«Дай мне больше, чем просто любовь,
Дай мне больше, чем страсть, что проходит, словно боль…»
А Р И Я
«В юности или в старости, рано или поздно приходит время,
когда нас позовет несбывшееся».
Е.Гуляковский «Долгий восход на Энне»
«Страх кончается там, где начинается неизбежное. С этого
момента страх лишается смысла, и все, что нам остается, - это
надежда на то, что мы примем верное решение».
Пауло Коэльо «Пятая гора»
Когда и с чего началось ее противопоставление себя другим людям? С юношеского максимализма, уверенности в том, что она, по словам учителей и родителей, умнее и талантливее большинства сверстников? Или с открытия в себе дара, дающего, по ее понятиям, право причислить себя к творческой элите? «Я знаю, что я лучше других, и докажу это», - в форме такой амбиции проявилось в ней к шестнадцати годам осознание собственного «я».
Шло время, девушка взрослела, менялись ее взгляды на жизнь и окружавшее. Происходившие с 1985 по 2000 год в стране перемены взорвали устои привычного уклада, заставили людей приспосабливаться к новым, более жестким, условиям жизни. К тому времени она успела обзавестись семьей и детьми, и для того, чтобы выжить самой и вытащить из нищеты близких, ей пришлось отбросить груз прошлых, совдэповских привычек, поступиться ложной гордостью потомственной интеллигентки (не боги ж горшки обжигают), разрушить прежний образ жизни, чтобы потом на расчищенном месте своими руками построить новый. В нарождавшемся жестоком мире не было места для лирики, и тогда она заточила в себе романтика и поэта, ту часть личности, которой так гордилась и без которой не мыслила себя. Выживают лишь хищники. И она стала хищницей, чтобы спасти свою семью.
Достигнув определенных успехов в бизнесе, она поняла, что, чем реже высовываешься, тем спокойнее живешь. И тогда она постаралась, чтобы на нее поменьше обращали внимание, но в своем усердии дошла до абсурда: ее, яркую и запоминающуюся, порой не сразу узнавали даже поставщики и клиенты. Это задевало самолюбие, но в целом мантия серого кардинала вполне устраивала ее. Однако накопленный опыт, реализованные полностью или частично амбиции, а так же пришедшее понимание, что не все желаемое достижимо, привели к переосмыслению значимости своего места в жизни. Теперь ее лозунг звучал: «Я ничуть не лучше других, я такая, как все».
Но как положено всему, время приспособленчества и выживания закончилось. Наступил 2ООО год. Год нового столетия, нового тысячелетия. Начало новой эры. С первых месяцев вступившего в свои права года ее существо было пронизано смутными предчувствиями, беспричинным волнением, которые достигли своего апогея к лету, когда они всей семьей впервые за восемь лет собрались на море. Тогда она еще не понимала, но уже ощущала, что что-то произойдет. Томившийся долгие девять лет взаперти романтик рвался на свободу.
Вместе с возвращавшимся осознанием себя как личности, а не только как механизма для зарабатывания денег, вернулся и старый лозунг. Но сейчас, по прошествии двадцати лет, она произнесла вслух иные слова: «Я не такая, как все. Я другая». Однако неожиданно для нее самой однажды оброненная фраза вдруг обрела самостоятельность, став пропускным билетом в мир непонятный, пугающий и манящий.
Символом наступавших перемен стал ремонт (желая изменений внутренних, она стремилась перестроить внешнее пространство). Или поездка перед ремонтом, во время которой она отчетливо осознала, как далек от нее и как близок человек, с которым она прожила пятнадцать лет. Однообразие будней свело к привычке прежние чувства, раздражительность вытеснила былую нежность. Юг дал возможность вырваться из замкнутой круговерти будней, по-иному взглянуть на прожитые совместно годы, вскрыл старые раны, дал вылиться накопившемуся гною обид.
А затем пришло новое. Оно явилось в образе странного человека и проявилось в потоке разом нахлынувших на нее дремавших долгие годы чувств. Она просто влюбилась, без оглядки, слепо, восторженно, как любила когда-то первого в ее жизни мальчика, отдавая всю себя и не требуя ничего взамен. Она боготворила своего избранника, не осознавая тот факт, что он всего лишь оказался в нужное время в нужном месте.
