«У нее никогда не оставалось сил на то, чтобы быть самой собой –
человеком, которому, как и всем в мире, для счастья нужны
другие».
Пауло Коэльо «Вероника решает умереть»
«То, как мы воспринимаем окружающий мир, зависит от того, как мы
относимся к самим себе… Мы проецируем свое отношение к себе –
на мир».
Анхель де Куатье «Золотое сечение»
Расскажи мне, кто такая я,
В мир зачем пришла и что ищу я?
Ты мне подари саму меня
И прими, как есть, меня такую.
«Кто я такой? Каково мое предназначение? Что такое жизнь и что такое смерть?»
Каждый или почти каждый в своей жизни задавался подобными вопросами, стремясь найти ответ на них в книгах или жизни, спрашивая других людей. Но обычно после нескольких неудачных попыток оставлял поиск, направляя свои усилия в русло более понятного и насущного. Человек день за днем трудился, приобретал что-то на честно или не очень заработанные деньги, удовлетворял одну свою потребность за другой, но никак не мог успокоиться, сказать: «Вот и хорошо, этого мне достаточно».
Есть на Востоке притча о том, как одному монарху захотелось исполнить желание дервиша. И тот попросил наполнить золотыми монетами его чашу. Монарх подумал, что это очень легко, но чаша оказалась волшебной: она никак не желала наполняться. И когда кончились все монеты, разоренный монарх спросил: «Скажи, какой секрет у этой чаши?» А дервиш ответил: «Эта чаша – символ сердца человека, который никогда не доволен. Наполняй его, чем только можешь: богатством, любовью, знанием, оно никогда не наполнится. Оно не создано для того, чтобы наполниться».
Однажды осознавший невозможность найти удовлетворение во внешнем мире, думающий человек задается тогда вопросом: а можно ли вообще его достичь? И тут на помощь ему приходит само Мироздание в виде мистиков прошлого и настоящего, в виде приглашения заглянуть вглубь себя, познать себя, чтобы «достичь такого совершенства, которое не зависит от внешних вещей, а принадлежит собственному существу человека. Это удовлетворение не достигается, такое удовлетворение открывается. Именно в открытии такого удовлетворения и состоит предназначение жизни»*.
Но между вопросом и ответом лежит Путь, который необходимо пройти каждому. Путь длиною в жизнь, на котором придется преодолевать невзгоды, страх и неудачи. И не у каждого хватит решимости не свернуть, потому что жить «как все» намного проще. Да и обретение самого себя далеко не всякий посчитает наградой, равнозначной тяготам и лишениям пути. Собираясь в дорогу, нужно помнить, что Мироздание не ставит невыполнимых задач, что никому не дается урок, превышающий его возможности. И ни от кого не потребуют непременно следовать Пути, ибо выбор всегда остается за самим человеком. Нет во вселенной ничего, что могло бы лишить человека СВОБОДЫ ВЫБОРА.
Тем немногим отважным, кто идет по Пути сердца или пытается встать на него, посвящается эта книга.
* Хазрат Инайат Хан «Алхимия счастья»
Вторая половина сентября – традиционно бабье лето с его холодными ночами и жаркими полуднями, с летящими по ветру серебристыми паутинками и золотым нарядом берез. Но в этом году природа отчего-то изменила многовековой традиции, по одной ей ведомой причуде решив прервать двухнедельный праздник солнца, и затянула яркое небо нудной осенней хмарью с моросящим с низких туч мелким дождичком и резкими порывами промозглого ветра.
Есть в народе примета, по которой в дождь приезжают хорошие люди или желанные гости. Но женщина, ожидавшая ребенка, то ли не знала о ней, то ли считала, что преждевременное появление на свет ее младенца никак с ней не связано. Уже с утра плод вел себя крайне неспокойно, чем вызвал очередной приступ у матери. Измученная болями в правом боку, она вызвала «Скорую», но приехавший врач, едва глянув на живот, осведомился о сроке беременности и посоветовал ехать в роддом.
И вот она в палате под капельницей. Низ живота периодами сводит дикая раздирающая боль, но шевелиться нельзя: в вене торчит здоровенная игла. Рядом на койке истошно орет приехавшая рожать из деревни в город круглолицая дородная молодуха. Подошедшая акушерка старается урезонить голосящую роженицу, но та в страхе цепляется за подол белого халата. Вспышка боли, откат, отупевающее забытье. Новая вспышка. Все сливается в бесконечный круговорот боли. Время останавливается, застревает в этом круговороте. Наступит ли когда конец ее мучениям? Словно в тумане над женщиной склоняется врач: головка пошла, пора идти на стол. Как заставить передвигаться истерзанное болью тело? Почти ничего не соображая, она бредет, поддерживая низко опустившийся живот. Но ее мучения на том не кончаются, они лишь изменяются.
