Этюды обнажённой любви, или почти правдивая история.
Введение.
Иной сочинитель, надеющийся на успех, заставляет себя напрячь всю фантазию, придумывая на ходу события с невероятными сюжетами. И лишь придя к финалу своего «гениального» произведения, до него начинает доходить: нет, выдуманное никогда не будет более интересным, чем правда. Потому что оно выдумано.
Глава 1. Терзания молодого повесы.
Всё началось лет пять назад, когда я, тогда ещё юный самоуверенный журналист, не отработав в газете и трёх месяцев, получил от главного редактора задание написать очерк на довольно скучную несложную тему «О сексуальном становлении подрастающего поколения». Почему раскрутить эту тему поручили именно мне, точно не знаю, но, как любил говорить шеф, «спор задира начинает». Возможно, ему нравилась та горячность, с которой молодые люди вроде меня доказывают что-то такое, о чём имеют весьма смутное представление. И хотя в отделе работало достаточно молодых повес, задание, уверен, поручили бы другому человеку, если б не одно курьёзное обстоятельство. Я был выбран лишь в силу того, что соврал, будто благодаря некогда имевшей место практике с подданными Франции, в совершенстве владею языком Дюма и Гюго.
При чём здесь Дюма и Гюго? - спросите вы. Дело в том, что с целью придания веса будущей статье шеф умудрился пригласить для работы над ней ещё какого-то французского репортёра.
Тройка в школьном аттестате по иностранному языку заставила немножко поволноваться, несмотря на заверения шефа, что француз посещал Россию аж в четырнадцатилетнем возрасте. При личном знакомстве с напарником, однако, мы тут же нашли нужные слова для изъяснения друг с другом, тем более что мой сверстник Жак (так звали командированного) прекрасно знал целых три десятка ключевых для русского человека слов. И даже признался, что накануне командировки слукавил своему патрону аналогичным образом, как и я, но только в отношении знания русского.
Отношения с французом, поначалу осторожные, подчёркнуто деликатные, вскоре сменились на плохо скрываемые (с моей стороны) удивление и восторг. Поражала его способность знакомиться с людьми без всяких церемоний. Но особое впечатление он производил на женщин, которые с первой же секунды знакомства были сражены наповал его мягкими галантными манерами. Прошло всего два дня, но за это время нас, кажется, узнал весь город. Да-да, именно нас! Потому что если поначалу популярность моего нового приятеля среди поклонниц просто шокировала, то вскоре она перекинулась и на меня самого. Невероятно: сколько новых знакомых мне удалось приобрести за эти дни благодаря присутствию француза!
Но тут я заметил странную вещь: Жак, в отличие своего русского коллеги (в моём лице, разумеется), не позволял романтическим желаниям заходить дальше сердечной дружбы, проявляя в отношении слабого пола поистине железную выдержку, не свойственную большинству мужчин. Я искренне удивлялся его воспитанию и при наблюдении очередного эпизода подобной сдержанности в душе протестовал настолько, что в голове оживал маленький вредный червячок, который внушал сомнения в способности Жака как мужчины идти дальше эффектных вздохов.
Впрочем, за последние дни мы, живя у меня на даче, так хорошо сработались, что не заметили, как пролетела целая неделя из трёх, отпущенных нам начальством.
Между прочим, вскоре раскрылся один маленький секрет, о котором было нетрудно догадаться с первого же дня приезда журналиста. Жака не интересовала статья: просто ему предстояло вскоре писать диплом о быте российской глубинки. Интересно, думал я, лениво отщёлкивая на клавиатуре задание шефа, о чём он поведает родной Франции, когда вернётся домой? Ведь назвать крохотную деревянную конуру с камином русской избой, можно было, лишь обладая большим чувством юмора.
Как ни странно, шефу очерк в целом понравился, но, не желая показывать свою вредность при иностранце, он отвёл меня в сторону и «посоветовал» исправить мелкие недостатки нашего «сочинения». На радостях от удачно выполненной работы и в связи с предстоящим двухдневным отдыхом я задумал удивить француза чем-нибудь. Мы быстро съездили на вокзал, сдали в камеру хранения вещи, кроме его дипломата с документами, купили обратный билет на поезд и отправились налегке на поиски приключений.
Вначале в меня вселилась идея сводить иностранца в настоящую парную баню; но оценив его худощавую конституцию, я решил не рисковать другом. Побродив бесцельно по городу ещё час, мы неожиданно наткнулись на броскую вывеску, уж не помню какого, русского ресторана. Это было как раз то, что надо!