И все же Александр не был обычным человеком. Что выделяло его из толпы: спокойная уверенность в себе, сквозившая в пронзительном взгляде серых глаз, тихом глубоком голосе, неторопливой свободной походке, или нестандартная внешность, начиная со спадавших на широкие плечи длинных иссиня-черных волос, небольших аккуратно подстриженных бородке и усов, скрывавших плотно сжатые губы, и заканчивая облегавшими мускулистое тело черными джинсами и водолазкой? Кто он: художник, поэт, мыслитель или все же строитель, подрядившийся делать ремонт у состоятельных сограждан? Одно для нее было ясно: он не такой, как все, а, значит, их связывало нечто общее.
Но не только внешняя красота мужчины привлекла ее внимание: от него словно исходили импульсы чего-то загадочного, необъяснимого. Он держал себя как-то не так, говорил не так, смотрел не так, и это непроизвольно будоражило ее воображение. Целую неделю она ходила кругами возле комнаты, где шел ремонт, не зная, как завязать разговор, не понимая, зачем ей это нужно, но не в силах противиться внутреннему порыву. А потом случайно увидела на его груди под распахнувшимся воротом рабочей рубашки пятиконечную звезду в круге, одним лучом вверх, такую же, как рисовали ее дети: единой линией переходящей из одного луча в другой. Наверно, ее взгляд в ту минуту был гораздо красноречивее банального: «Что это? », потому что Александр тут же поспешил успокоить встревоженную хозяйку, заверив, что амулет не таит в себе ничего дурного. Тогда они перебросились буквально парой фраз (он спешил домой), но начало было положено, и на следующий день Елена уже свободно зашла к нему «поболтать». Они как-то сразу нашли общие темы. Впервые за долгие годы она позволила себе с кем-то кроме мужа говорить по душам. В ней накопилось столько горечи и боли, что она не могла больше носить их в себе, ей нужно было перед кем-то открыться, а спокойное внимание чужого мужчины как-то располагало к тому, чтобы выговориться. В одном из таких разговоров Елена обронила фразу: «Я чувствую, что меня по жизни ведут». Сама она не придала тогда никакой эмоциональной окраски словам, просто как бы констатировала факт, но Александр после этого словно по-новому взглянул на нее. По мере того, как уходили горечь и боль, в ней зарождалось нечто новое, в чем она не давала себе отчета, а когда поняла, оказалось поздно. Ее неудержимо влекло к Александру, а, заглянув в глаза собеседника, Елена прочла в них тот же порыв. И тогда она запаниковала. Осознавая, что не в силах ничего предотвратить, женщина старалась как-то оттянуть сближение, интуитивно ощущая, что оно несет в себе угрозу. Но судьбу невозможно обмануть: они стали любовниками. Несколько позже оба они констатировали, что их встреча не случайна, что их долго вели к ней, чтобы столкнуть именно теперь, на переломном моменте ее жизни. А сейчас Елена постигала новые грани чувственных удовольствий, поражаясь, откуда в ней взялось столько необузданной страсти, не подозревая, что является лишь отражением владевших ее избранником чувств.
Но тем вечером, когда Елена сидела в комнате за столом, по обыкновению глядя широко открытыми глазами перед собой и ничего при этом не видя, отрешившись от происходившего вокруг и погрузившись в одной ей ведомые мысли и ощущения (супруг не выносил такие моменты: жена становилась совершенно непонятной ему и от того чужой), будущее еще не оформилось через конкретные поступки ее самой и окружавших ее людей, а между прошлым и настоящим уже пролегла непреодолимая полоса отчуждения. Само же настоящее сдавливало грудь бесконечным отчаянием и полной беспомощностью перед действительностью. Всегда собранная, деловито-конкретная, порой даже прагматичная, она впервые за много лет столкнулась с неразрешимой для нее проблемой, и оттого пребывала в полном смятении чувств. А испытываемые ею растерянность и неуверенность в собственных силах и завтрашнем дне только способствовали душевному дискомфорту.