- Тужься давай сильнее! – командует акушерка, но у роженицы почти не осталось сил. – Головка вышла! Тужься, задохнется ребенок!
Перед глазами плывут круги, дыхание прерывается, его не хватает. Тогда акушерка наваливается на живот, пытаясь вытолкнуть плод из чрева. Едва показываются плечики, врач подхватывает младенца и тащит наружу: главное сейчас – спасти ребенка.
Крепкий шлепок – и палата оглашается криком только что появившегося на свет существа. Криком негромким и недолгим: сдвинувшиеся при вытаскивании позвонки не дают полностью раскрыться легким. Затрудняют они и циркуляцию в теле младенца жизненной энергии, на долгие годы преграждая доступ к заложенным в нем потенциальным силам.
- Девочка, - оповещает роженицу акушерка. – Слабенькая больно. Такие долго не живут.
Слова как ножи полосуют по сердцу матери. Она всматривается в желтушного цвета пухлый комочек, слегка шевелящий ручками-ножками, но не понимает причин для столь жестокого приговора. Ее ребенок будет жить! Во все века существовали исключения из правил! И пусть она хотела мальчика, а не девочку, но это ЕЕ РЕБЕНОК. И она БУДЕТ ЖИТЬ!
Спустя неделю, через день после выписки из роддома, пришедшая на дом детский врач при осмотре младенца констатировала заражение кишечной палочкой и направила мать с ребенком в детскую больницу. Еще через неделю лежавшая у открытой форточки девочка заболела воспалением легких. Так начался ее бесконечный путь по больницам через пять воспалений легких, пока в возрасте четырех лет при осмотре у медицинского светила ей не поставили диагноз «пневмония» и не пролечили как от туберкулеза. Четыре года она боролась за жизнь и выиграла, несмотря на предсказание. Но месяцы, проведенные в стенах больниц вдали от родителей, отложились на ее характере. Она росла замкнутым, неласковым ребенком, целиком погруженным в свой собственный мир. Девочка никогда не играла в куклы, предпочитая им плюшевого мишку и разнообразные конструкторы, или носилась по двору с мальчишками, паля из пистолета или «пытая» вражеского шпиона. Еще в больнице навещавшая ее мама открыла ей мир книг, сказочный, иллюзорный, фантастичный, такой не похожий на обступавшую ее блекло-серую, пропитанную горем и болью, реальность. И, научившись годам к шести бегло читать, девочка с головой ушла в сказания о сильных людях, неизведанных землях, невиданных существах. Порой реальность и вымысел в ее голове настолько переплетались, что она не понимала, где кончается книга и начинается жизнь. А годам к двенадцати подросток обнаружил, что умеет играть словами, создавая хитросплетением фраз собственные миры.
Семью месяцами позже ее рождения в тот же день в той же стране теплым апрельским вечером воплотилась в теле еще одна сущность. Существо это сразу заявило о себе громким криком и тонкой струйкой, оросившей халат посмевшей хлопнуть его по попе врача.
- Сразу видно – мужик родился, - рассмеялась та, передавая младенца акушерке.
До их встречи оставалось тридцать пять лет. До начала перемен - примерно столько же. Впрочем, что значат земные года перед лицом Вечности?!
Четырехлетняя кроха шлепает босыми ногами по пыльной проселочной дороге, старательно зачерпывая песок и поднимая за собой клубы пыли.
- Лена, не пыли! Мы ж все грязные из магазина придем! Смотри, Оленька как идет, не топает! – строгий бабушкин голос и сравнение с младшей двоюродной сестренкой не оказывают ни малейшего воздействия на баловницу.
- Придем, дедушке скажу, что не слушалась, - грозит бабушка.
Озорница притормаживает, начинает поднимать ноги повыше: дедушка – это серьезно. Ему и ремень брать не надо, только посмотрит строго, нахмурит брови, и девочки как шелковые становятся. Оленька, та и плакать может начать. А Леночка смелая, она в пол уставится, выслушает, как ее дедуля ругает, и дальше бежит играть. Только уже без озорства, потому что дедуле лучше не перечить. А бабуля – она добрая, даже когда ругает. Наказывать девочек ей и вовсе жалко. А еще она вкуснющие пироги печет, мама такие не умеет. Мама вообще готовит вкусное редко: ей некогда, она ди-сир-та-цию пишет. Сколько Леночка себя помнит, столько пишет. Говорят, ей плохие руководители попадаются. Для чего маме руководители и ди-сир-та-ция, Леночка не знает, но когда взрослые обсуждают это, сразу важные становятся, ее играть в другую комнату отправляют, чтоб не мешала. А один раз мама так заработалась над ди-сир-та-цией в у-ни-вир-си-те-те, что забыла забрать Леночку из садика. Леночка ждала-ждала, даже поплакала (совсем немножко, она не плакса какая-нибудь). А потом стала вспоминать бабулю, ее сладкие пирожки, лето в деревне. И не заметила, как уснула в коридоре на диванчике. Ей снился летний полдень, она топает по пыльной дороге, старательно загребая песок ногами, чтобы позади клубились тучи пыли. По бокам колосится в ее рост пшеница, так что ничего, кроме дороги впереди, ослепительного солнца над головой да высокого голубого неба с барашками облаков, Леночка не видит. Она идет в магазин, куда недавно за хлебом ушла бабуля, чтобы сказать ей, что теперь будет жить у нее, раз маме так некогда, что она не забирает ее из садика.