Услышав иностранную речь, официанты, радостно путая французские слова с английскими, выделили нам прекрасное местечко недалеко от эстрады, тут же обложив салатами и фруктами. Обслуга так суетилась, что Жак, приняв серьёзное выражение лица, попросил их дать, наконец, «двум влюблённым» возможность побыть наедине. (Конечно, сказав это, он просто пошутил, чтобы официанты не докучали нам своим чрезмерным усердием. Но в ту минуту я, признаться, с некоторой опаской поглядел в сторону приятеля.)
О, вам не представить, как изменилось моё мнение о Жаке буквально через полчаса! Его прежняя стальная выдержка отступила на задний план. Он беспрестанно косил глазами на молодых русских женщин, буквально вытаскивая последних из-за столиков на очередной танец. А заметив ещё в фойе новую барышню, тут же забывал предыдущую. Сидя за столом, он раздавал дамам бесчисленные улыбки, цокал языком в знак восхищения, потом поднимал руку и, добавляя по-французски какие-то непереводимые загадочные эпитеты, потрясывал (очевидно, от избытка гормонов) ладонью перед моими глазами.
Наблюдая за любовным восторгом Жака, я (по ранее выработавшейся за неделю привычке) попробовал делать то же самое. Но вскоре сообразил, что беспрестанно поднимаю руку вовсе не потому, что восхищён ногами местных красоток - просто пытаюсь поднять себя в его глазах.
Осознав бесплодность собственных попыток равняться в таком вопросе на Жака, я посмеялся над своими недавними подозрениями в его мужских способностях и великодушно реабилитировал друга.
После третьей рюмки (в перерывах между танцами) Жак говорил о предмете своей страсти, уже не переставая. Вообще-то в большинстве случаев грандиозные мужские победы - всего лишь плохо маскируемый заурядный блеф. Но судя по манерам опытного сердцееда, француз, кажется, представлял собой исключение из этого правила.
Было совершенно очевидно, что причиной его раскованности является то, что в нашей беседе, постепенно перешедшей в обычную мужицкую болтовню о женщинах, на правах полноправного партнёра принимал участие ещё кое-кто. А именно: грациозная, манящая своими изящными изгибами, бутылка коллекционной (как нас уверили суетливые официанты) водки.
Незадолго до того как время, отведённое на развлечение, подошло к концу, Жак расчувствовался до такой степени, что достал из кармана бумажник и ткнул мне под нос фотографию, прошептав при этом, как заговорщик:
- Смотри. Моя лучшая подруга. И к тому же моя первая «учительница» в общении со слабым полом. Кроме тебя, этого не видел никто.
Отметив, с какой таинственностью было произнесено последнее откровение, я решил, что на снимке изображено нечто неприличное, и с энтузиазмом взглянул на фотографию. И тут же разочарованно вскинул брови и вытянул губы, так как из двух людей, позирующих перед объективом, в мужчине сразу узнал пьяного соседа по столику. А ещё заметил девушку с длинными белыми волосами, сидящую у него на колене и обнимающую своего «бой-френда» рукой. На обоих были надеты вполне обычные для отдыхающих купальные принадлежности; на заднем плане плескались морские волны.
Странно, почему Жак показывает свою девушку с такой осторожностью? - недоумённо подумал я. Вполне невинный, снимок. Вот только изображение женщины на нём получилось слишком контрастным, поэтому она выглядит чуть старше своего «ученика». А в общем, ничего особенного. (Я с жалостью взглянул на собутыльника.) Просто приятель сегодня «перебрал». Обычное для иностранцев дело.
=
То, что француз действительно «перебрал», подтвердилось на следующий день. Проспавшись, мой друг, выползая из номера гостиницы (куда мне накануне пришлось отправить некрепко стоящего на ногах приятеля) с сырым полотенцем на голове, не мог ничего вспомнить о вчерашнем вечере и всё допытывался, не болтал ли он лишнего. Намекал о какой-то женщине.
Успокаивая коллегу, я с улыбкой поведал, что по окончании танцевально-музыкальной программы помогал ему прописаться в гостиничный номер и даже раздел перед сном. Ибо, как выяснилось к тому времени, сам Жак был способен только на три вещи: упасть в кровать, закрыть глаза и через секунду отключиться до самого утра.
Проглотив горькую пилюлю моего сарказма, бедный француз поморщился, продолжая стонать, щупать свой сырой лоб и успокаиваться почему-то не спешил.
Пока он морально истязал себя за вчерашнее, я в душе ликовал за свою страну. Да-да, за страну! Это ж надо, что после какой-то жалкой бутылки водки на двоих мне удалось выглядеть бодрячком по сравнению с самим французом, которых в России представляют не иначе как со стаканом вина вместо чая.