Но вот женщина вздохнула, выходя из внутреннего забытья, ее взгляд переместился на лежавший перед ней листок клетчатой бумаги, оставшийся от незаконченной ученической тетради и исписанный теперь крупным неровным почерком с сильным наклоном вправо:
Невесом, кружит последний лист,
Унося печаль о знойном юге,
Воздух за окном прозрачно чист
И еще не предвещает вьюги.
Ты опять сегодня не со мной,
И ее целуешь нежно губы…
Она судорожно вздохнула, будто в просторной комнате не хватало воздуха, но сдержала подступившие слезы.
И влекомый чувственной волной,
Обо мне не хочешь даже думать.
Конечно, куда как проще сбежать от проблем, спрятаться от них в объятиях другой женщины, предоставив ей самой выпутываться из ситуации, в которую они загоняли себя последние десять лет. Любовный треугольник, такой банальный в обыденной жизни, про который столько понаписано и снято фильмов, о котором судачат на лавочках подъездов и за чашкой чая в гостях, многозначительно намекают в деловых кабинетах и шушукаются за спиной. Такой привычный и навязший на зубах. Пока он не коснулся лично тебя. Она никогда не думала, что это может быть так больно: предательство близкого человека. Впрочем, что может ранить больней, чем измена мужа с близкой подругой? Разве что смерть. Но в смерти уже ничего нельзя изменить, а здесь… Простить и продолжать жить вместе, будто ничего не произошло? Но ведь он прямо сегодня сказал, что не собирается отказываться от той, другой (почему-то даже в мыслях она не могла уже назвать ту женщину подругой), его устраивает все именно так, как есть. Но может ли она, Елена, заставить себя принять подобную ситуацию? Останется ли она самой собой, поступившись собственной гордостью, самоуважением и, в конце концов, достоинством женщины, сумевшей чего-то добиться в этой жизни?
И кружит над миром листопад,
Как костер надежд последних, тая.
Ответ однозначен: нет. И вновь сердце сжалось от безысходности, и задрожала ручка, выводя последние строки:
Не вернуть счастливых дней назад:
На земле не будет больше рая.
И одновременно со словами на бумагу упали соленые капли, размывая не успевшие просохнуть чернила. Нет, все. Хватит сидеть и травить себе душу. Нужно попытаться переключиться, отвлечься от этих мыслей. «Я не буду думать об этом сегодня. Я подумаю об этом завтра». Спасибо тебе, Скарлетт О Хара, за твой нехитрый девиз. Порой он просто необходим.
Когда она вошла в комнату, где шел ремонт, Александр заканчивал обшивать гипсокартоном стену. Ей нравилось наблюдать, как работает этот странный человек: неспеша, предварительно прикинув в уме, как лучше и быстрее сделать то или иное дело, полностью погрузившись в состояние процесса работы, так свойственное ей самой. Женским чутьем она угадывала в нем родственную душу, потому рискнула доверить пару дней назад тетрадь со стихами (а ведь даже немногочисленные подруги не были осведомлены о ее творческом даре. Впрочем, за последние девять лет она не написала ни строчки, и несколько часов назад рожденные четверостишия стали, в известной степени, откровением для нее самой. Только вот радоваться ей или плакать, пока оставалось неясным).
- Привет. Уже много времени? Поговорить успеем? – он почувствовал ее присутствие, хоть и стоял спиной. – Я немного задержу твою тетрадь: мысли появились. Ну, вот и все.
Последний саморез был завернут, и Александр оглянулся на посетительницу. Хотя Елена и являлась хозяйкой квартиры и одновременно его работодателем, но установившиеся последнюю неделю между ними доверительные отношения стирали в ее глазах эту грань. Приходя сюда, она чувствовала себя скорей гостьей, чем распорядительницей, несмотря на то, что работник все же соблюдал субординацию. Прошло около часа, как Елена встала из-за стола, но ни время, ни компрессы холодной воды не смогли скрыть от внимательного взгляда ее припухшие покрасневшие глаза и затравленный вид.