Ее разбудила воспитательница, собравшаяся идти домой. Леночка жила рядом, и та решила сама отвести забытое дитя. Им открыл только вернувшийся с работы отец, очень удивившийся и долго извинявшийся за жену перед воспитательницей. Впрочем, Леночку это уже не интересовало: начинались мультики, и она вприпрыжку побежала включать телевизор.
- Лен, а ты с Олегом целовалась? Или вы только гуляете?
- Ваше-то какое дело? – бесцеремонность одноклассниц сегодня напрягала ее особенно.
- Ну-ну, мисс скромность. «Когда его родители ушли, мы долго обнимались и целовались на кровати. Юбка была безнадежно помята, пришлось потом ее гладить»…
- Откуда?.. – она буквально задохнулась потоками слов и эмоций.
- Кто-то пишет дневник, а кто-то дает его другим читать.
- Но я никому.., - Лена осеклась под насмешливым взглядом, не в силах поверить, что ее цинично предали.
- Поменьше доверяй «подругам». И забери дневник, пока она его не разослала всему миру, - напутствие прозвучало в спину рванувшей что есть силы девушке.
Через пять минут она уже трезвонила в квартиру единственной подруги, еще не соображая, что скажет той при встрече. Открыла ее мать.
- Лена? Ты разве не учишься?
- Нас отпустили раньше, - на ходу соврала девушка. – А Катя дома?
- Она в больницу на прием пошла. Через час вернется. Ты подождешь или что-то передать?
- Можно, я конспекты свои по физике заберу, а то завтра контрольная? – не задумываясь, выпалила то ли она, то ли кто-то из нее.
- Да, конечно, проходи. Катя тетради в стол убрала. Тоже готовилась, сегодня должны выписать, - женщина провела Лену в комнату. – Ты пока ищи свои конспекты, мне суп посмотреть надо.
Едва закрылась дверь, девушка дернула ящик стола на себя. То, что когда-то было ее дневником, лежало поверх учебных тетрадей. Она поднесла к глазам вырванный лист. Промежутки между размашистыми строками были заполнены мелким округлым почерком. Эх, Катерина! Времени оставалось мало: она прочтет комментарии позже, дома. Девушка сгребла остатки своего дневника, порывшись, отыскала тетрадные корочки с немногими сохранившимися листами, быстро вложила вырванные.
- Нашла? – она не услышала, как женщина вернулась.
- Да, спасибо большое. Привет Кате. Увидимся завтра в школе, - вот только какой она будет, эта встреча?
Дома Лена сразу бросилась к телефону и, всхлипывая (хорошо, родители на работе), минут пятнадцать пыталась объяснить Олегу, что произошло. Встревоженный ее сбивчивым рассказом, парень тут же примчался к ней с другого конца города и долго утешал, баюкая словно ребенка в своих объятиях.
Покидая успокоившуюся подругу, он забрал остатки дневника с собой:
- Пусть хранится у меня.
Ее разбудила проводница, когда поезд уже подъезжал к станции. Раздиравшая ее всю ночь боль утихла, уступив место омертвевшей пустоте, но девушка даже рада была принять ее, потому что душа казалась не в силах выдержать еще один приступ всепожирающего горя.
Прислушавшись к храпу заигрывавшего с ней весь вечер пьяного попутчика, она горько усмехнулась: все чистое и светлое ушло из ее жизни вместе с Олегом, а ей остались лишь откровенные приставания мужчин с их животной страстью к ее телу. О том, что такую же страсть она будила и в любимом, Лена почему-то не задумывалась.
Стараясь не разбудить соседей по купе, девушка быстро собралась и вышла в коридор. За окном плыли серые громады домов спящего города. Вглядываясь в предрассветную темноту, Лена пыталась запомнить их очертания: с этим местом отныне ей предстояло связать свою судьбу. Дорога назад была отрезана, ее ждала новая жизнь и новые испытания.
