Впервые я почувствовала его значимость в «Академкниге», где я работала в 2010. К нам зашла первая заинтересованная С.М. юная покупательница. Я ничего не знала об С.М., кроме стандартного набора названий, которые стоит перечислять клиентам, в случае, если их волнует что-то идущее вразрез с личной подборкой продавца. Тогда я впервые произнесла его фамилию вслух, перейдя в другой зал и обратившись к сотруднице. Москва была наглухо засможена, газонокосильщики заходили к нам, смачивали свои грязные марлевые повязки, а потом покачиваясь шли на улицу и теряли там сознание на мёртвой траве, которую давно не было смысла стричь, но они поднимались и продолжали свои атридовы мытарства. Должно быть, где-то неподалёку коптился такой же нелёгкой судьбы надзиратель. Я тем временем спасалась от дыма и жары непрерывным питьём, как научилась в детстве у крысы, съевшей своё имя на пропитанной маркером деревяшке. В общем, отпив глотков десять, я спросила, есть ли у нас что-нибудь из... и вот дальше, произнося фамилию автора, я выдохнула плотный пузырь слюны и попыталась на него посмотреть, чтобы прикинуть размеры. Здоровенный и прочный, он исчез только после того, как я закрыла рот. Сотрудница сморщилась и, перебрав все допустимые невербальные сигналы органами моральной секреции, принялась дожидаться от посетительницы сигналов сопереживания. Девушка, хоть и замученная длительным походом до нашего равноудалённого от всех признаков цивилизации (Мичуринский лишь портал в оную) магазина, нашла ситуацию забавной. Мы с ней мило поболтали. Выяснилось, что те книги, что были в нашем дегенеративно-дистрофическом ассортименте, девушка уже читала, и зашла за чем-нибудь ещё. Случай я, как водится, запомнила, а вот вывод из него сделала лишь спустя 5 лет: надо прочитать что-нибудь из С.М.
Всё началось с «Пирогов и пива». Я поставила аудио во время тренировки в 4:30 утра. Распахнутая форточка, пока ещё свежий и даже как будто прохладный запорожский воздух. Розовые обои, розовый рассвет. Я делала то упражнение, когда надо не сгибая спины приседать на одной ноге, отрывая от пола и отводя назад вторую так, чтобы это было похоже на полный бред. Долго не могла понять, зачем автор этот весь сюжет затеял, но в отличие от зачемэтовсё при чтении Маркеса («Полковнику никто не пишет» будто ради последней фразы писалась, хотя допускаю кастрированный перевод), желания прерываться не было. После двух дней прослушивания, я решила выделить для книги немного больше времени. Автор наградил меня за стремление его понять ослепительным, контузящим, шлаковыводящим финалом! Непростые у него отношения с образами, это чувствуется.
«Бремя страстей человеческих» — самая живая из прочитанных. Хотя находятся и те, кто считают её занудной. Не знаю, должно быть, я давала себе отчёт в том, что образ ГГ вполне реален и не раз мне встречался (включая тень того же образа, фигурирующую в «Узорном покрове»). <ехидство mode>Даже когда муж, выслушивая мой пересказ, съехидничал насчёт якобы брезгливого отношения Кэри к парижским утехам, спасшим его от венерических невзгод, я знала на сей раз по себе, что брезгливость как причина воздержания вполне роляет.</ехидство>
«Узорный покров» порадовал больше всего. Обузданная тарантиновщина его безумной фантазии «На вилле». С.М. запросто мог создать динамику, впечатывающую читателей в спинки кресел, как буквы в страницы, но стоило бы всё затевать ради кратковременного эффекта («На Вилле» изначально писался для женского журнала, однако был отклонён ТП-шным редактором, решившим, что читательницам ну никак не может быть интересен авантюрный сюжет про безумных любовников)? Что может быть скучнее создания того, что точно получится! Предполагаю, что намного чаще провоцирования публики С.М. задавался целью делиться с этой публикой своим виденьем в той мере, в которой ему позволяли личный опыт и художественные средства. И если средств не хватало, то из них легко реогранизовывался новый, подчас безумный инструментарий для текущей задачи. Отлаженному механизму для создания таких текстов не судьба запылиться до забвения в каком-нибудь заброшенном в провинцию музее. Помним, любим, пользуемся. Там же, в «Узорном покрове», С.М. в полной мере обосновал своё замечание от лица Всевышнего из «Божьего суда»:
— Я часто удивляюсь, почему люди полагают, будто я придаю такое важное значение супружеской неверности, — сказал он. — Если бы они повнимательнее читали мои произведения, они бы увидели, что я всегда с симпатией относился именно к этой разновидности человеческих слабостей.