- Что-то случилось? – она кивнула, уставившись в пол. – Проходи. Садись.
Александр подвинул табурет, набросил на него вывернутую наизнанку спецовку.
- Расскажешь?
Она как-то обреченно кивнула, села, собираясь с силами и мыслями. Рассказывать такое о себе, да еще постороннему, к тому же мужчине – это как-то не укладывалось в ее голове, но отчего-то ей необходимо было открыться. А может, Александр просто был единственным на тот момент, кто мог спокойно ее выслушать, не давая советов и не принимая никаких решительных мер. Поминутно сбиваясь и путаясь в словах, она постаралась передать ту ситуацию, в которой оказалась после возвращения с юга.
- Значит, он почти каждый вечер уходит туда? – уточнил Александр, когда она закончила свой сбивчивый рассказ. Елена как-то вся съежилась и кивнула. – Я не знал. Мне очень жаль. А как ты?
Она неопределенно пожала плечами, боясь поднять на него полные слез глаза.
- Бедная, - в порыве сострадания он привлек ее к себе, коснулся губами волос у виска, а она задохнулась от неожиданности в надежных мужских руках и, окончательно перестав контролировать себя, уткнулась мокрым лицом в широкое плечо.
Как, оказывается, не хватало ей последние годы вот такого простого жеста со стороны мужчины. Ее собственный супруг привык видеть рядом с собой сильную независимую женщину, и ему даже в голову не приходило, как порой ей хотелось хоть на мгновение ощутить себя слабой, почувствовать Женщиной рядом с Мужчиной. Ну, почему не он, а чужой человек обнимает ее сейчас в попытке утешить? Чужой?! Ощущая всем телом тепло его сильных рук, она начинала сомневаться в этом.
Поздним вечером, проводив Александра и так и не дождавшись возвращения мужа, Елена опять взяла в руки ручку. Но теперь она писала не отчаянье. На этот раз ее рукой двигала надежда. Пока робкая, едва обозначившаяся, не имевшая четких контуров и названия, но уже вызванная к жизни, а значит, существующая. И утверждающая, не смотря ни на что, себя в реальности.
В шумный мир из кокона беды,
Свитого обидой и слезами,
Входит осторожными шажками
Тень моей измученной души.
Открывая чистый лист судьбы,
Словно у черты застыв пугливо,
Я опять пытаюсь быть счастливой,
Только сил так мало для борьбы.
После признания в собственных бедах Александру их вечерние посиделки вошли в ежедневный ритуал. По молчаливому соглашению сторон они больше не касались больной темы, зато на первое место вышло обсуждение ее стихов. Елена удивлялась, не понимая, что могло вызвать столь искренний интерес нового друга, ведь сама не считала свои творения достойными столь пристального внимания, несмотря на то, что до замужества несколько раз печаталась в местной прессе и даже посещала литобъединение. Семейная жизнь и, особенно, рождение детей отодвинули на задний план ее былые чаяния, и она целиком посвятила себя насущным проблемам семьи. Но все стало ясным, когда, возвращая тетрадь со стихами хозяйке, Александр вручил ей еще одну. На немой вопрос Елены он ответил:
- Я не говорил тебе, но в юности я тоже писал. Почитай. Об этой тетради знали пока только двое: я и мой друг. Теперь будешь знать ты.
Елена бережно, словно хрупкую ценность, приняла в руки невзрачную серую тетрадь с загнутыми то ли от времени, то ли от неаккуратного обращения уголками, и хотела открыть, но Александр мягко, но твердо положил руку поверх титульного листа.
- Не здесь, не сейчас. Когда я уйду, - она согласно кивнула, глядя прямо в его серые внимательные глаза, а он тут же сменил тему. – Интересно, а о чем ты думала, когда писала «Бродягу»? Как ты почувствовала его настроение и мысли?
- Как? – Елена не умела так быстро переключать внимание, ей требовалось время, чтобы не только осмыслить разумом, но и сонастроиться чувствами. – Пожалуй, ни о чем конкретно. Просто представляла себя вечным бродягой, влюбленным в море и свободу, как бы вошла в его образ, а остальное – дело времени и техники. Это происходит само собой, я не контролирую процесс.