Почему она сама рассказала Олегу о том, что хотелось спрятать в самый дальний уголок памяти? И почему сделала это только вчера, когда закончилась неделя ее нежданного отпуска? Интуитивно угадывая его решение и свое будущее, она до последнего оттягивала разговор, пока внутренний конфликт между страхом потерять любимого и невозможностью продолжать жить с тяжким грузом на душе не выплеснулся словами:
- У меня был другой мужчина. Прости.
Фраза сорвалась с губ и повисла в образовавшейся пустоте, а Лена вдруг всем телом ощутила, как корежится, рвется пространство ее жизни, как стремительно расширяется провал между ДО и ПОСЛЕ, а сама она летит в пустоту небытия. Ее счастливое Прошлое умерло, а не родившееся Будущее она только что убила сама. Ей остался только Момент Сейчас, в котором она как приговор суда ожидала решения Олега, не смея ничего добавить в свое оправдание.
Проживая опыт потери и душевной боли, она не могла тогда знать, что испытывает не только свои эмоции, что в ней как в зеркале отражаются переживания близкого человека. Будучи эмоционально привязанным, ее сердце СОПЕРЕЖИВАЛО всему, что творилось в сердце любимого. Такой она пришла в этот мир, и ей еще предстоял долгий путь постижения и обретения себя. Путь Созидания (потому что, даже разрушая, она открывала дорогу новому) и Принятия. Путь длиною в жизнь, на котором главные решения будут диктоваться не умом, а чувствами, а каждый поступок будет взвешен на весах совести.
Рука дрожала и несколько раз замирала у телефонного диска. Как трудно решиться сделать шаг. Четыре года назад у нее не хватило смелости сказать ему правду. Почему-то проще казалось сознаться в измене, чем в изнасиловании. С тех пор многое изменилось. Она сама изменилась, стала сильней и уверенней в себе. И обидчика уже год нет в живых: он утонул через месяц, как она его простила. Она выстрадала право на этот разговор. Вот только нужна ли сейчас ему правда? Какой смысл бередить былые раны? Ведь все, что ей сейчас нужно – вернуть дневники. Или не только?.. Хоть бы никого не было дома… Может, бросить трубку? Поздно.
- Алло, я вас слушаю.
- Здравствуй, Олег. С Днем рождения. Я не ошиблась датой?
- Не-ет. Спасибо. А кто говорит?
- Не узнал… Елена.
Короткое молчание.
- Здравствуйте.
Какой чужой, враждебный тон. Лена заторопилась:
- Извини, я по делу. Мне нужны мои дневники.
- Сожалею, но ничем не могу помочь. Их давно нет.
- Ты… ты их сразу уничтожил?
- Да.
Молчание грозило затянуться. На другом конце смилостивились:
- Ну, как ты?
- Ничего. Вышла замуж.
Пауза.
- Давно?
- Полтора года.
- Достаточный срок.
- Он сейчас в армии, и у нас недавно родился сын.
- Поздравляю. Ты счастлива?
- Да! – кажется, ответ прозвучал слишком поспешно, но ведь она действительно счастлива. – Извини, мне нужно к ребенку.
Неправда, Славка мирно сопел в своей кроватке, но это достойный повод завершить тяжелый для обоих разговор.
- Удачи тебе, - его голос оттаял.
- Спасибо, прощай, - как последнее дыхание сорвался ответ с губ Елены, и рука вдавила телефонные рычаги.
Глубокий вдох. Вот теперь все. Действительно все. Они попрощались. Без слез, обид и истерик. Она никогда больше не увидит его, да это и не нужно. Простил ли он ее? Пожалуй, да. Забудет ли? Наверно, нет. Как и она его. Это их общая боль, одна на двоих. «Прощай, Олег. Прощай, моя первая любовь…»
- К следующему занятию подготовьте диалог на тему встречи двух англичан в России. Пусть они поделятся впечатлениями, расскажут о цели своего визита и местах, где успели побывать. Определитесь сейчас, кто с кем будет готовиться. Двоих вижу. Вадим с кем? С Ириной. Хорошо. И вы вдвоем. Лена, а ты с кем? Почему опять одна? Это же диалог. Возьми Ольгу или Андрея. Не хотите? Ребят, я вас, право, не понимаю, - «англичанка» развела руками. – Лена прекрасно владеет английским. Ну, да ваше дело.
В конце пары, когда студенты высыпали из аудитории, преподаватель подошла к Елене:
- Что-то случилось? Почему они тебя третий месяц игнорируют?
- Все в порядке, Людмила Анатольевна. Просто не сошлись в мнениях по одному вопросу. Да вы не переживайте, я привыкла одна.
- Справишься?
- Думаю, да. До свидания.
Елена подхватила тубус с дипломатом и побежала по широкому коридору в соседнее крыло здания, где через пару минут должна была начаться лекция по сопромату. Там можно будет спокойно сесть с ребятами из другой группы, не боясь оказаться в изоляции. История, произошедшая пару месяцев назад, изрядно попортила и без того не слишком дружеские отношения между нею и одногруппниками.