«Луна и грош». По прочтении узнала, что книга, в общем, про Гогена. Это всё объяснило, ведь творчество Гогена я воспринимаю именно так, как восприняла «Луну и грош»: даже самый мрак здесь мастерски обозначен ярким и тревожным светом — всё-таки светом, чтобы ненароком не упустить непокорное, естественное, дикое излучение, дыхание, пульсацию цветов. Ну чем Моэм не гений? Увы, такое искусство мне незачем. Что в одном, что во втором случае. Кстати в неавтобиографичном «Бремени страстей человеческих» упоминаются студенты-художники, третирующие новичков, лояльно относящихся к «литературщине» в изобразительном искусстве. Вместе с тем, проседание сюжетной живописи обеспечили именно такие «деды». «Луна и грош», как пример «живописины», доказывает, что в XX веке гибель литературы всё-таки не состоялась. Один только «Луна и грош» вполне противосила якобы монструозному «Улиссу» Джойса. Хах! Постмодерн! Одной путаницы в религиозно-народных обрядах достаточно, чтобы понять, что постмодернизм появился, самое позднее, при первой в истории человечества смене власти.
«Театр» советую читать в оригинале. Я после перевода за оригинал взялась и... о, какая это звукопись! Он знал толк в театральщине. В некоторых местах хохотала так, как могу хохотать только над собой, думаю, многие бестии поймут, почему. Ещё страсть как хотелось угостить главную героиню пивком, как же она по нему сохла... Считаю необходимым присовокупить свой дыбр по итогам просмотра экранизации:
Почему?
Почему Джереми Айронс знает, что у Моэма нет плоских и проходных персонажей, а Рональд Харвуд нет?
Почему Аннетт Бенинг понятно одиночество окружённого благожелательной толпой человека («Как жаль, что никому нельзя ничего рассказать! Пусть даже она выставила бы себя на посмешище, это такая великолепная история»), а Иштван Сабо верит, будто всякий обречённый на заточение внутри себя, встречает там весёлого Санту?
«
Джулия протянула руку к большому залу. Там притушили огни, и с её места он ещё больше напоминал подмостки, где разыгрывается представление.
«Весь мир — театр, в нём женщины, мужчины — все актёры». Но то, что я вижу через эту арку, всего-навсего иллюзия, лишь мы, артисты, реальны в этом мире. Вот в чем ответ Роджеру. Все люди — наше сырьё. Мы вносим смысл в их существование. Мы берем их глупые мелкие чувства и преобразуем их в произведения искусства, мы создаем из них красоту, их жизненное назначение — быть зрителями, которые нужны нам для самовыражения. Они инструменты, на которых мы играем, а для чего нужен инструмент, если на нём некому играть?»
Эта мысль развеселила Джулию, и несколько минут она с удовольствием смаковала её; собственный ум казался ей удивительно ясным.
«Роджер утверждает, что мы не существуем. Как раз наоборот, только мы и существуем. Они тени, мы вкладываем в них телесное содержание. Мы — символы всей этой беспорядочной, бесцельной борьбы, которая называется жизнью, а только символ реален. Говорят: игра — притворство. Это притворство и есть единственная реальность».
Так Джулия своим умом додумалась до платоновской теории «идей». Это преисполнило её торжества. Джулия ощутила, как её внезапно залила горячая волна симпатии к этой огромной безымянной толпе, к публике, которая существует лишь затем, чтобы дать ей возможность выразить себя. Вдали от всех, на вершине своей славы, она рассматривала кишащий у её ног, далеко внизу, людской муравейник. У неё было удивительное чувство свободы от всех земных уз, и это наполняло её таким экстазом, что всё остальное по сравнению с ним не имело цены. Джулия ощущала себя душой, витающей в райских кущах.
К ней подошел метрдотель и спросил с учтивой улыбкой:
— Всё в порядке, мисс Лэмберт?
— Всё великолепно. Знаете, просто удивительно, какие разные у людей вкусы. Миссис Сиддонс обожала отбивные котлеты; я в этом на неё ни капельки не похожа, я обожаю бифштекс.
»