На всякий случай я ничего не сказал про вчерашний снимок. И недоумевал, почему Жак так расстраивается. Подумаешь, подругу показал. Да если бы их даже голыми на пляже сфотографировали, что тут такого в наши дни.
К полудню француз уехал домой, и мне сразу стало его не хватать. Девушки, которые имелись в избытке, пока Жак находился рядом, разом исчезли, и я не понимал, чем я мог им не угодить.
Без всякого желания я вновь погрузился в нервную газетную рутину и дал себе слово забыть о девушках, о собственном бессилии в попытках соблазнить некоторых представителей прекрасного пола и о неразгаданной тайне друга.
Но вскоре Жак напомнил о себе довольно неожиданным способом. Пару дней спустя главный редактор вызвал меня к себе, но вместо того чтобы привычно отчитать за слишком поздно сданную работу, мягко попросил:
- У меня к тебе просьба: съезди в гостиницу, где проживал Жак. Кажется, он оставил там не то книгу, не то рукопись; надо бы вернуть. Иностранец всё-таки. Я созвонился с ним и договорился, что все бумаги передам его маме. Она будет на вокзале завтра, в субботу, проездом на поезде. Ей и отдашь эти записи.
Меня узнали сразу, как только я переступил через порог отеля: наверное, профессиональная память швейцара не позволяла забывать «друга богатого иностранного клиента». Оказалось, что перед отъездом Жак действительно забыл рукопись в номере. Поблагодарив служащих гостиницы за любезность, я махнул домой.
Ночью не спалось: мысли топтались только вокруг француза, его уверенности, безумной популярности у женщин. Наверное, каждый человек в душе мечтает о том, чтобы на него смотрели только влюблёнными, благодарными глазами. Но что ни говори, Жак несомненно обладал каким-то мистическим, почти дьявольским, знанием, недоступным для всех, включая меня.
=
- Тебе надлежит быть предельно внимательным, чтобы не пропустить маму Жака. Стоянка утреннего поезда шестнадцать минут…
Я помнил слова шефа.
Хорошо, что в редакции додумались дать женщине мои приметы. Хотя кое с чем они явно перестарались: красную болоньевую куртку я уже не носил и каким-то чудом не выбросил её на помойку. Пришлось всё же надеть эту помятую, вышедшую из моды стыдобу, отчего на пути к вокзалу цвет моего лица уже не отличался от цвета куртки.
Поезд опаздывал, и я, всё ещё немного стесняясь своего вида, прошёл вдоль торговых вокзальных прилавков, а затем в конец длинного плохо освещённого коридора, где рядом с огромным копировальным аппаратом не было почти никого, если не считать пары пассажиров да молоденькой девушки-копировальщицы.
И вдруг в голову будто что-то ударило. Нет-нет, с потолка ничего не падало, просто в голове рванула мысль, которая напрочь отбросила думы о моём сходстве с пугалом. Рукопись написана от руки. Такой старинный способ сочинительства не практикуется среди современных журналистов, давно использующих оргтехнику; а у Жака при себе имелся прекрасный ноутбук. Тогда почему он пользовался ручкой и тетрадью? Ответ напрашивался только один: эти записи не предназначались для публикации. Это что-то личное. Вот где можно найти ответы на все мучающие меня вопросы! Скорее. Надо сделать копию этих записей, иначе уязвлённое либидо замучает меня до конца дней.
Второй, откопированный, экземпляр рукописи был уже в руках, когда объявили о прибытии поезда Екатеринбург - Петербург. Встречающие нетерпеливо высыпали вперёд и своими фигурами закрыли весь обзор.
- Мсье…
Я оглянулся, надеясь увидеть что-то особенное. Но, увы, на меня смотрела обычная симпатичная блондинка лет тридцати пяти. Короткая, как у подростка, прическа, глаза, скрытые под тёмными стеклами очков… Моя память моментально перебрала всех, с кем ей приходилось иметь дело, но подобного лица в своей картотеке не обнаружила.
Мы отдалились от толпы. Затем рука моя сама собой безропотно протянула женщине собственность Жака.
Француженка развернула тетрадь, быстро пробежалась по первой странице. Потом о чём-то энергично заговорила, вставляя через каждую фразу слова благодарности, понятные и без перевода. А пока она говорила, я стоял, будто учитель перед ученицей, и наслаждался заслуженной похвалой честолюбивого мужчины, оказавшего любезность даме.