Все началось с того, что Дениса загребли в вытрезвитель. Вторично. С уведомлением, как положено, по месту учебы. Теперь ему грозило отчисление из комсомола и из института. На собрании группы постановили, что на комитете комсомола будут отстаивать Дениса. Елена, ожидавшая обычного «воздержавшиеся», не голосовала. Она еще не пришла ни к какому решению по вопросу: ей не вполне казалась ясна картина происшедшего. Конечно, надо было бы встать и напомнить, что они отступили от регламента, но народ сразу же насядет с убеждениями, а то и упреками, а переть против двадцати человек – это не мед. И она спустила на тормозах, не предполагая, чем могут обернуться для нее последствия.
На заседании комитета комсомола института (а Елена отвечала в нем за научную работу) вскрылись дополнительные факты не в пользу Дениса. Поэтому к моменту голосования девушка уже определилась. Она открыто проголосовала за исключение парня из комсомола с сохранением за ним права продолжить учебу. Наверно, ей в тот момент было проще отсидеться или воздержаться, благо здесь о регламенте помнили, но отчего-то совесть не позволила. Староста группы, присутствовавший на заседании комитета, был шокирован тем, что Елена «изменила» свое решение.
Стихийное собрание группы на следующий день осудило «предательство» и вынесло вердикт не общаться с ней. Так Елена превратилась в изгоя. Пару раз она делала попытки объясниться, но одногруппники старательно обходили ее стороной, каждый раз словно подчеркивая ее проступок. Не чувствуя за собой вины, Елена первое время переживала, но больше из-за того, что правда в который раз оказалась невостребованной, а потом успокоилась, решив, что не стоит унижаться ни перед кем. Главное, что она осталась чиста перед собой. Да, у нее не хватило мужества противопоставить себя большинству, но не такой уж это и грех. А мнение других – всего лишь мнение. Мнение, которое всегда можно изменить.
И она оказалась права: ровно через год «блокада» была снята без малейшего усилия с ее стороны. Более того, ей показалось, что теперь в отношении к ней одногруппников появились уважение и даже легкое восхищение ее стойкостью. Она ни на кого не затаила обиды, и потому возобновление общения восприняла как естественный процесс.
Дождь, дождь, дождь. Серая пелена над серыми домами, хлюпающие лужи над нетающим льдом. И грязь, грязь везде: в открывшейся на газонах земле, на подножках дребезжащих трамваев, налипающая на сапоги, оставляющая пятна на подолах пальто. Мокрый ветер вбивает в лицо дождевую пыль. Холодно, неуютно, пасмурно. Кажется, город исходит дождем, Кажется, долгожданная весна никогда не придет.
Разговор с главой литобъединения оставил чувство неудовлетворенности и горечи. Елена прекрасно видела, куда клонил плешивый старичок, вкрадчивым голосом втолковывавший ей прописные истины. Он выспрашивал о семье, детях и муже, не трудно ли ей выкраивать время для работы, а потом как бы невзначай вставлял, что она – серая мышка, далеко не блещущая талантами. Вот и времени на самосовершенствование немного, да и возраст не тот. Так и слышалось за убийственно вежливыми фразами: все, ушел ваш поезд, а вы все так же никто. «Неправда! – хотелось крикнуть Елене. – Это не мимолетное увлечение!» И что из того, что кто-то там готов отречься от семьи ради творчества, а она – нет? Да уйди она, и не смогут они продержаться на плаву, а дети – те просто не поймут и не простят ее предательства. «Мы в ответе за тех, кого приручили». А сыновья не значат для нее меньше, чем роза для Маленького Принца.
Елена знала себя и свои возможности. И не жажда славы толкала ее к столу. Ей хотелось поделиться чувствами со всем миром, подарить людям новых друзей. И если бы она увидела в глазах читателей отражение интереса и сопереживание ее героям, она поняла бы, что жизнь не была напрасной. И ради этой минуты Елена готова была работать всю жизнь.
Мир встал на дыбы, опрокинулся и раскололся. Ураган перемен смел привычный неторопливый распорядок, смял и вывернул наизнанку привитые с детства взгляды и истины, взорвал даже то, что еще недавно казалось единым и нерушимым – Советский Союз.
