вашего величества, я все же вынужден ответить утвердительно.
- И чего вы хотите?
Мориньер подвинулся, встал за ее спиной. Она перестала видеть его, чувствовала только тепло его руки – он мягко коснулся ее плеча.
- Я просил бы для нас разрешения удалиться.
- Как, однако, невелико ваше терпение, – произнес Людовик насмешливо.
Мориньер, ей показалось, снова улыбнулся:
- Напротив, сир. Я поистине удивлен неистощимости его запасов. Однако существует предел, за которым терпение перестает быть добродетелью. И, я уверен, ваше величество не станет настаивать, чтобы ваш покорный слуга этого предела достигал.
Людовик засмеялся, притворно-укоризненно покачал головой.
- Нас не удивляет уже ловкость, с какой вы всякий раз поворачиваете ситуацию к своему удовольствию. Не удивляет. Но сегодня нас больше заботит удовольствие вашей молодой супруги.
Людовик перевел взгляд на Клементину. Наклонился вперед, взял ее за руку.
- Посмотрите мне в глаза, сударыня, – проговорил ласково.
Она с трудом заставила себя исполнить королевский приказ.
- Вы тоже мечтаете поскорее уединиться с вашим мужем?
Клементина задохнулась, покраснела. Не нашлась с ответом. Людовик провел пальцами по ее щеке.
- Вы так прекрасны в вашем смущении, сударыня. Я, право, чувствую, что был бы слишком жесток, если бы стал требовать, чтобы вы оставались теперь рядом с нами. Ступайте, – махнул милостиво рукой. – И пусть эта ночь не разочарует вас, дорогая.
*
Когда они оказались в спальне, Клементина вдруг почувствовала, что от усталости, от нервного напряжения, не отпускавшего ее весь вечер, едва держится на ногах. Ее колотила дрожь. У нее тряслись колени и стучали зубы. Полин, подошедшая к ней, чтобы помочь переодеться ко сну, даже оглянулась в растерянности на Мориньера.
Тот едва заметно развел руками. Дождался, когда Полин освободит госпожу от тяжелого платья и наденет на нее ночную сорочку. Потом знаком приказал горничной удалиться.
И она, Клементина, стояла посреди комнаты и в ужасном, абсурдном, но от этого не менее мучительном замешательстве наблюдала за тем, как спокойно и деловито, стоя вполоборота, ее муж стаскивал с себя камзол, отстегивал кружевной воротник, снимал рубашку. Потом повернулся к ней.
- Ложитесь, вы замерзнете, – проговорил мягко.
Она шагнула в сторону кровати. Снова остановилась.
Он улыбнулся.
- Я понял уже, что постель новобрачной сегодня не слишком привлекает вас, – сказал. – Но стоять посреди холодной комнаты – нелепо. Идите ко мне, Клементина.
Она больше не шевельнулась. Тогда он подошел к ней. Поднял на руки – легко, как будто она вовсе ничего не весила. Отнес в постель, укрыл одеялом.
- Я не могу, – прошептала она. – Не могу.
Он коснулся губами кончика ее носа.
- Я понял. Я все понял. Спите.
*
Vigilia.
В эту, первую их совместную ночь, проведенную на корабле, Клементина просыпалась столько раз, что с утра едва ли могла уверенно утверждать, что вообще спала. Чуть задремав, она вздрагивала, распахивала глаза. Удостоверившись, что муж рядом, смыкала веки.
Воспоминания перемежались со сновидениями. Страхи, безотчетные, бессмысленные, мучили ее. И Клементина с трудом удерживалась от желания разбудить Мориньера. Ей отчаянно хотелось увидеть его улыбку, услышать речь. Пусть бы он посмеялся над ней. Пусть бы посчитал дурочкой. Только бы говорил с ней и слушал ее. Она и сама не понимала, откуда вдруг взялась эта потребность.
Клементина даже протянула к нему руку. Но так и не посмела коснуться.