Надо сказать, что за время, проведённое в стенах редакции, я уже имел нахальство считать себя не только журналистом, но и неплохим психологом. Хотя по большому счёту пользовался лишь одной профессиональной уловкой: чтобы узнать о ком-то чуть больше, чем собирается поведать ваш собеседник, надо вывести его из привычного состояния, спровоцировать неким поступком, не вписывающимся в разряд общепринятых.
Набрав побольше воздуха для храбрости, я попытался посмотреть ей прямо в глаза, так как из предыдущего опыта убедился: по отношению к едва знакомым девушкам такой приём действует практически безотказно. Но за тёмными очками меня встретила абсолютная непроницаемость.
Возможно, очки француженка надела специально: она не могла не знать, что перед ней журналист, для которого чужие секреты - нечто большее, чем простое любопытство; женщины вообще любят скрывать свои глаза: открытое лицо человека не умеет хранить тайны.
Меня удивила утончённая косметика на худых щёках и губах. Это в такой-то ранний час, да ещё ради минутной встречи с незнакомым человеком! И улыбка, вернее, её отсутствие, хотя мог бы дать голову на отсечение, что моя новая знакомая улыбалась.
Руководствуясь чисто мужским инстинктом, я опустил глаза, стараясь оценить слаженность её фигуры, а заодно подметить какую-нибудь вызывающую особенность или изъян. Наскоро накинутая на плечи куртка, немного мешала и, бесплодно поплутав вначале, мой взгляд остановился, наконец, на открытой тонкой шее с цепочкой, оканчивающейся крохотным золотым медальоном, уместившимся в тёмной ложбинке груди и чуть скрытым под платьем.
Потом моё изучение собеседницы продолжилось и обогатилось знанием о размере её необычно большой груди. (Есть такое баловство среди нашего брата.) Талия не выдавала никакой полноты. Подобное сочетание встречается у женщин нечасто и действует на мужчин просто магически.
А вот ноги рассмотреть я просто постеснялся, ведь мы стояли почти лицом друг к другу. Но тут женщина, будто угадывая мои мысли, отошла от меня на шаг и ...случайно выронила сумочку. Потом грациозно присела, обнажив две довольно привлекательные коленки. В ответ мои плечи вздрогнули и поёжились, как если бы к ним приложили ледяной кубик.
Через секунду дама повернулась, сказала, что ей необходима маленькая прогулка и бесстрашно взяла меня под руку. Мы шли вдоль платформы, и наверное, не отличались бы от десятка супружеских пар, курсировавших тут же, если бы не особая походка француженки. Ибо я с удивлением констатировал: каждый мужчина, встречавшийся на нашем пути (даже в компании с дамой), считал своим долгом бросить далеко не мимолётный взгляд на мою спутницу.
Но если бы этим всё и ограничилось… Когда мы подошли к вагону, какой-то проверяющий в камуфляже, стоящий рядом с проводником, попросил даму снять очки. И тут мне пришлось удивиться второй раз за последнюю четверть часа: я узнал её! Это была та самая женщина, что и на фотографии француза, только с короткой причёской. Невероятно! Неужели подруга Жака и его мама - одно и то же лицо?
На женщину, как ни странно, моё состояние не произвело никакого эффекта - прощаясь, она невозмутимо протянула свою нежную ладонь.
И тут до меня дошло кое-что: пока я безуспешно думал над секретом её очарования, эта особа за недолгое время взаимного знакомства успела поиграть мной, как кошка мышкой, а потом просто пленила.
Я вдруг явственно почувствовал, что почти люблю её.
…Не могу объяснить почему, но неожиданное утреннее открытие, подкреплённое записями Жака в руках, вызвало во вне лихорадочный инстинкт сродни охотничьему: после отхода поезда я бросился домой, по пути вспоминая, кто из знакомых практикуется на переводах с французского.
«Подрядчик», нашедшийся довольно быстро (им стал мой сосед по дачному кооперативу), попросил дней шесть «на всё про всё». Повторная встреча по взаимной договорённости должна была состояться в ближайший выходной на моей даче.
В точно оговорённый срок, мужчина принёс перевод в виде небольшой добротно изготовленной книжечки. Я попытался из вежливости узнать, как его дела, но наткнулся на странное немногословие. В свою очередь, сосед, уходя с ведром смородины (в качестве гонорара), почему-то остановился в двери, задержав на моём лице свой пристальный, даже немного испуганный взгляд. Или мне это просто показалось?
Оставшись наедине, я разжёг камин, сел в кресло; волнуясь, достал книжицу и открыл на первой странице.