Темп жизни вырос в несколько раз. Стремительный рост цен последних месяцев заставил людей крутиться в поисках дополнительного заработка. Многие в погоне за легкими деньгами подались в загранпоездки в Китай и Польшу. Другие, не сумевшие принять и подстроиться под изменившиеся условия жизни, глухо роптали по конторам и цехам, пересчитывая немногие гроши, именовавшиеся зарплатой, и каждый выходной спешили на базар, где предлагалось все, что когда-либо сумело обойти и без того пустой прилавок государственного магазина. Третьи, пользуясь имевшимися связями и кое-какими сбережениями, открывали частные фирмочки по оказанию бартерных услуг предприятиям, оказавшихся при разделе государства лишенными прежних поставщиков сырья и рынков сбыта собственной продукции. В целом же тех, кого удовлетворял их уровень жизни, оставалось все меньше и меньше. Но каждый из них, принявший или не принявший обрушившуюся на него действительность, чувствовал себя обобранным и обманутым в ожиданиях лучшего будущего.
А леденящий души ветер перемен продолжал гулять по одной шестой части суши, еще недавно гордо именовавшейся Советским Союзом, разжигая на окраинах бывшей империи огни межнациональных конфликтов. И не везло бывшим сокурсникам Елены, воевавшим где-то в Приднестровье и Чечне, потому что им угораздило родиться в это безумное время в этой несчастной стране.
Но земли, где жила Елена, издревле гордо именуемой Русью, еще не коснулась грязной рукой война. Здесь тихо устилал улицы мокрый снег, дребезжали запоздалые трамваи и манили теплом и уютом окна городских квартир. Поздний вечер скрыл под густой темнотой снежное месиво тротуаров, убогость торчавших в небо серых остовов деревьев, но не мог заглушить застывшей в воздухе тишины. Еще не грянули рождественские морозы, и над скользкой слякотью безлюдных улиц, над серыми, давно погасшими цехами фабрик, в промозглой сырости воздуха, казалось, повисло напряженное ожидание. И имя ему было – страх.
Пустые прилавки, растущие день ото дня цены. Продукты первой необходимости по талонам. Государство вводило один за другим налоги, и каждый раз это сопровождалось новым витком цен, и все меньше могли позволить себе те, кого обобщенно называли «трудящейся массой». Народ проедал последние накопления, отложенные на «черный день». Торговля переживала труднейшие времена: брали исключительно продукты. Останавливались предприятия: не хватало сырья. Безысходность и отчаяние постепенно вытесняли последний оптимизм. Мир держался на непрочной ниточке российского долготерпения.
В этот год многие взялись за лопату, не полагаясь более на государство. В трудные времена каждый сам спасал свою шкуру. Исчезали помойки и бесхозные земли, на их месте аккуратными заплатами ложились маленькие поля с едва пробивавшимися ростками картофеля. Много забот легло на плечи людей, и от того не было радости в их глазах, хмурыми и озабоченными оставались лица.
Не стала исключением и семья Елены. Из-за постоянных болезней детей она практически отсутствовала на работе. Доходы от «левых» объектов мужа, на которые они жили (а не существовали, как сейчас) последние два года, резко упали, и однажды Елена поняла, что скоро и они исчезнут. Она мучительно искала выход из сложившейся ситуации, не гнушаясь в поисках денег ни вязанием на заказ, ни перепродажей привезенных из других городов вещей, ни даже подпольной торговлей полученной на талоны водкой. Но все ее усилия лишь позволяли как-то держаться на плаву. Вернуться к прежнему уровню жизни, когда она могла себе позволить не только самое необходимое, но и сверх того, не представлялось ей сейчас возможным. И это сознание собственного бессилия угнетало сильнее, чем сама ситуация.
Жара. Зной и сушь. Плавящийся воздух днем и холодные ночи. И ни капли дождя. Високосный год – тяжелый год. Его сравнивали с семьдесят вторым с оговоркой «еще хуже». Семьдесят второй запомнился Елене раскаленным каменистым пляжем и горячим морем, в котором она шестилетним ребенком пыталась укрыться от палящего солнца. В девяносто втором мало кто отважился податься в курортные места Черноморья. Нестабильность политической обстановки отпугивала людей от бывших прежде престижными мест отдыха.
Семья Елены тоже не покидала средней полосы России. Елена просто отвезла сыновей к родителям, где ее отец пристроил бабушку с внуками в местном доме отдыха. Сама Елена вернулась к своей нехитрой схеме зарабатывания: деньги – товар – деньги. Она уже почти отчаялась найти более доходный источник и научилась как-то сводить концы с концами. И тут ОНО случилось.
ЭТО пришло в виде предложения съездить в Самару поторговать бижутерией. Товар давали на баснословную, по понятиям Елены, сумму. С мужа требовалось распродать его по максимуму не ниже фиксированной цены. «Сумеешь накрутить больше – будет твое».
Когда Владимир принес чемоданчик с серебром домой и рассказал жене о новом задании, добавив, что не представляет, как справится с ним, Елену вдруг что-то толкнуло: вот он, твой ШАНС. И тогда она твердо заявила, что они едут торговать вместе. Владимир был только рад ее инициативе.