- Мне понравилось. У тебя много стихов, которые так или иначе перекликаются с моими. Может, это еще потому, что мы писали их в одно время и в одной стране?
Когда они расстались поздним вечером, вдосталь наговорившиеся и наполнившие собой друг друга, Елена осторожно перевернула потрепанную обложку. Первое же, что бросилось ей в глаза, - отсутствие нескольких передних страниц. «Знаешь, перед тем, как я решил дать тебе свои стихи, я еще раз внимательно перечитал их. Не удивляйся, если не обнаружишь нескольких листов: я их вырвал и уничтожил. Тебе они просто ни к чему. И не возмущайся: рукописи не горят». Последнюю фразу она уже когда-то и где-то слышала. Кто произнес ее? Елена покопалась в памяти, и извлекла с каких-то ее задворок короткое и емкое имя: Воланд. Ее любимая «Мастер и Маргарита». Она вспомнила, как ее, тогда еще студентку-первокурсницу, поразила яркая, страстная любовь Маргариты, готовой отдать все ради своего Мастера, не говоря уже о том, что начинавшая просыпаться в ней Женщина весьма охотно примерила на себя образ обнаженной королевы бала. В те далекие мгновения Елена ощутила, насколько близка и понятна ей Маргарита, будто автор писал о ней самой. Вот только Мастера своего она так до сих пор и не встретила, хотя всегда неосознанно ждала и верила, что такое возможно.
Она обратила внимание на годы написания первых стихов: восьмидесятые. Время ее студенчества, первого ощущения свободы и творческого полета. В этот период она много и взахлеб писала: стихи, фантастические рассказы, повесть, пробовала себя в журналистике и драматургии. На эти же годы пришлись ее первые реалистические рассказы, главной героиней которых выступала она сама, а сюжетом становились события собственной жизни. Но уже тогда Елена впервые столкнулась со странной вещью: по мере изложения фактов на бумаге ее персонажи как бы оживали и начинали действовать сами по себе, не зависимо от того, желала она этого или нет. Менялся их характер, и подчас одни и те же поступки, перенесенные из реальности на бумагу, обретали совсем иной смысл и значение. Так, человек, когда-то обидевший и в чем-то унизивший ее, становился вдруг поэтом-романтиком, который обошелся с ней дурно не по прихоти дурного характера, а потому что не мог поступить иначе, не причинив ей еще большие боль и разочарование.
Это были годы, когда они с Александром могли впервые встретиться, да и наверняка видели друг друга, ведь посещали лекции одного кружка любителей фантастики, но Судьба распорядилась тогда лишь ненадолго пересечь их жизненные пути, и ни один не разглядел другого. Потому что было еще рано.
В следующий раз Судьба столкнула их спустя четырнадцать лет, когда их дети пошли в один класс одной школы. Но опять все сложилось так, что они даже не увиделись, хотя супруги каждого запомнили друг друга в лицо по родительским собраниям.
В третий (и последний раз) они уже не могли разминуться. Впервые переступая порог ее дома, Александр стоял перед выбором: с одной стороны, его ожидал крупный объект, владельца которого он хорошо знал, но недолюбливал, с другой – квартира, куда его случайно пригласили через вторые руки на незначительный объем (хозяева собирались в отпуск на юг всей семьей, и им срочно приспичило перед поездкой сделать ванную). Но уже когда работа подходила к концу, Александр внутренне знал, что отчего-то должен задержаться здесь, и не удивился, когда хозяйка предложила после отпуска встретиться и обсудить продолжение ремонтных работ. Во что это потом для обоих выльется, ни тот, ни другая даже не догадывались. Их отношения ограничивались ролями «хозяйка» - «работник», и несмотря на то, что Александр разглядел под домашним халатиком весьма соблазнительные, на его взгляд, широкие бедра, ни один не собирался переступать общепринятых норм морали. В том сближении, что поставило на карту их прежние жизни, повинны были не только они, но и окружавшие их люди, жизненные обстоятельства и никем не разделенное внутреннее одиночество каждого.