Неделя в Самаре многое изменила как в их взаимоотношениях (они учились быть не только супругами, но и партнерами по бизнесу), так и в их финансовом состоянии, потому что из Самары они вернулись с весьма круглой суммой. Елену эта неделя научила не бояться кажущихся трудностей, иметь дело с крупными суммами (пусть пока еще не своих) денег, показала тонкости и нюансы торговли. Потому основным богатством, с каким она приехала домой, были даже не честно заработанные ими деньги, а тот ОПЫТ, который она вынесла из поездки.
И хотя предложение, несмотря на удачную торговлю, больше не повторилось, Елена всеми правдами и неправдами сумела, сохранив начальный капитал, выйти на близлежащие ювелирные заводы. Так начался ее путь в бизнес. Супруг, полагавшийся на таявшие день ото дня заказы по объектам, поначалу не посчитал ее затею серьезной, но просидев пару месяцев без работы, изменил мнение и подключился тоже. К тому моменту Елена уже нашла двух оптовых покупателей, и теперь не столько торговала сама, сколько занималась поставкой товара.
Потом в ее жизни будет много моментов, связанных с выбором, принятием решения, открытием новых путей, и всегда она будет полагаться на тихий голос, идущий из глубины ее существа, подсказывающий, предостерегающий, побуждающий к действию. Именно благодаря интуиции она благополучно преодолеет кризисы, организует небольшое устойчивое производство, а ее творческая натура получит возможность самовыражения через создаваемые ею модели одежды.
За окном мягко падал снег. Накануне президент в очередной раз взбаламутил и без того мутную воду политического хаоса, подтолкнув страну к новым переменам. Но Елену уже не интересовала политика. Посмеявшись над изобретательностью, с какой Борис Николаевич послал в нокдаун своих оппонентов, она с грустью подумала, что перед лицом грядущих перемен это лишь мышиная возня. Известие о скором конце мира, совпавшее с собственным ощущением кратковременности бытия, слишком потрясло ее. Раз и навсегда уверовав в идею Армагеддона, она стремилась теперь подчинить свою жизнь новым правилам. Елена жалела неразумный, но такой родной и привычный уходящий мир, мир Бога манил и пугал ее одновременно. Она не была готова к великим переменам и чувствовала себя слишком привязанной к существующей системе вещей.
К тому же не все из увиденного или услышанного на собраниях «Свидетелей Иеговы» вызвало положительный резонанс в ее чувствительной душе. С первого же посещения Зала ее глаза резануло то состояние эйфории, которое накрывало аудиторию по мере чтения специальной литературы. Лихорадочный блеск глаз, возбужденная жестикуляция, ориентированность на узко ограниченный круг общения (здесь четко разделяли на «своих» и «чужих») невольно настораживали. В таком состоянии людьми легко манипулировать, а она немало помнила примеров из истории, когда все начиналось с таких невинных на первый взгляд собраний. К тому же она не могла примирить свою будничную жизнь бизнес-леди с новыми взглядами, требовавшими отказа от занятий коммерцией. Она не готова была бросить дело, благодаря которому ее семья держалась на плаву: ответственность за других превышала собственные желания. Более года ее буквально разрывало между долгом и стремлением души к свету Истины, который касался ее всякий раз, когда она открывала Библию. Развязка оказалась неожиданна и непредсказуема.
В одной из деловых поездок судьба столкнула ее с таким же, как она, предпринимателем. Оставались считанные дни до Нового года, и все спешили по домам, чтобы встретить праздник традиционно в кругу семьи. В купе кроме Елены и молодого мужчины никого не было, и естественно завязавшийся между ними разговор был лишь средством скоротать время для двоих случайных попутчиков. Она была внимательным слушателем, а мимолетность встречи располагала к откровенности, потому вскоре Игорь уже поделился с ней, что возвращается к себе на Дальний Восток, где его ждут жена с дочкой, показал подарки и посетовал, что только-только успевает к празднику. Отношения Елены с супругом на тот момент были несколько натянутыми, поскольку он не разделял ее увлечения «Свидетелями Иеговы», и женщина невольно позавидовала собеседнику, который тепло и с заботой рассказывал о своей семье. И тут ее словно бес толкнул в ребро: посмотрим, насколько ты примерный семьянин. И она позволила своему естественному обаянию проявиться. Выпустила из бутылки джинна.
Когда поезд подъезжал к ее станции, Игорь не выпускал Елену из объятий и все повторял, что не представляет, как сможет расстаться с ней. Но на перроне ее встречал муж, и, послав прощальный взгляд тому, с кем успела за короткие часы соединиться душой, она шагнула из рождавшегося призрачного мира в мир реальный.
Весь день лицо случайного попутчика стояло у нее перед глазами, а ближе к вечеру раздался телефонный звонок.
- Здравствуй. Это Игорь. Я приехал.
- Ты сошел с ума! – она растерялась, обрадовалась и испугалась одновременно.
- Наверно. Я не знаю, что со мной творится. Просто взял билет на другой поезд и приехал. Мне нужно тебя увидеть. Приезжай, я жду в гостинице.
Какое-то время она металась, делая очередной выбор между чувством долга и зовом сердца, пока последнее не взяло верх, и тогда под предлогом поздравления родни с наступающим Новым годом Елена оставила детей на мужа, а сама поехала в город. Чтобы создать себе алиби, она побывала у сестры и бабушки, но не задержалась у них долее пяти минут, после чего поехала на встречу.
В просторном холле гостиницы она сразу почувствовала себя неуютно. Ей казалось, что все взгляды сосредоточились на ней одной, пока она ожидала, когда Игорь спустится за ней. Потом они какое-то время сидели за импровизированным столом втроем с соседом по номеру азиатской внешности, то и дело поднимавшим тост за прекрасную незнакомку, и это слегка раздражало женщину. Через полчаса сосед тактично удалился продолжить праздновать в соседний номер, оставив их наедине. Елену к тому моменту уже бил нервный озноб. Игорь тоже сильно волновался. Когда мужчина обнял ее и стал страстно и нежно целовать, она почувствовала, что он едва контролирует себя. Ей приходилось сдерживать его и себя, потому что она уже не понимала, где кончается его желание и начинается ее. Все ее воспитание, привитые с детства взгляды кричали в ней, что она не может так поступить, а душа рвалась навстречу зарождавшемуся чувству. Десять Заповедей сурово напоминали, что прелюбодеяние – один из величайших грехов, а сердце шептало: «Сдайся, покорись».
- Ты не представляешь, как мне трудно сдерживать себя. Что ты со мной творишь, - в его словах было столько страсти и горечи, что Елена непроизвольно откликнулась.
- Чувствую, ведь мне приходится сдерживать тебя и себя.
Игорь на мгновение отстранился:
- Посмотри на меня.
Она подняла глаза и прочла в его взгляде приговор. Приговор Любви своей трусости и ханжеской морали, ибо подлинное чувство выше пересудов и предрассудков. Потому что оно не принадлежит этому миру. И тогда она сдалась.
Дальнейшее Елена помнила смутно. Разум пытался удержать ее в реальности, а ощущения уносили куда-то за пределы законов логики. Вероятно, это был один из немногих эпизодов ее жизни, когда всеми своими мыслями и чувствами она ЖИЛА В ТЕЛЕ, в настоящем МОМЕНТЕ. И проживание этого момента было столь глубоко и всеобъемлюще, что разрушало все модели поведения, стирало все условности, нагроможденные ею самой внутри и обществом во вне. Поэтому первым переживанием ее после того, как она вернулась в привычную реальность, был страх. Страх на подсознательном уровне потери собственного эго, на сознательном – утраты того, что она имела и любила на данный момент - семьи.
Стоя на широкой привокзальной площади и зябко поводя плечами то ли под порывами несущего снежный песок ветра, то ли от не отпускавшего тела нервного озноба, Елена холодно и отчетливо проговаривала в пространство:
- Прощу тебя, не ищи больше встреч со мной. Уезжай. Так будет лучше для всех.
Потрясенный столь быстрым превращением влюбленной женщины в Снежную Королеву, Игорь был растерян и подавлен.
- Господи, если б я только знал, что ты после станешь такой, я бы даже не прикоснулся к тебе. Дай мне шанс, не уезжай вот так.
Она покачала головой. Подъехало заказанное такси. Елена нырнула в спасительную теплую глубину салона. Удерживавший ее руку мужчина в последний раз коснулся губами кожаной перчатки.
- Прости и прощай, - последним выдохом донеслись до него ее слова.
Машина тронулась, унося в себе только родившуюся вселенную. Их вселенную. Елена оборвала связующую нить.
И все же встреча с Игорем оставила глубокий след в ее душе. Основным ее итогом стал уход Елены из «Свидетелей Иеговы». После происшедшего женщина считала себя не в праве ходить на собрания, и это оказалось удобным предлогом для ее совести. Так завершился этап ее жизни, связанный с религией.
Она была Женщиной и Писательницей. Обе эти ипостаси пребывали в бесконечной борьбе друг с другом. И одна постоянно наблюдала за другой, потому что все, что происходило с Женщиной, служило пищей для раздумий Писательницы, а сама ее жизнь стала источником вдохновения для нее. И когда сердце Женщины разрывалось от безысходности, Писательница создавала проникновенные стихи и рассказы. Это было ее спасением и ее проклятьем. Женщина ненавидела Писательницу и поклонялась ей, Писательница снисходительно принимала Женщину такой, какая та есть, пытаясь утешить и ободрить в трудную минуту, но когда приходило время, требовала с нее дань.