«Пролилась дождем на землю
Грусть моей души.
Золотом последних листьев
Осень завершит
Бег стремлений и надежды
Видеть вновь тебя,
Утопать в любви безбрежной
Молодости дня.
Забывать, что все не вечно,
Даже этот миг,
И пусть был он скоротечным,
Но он был велик».*
Судя по времени написания, это стихотворение посвящено будущей супруге, которую Александр любил и оберегал от всяческих жизненных проблем по сей день, так что рядом с ним, несмотря на возраст, продолжал жить большой наивный ребенок.
А вот это стихотворение будто написано ей самой, столь оно гармонично ее внутреннему восприятию:
«Любить – это значит не лгать,
Пусть любишь лишь ночь, даже час.
Любить – это значит не ждать,
Когда наступит экстаз.
Любить – это значит петь
Душой под музыку тел,
Любить – это значит забыть
О миллиардах дел.
Любить – это значит тонуть
В омуте ласковых рук.
Любовь – это праведный путь,
А не порочный круг».*
Странно, но до чего ж они одинаково воспринимали в юности мир! Будто тот, кто отпускает человеческие души, в шутку решил поделить одну между мальчиком и девочкой, а потом интереса ради столкнул их спустя годы нос к носу, так, что они уже не могли разминуться.
В глубокой задумчивости Елена переворачивала страницы, прочитывая между строк всю прежнюю жизнь Александра. Она уже поняла, почему ее стихи неделей раньше вызвали такой бурный всплеск его эмоций. И вдруг:
«О, ангелы, исчадья тьмы,
Голодные до наслаждений.
Вы – плоть божественной любви,
Вы – похоть диких исступлений…»*
Название – «Женщины». Елена испуганно вздрогнула и захлопнула тетрадь. Мгновение назад ей показалось, что кто-то большой и сильный заглянул ей в душу (где было, надо сказать, далеко не стерильно), и острым когтем поддел и выволок на свет божий вот это: «О, ангелы, исчадья тьмы». Почему-то она сразу поняла, что это – про нее. Кто был тот, кто так хорошо знал о том, что она сама не вполне осознавала, а то, что понимала, старалась припрятать поглубже? Нет, на сегодня явно хватит. Конечно, Александр хорош собой (в этом она себе, по крайней мере, призналась), и очень внимательный и сочувствующий собеседник, что весьма кстати в ее непростой ситуации, но если он еще и настолько умен, что видит ее насквозь… «Я не буду думать об этом сегодня. Я подумаю об этом завтра».
ИЗ ДНЕВНИКА .
« Сейчас я словно замерла перед выбором дальнейшего пути. И дело не в Володе или Саше. Я чувствую, что отрываюсь от обыденной повседневности, поднимаюсь над ней. Я готова к полету и новым свершениям. Меня ждет что-то значительное. И еще я знаю, что достигну всего этого одна, без них. Каждый из мужчин успокоится с другой женщиной, я же останусь в их памяти лишь яркой звездой, что на какой-то миг ослепила их. Только одно я бы хотела сохранить: их дружбу.
А Сашка так похож на меня! Его раздирают противоречивые чувства, он готов идти на поводу своих желаний, но при этом ни на миг не забывает об ответственности. Я же пока подпитываюсь энергиями обоих мужчин и готовлюсь к прыжку в неизвестность…»
Александр Ветер (здесь и далее стихи использованы с согласия автора)
Какое синее и бездонное сегодня небо. И этот слепящий глаза солнечный свет, превращающий снег в искрящийся под ногами пушистый ковер. Иней хрустальными иглами застыл на протянутых в поднебесье ветвях. Морозец покалывал щеки и успевший замерзнуть нос, хоть закрывай, хоть не закрывай его варежкой. Воздух едва слышно звенел, вибрировал от холода. «Хрусть, хрусть, хрусть», - далеко разносился звук торопливых женских шагов. «Хрум, хрум», - вторили им более тяжеловесные мужские. Для выходного дня еще рано: одни спят, другие, хоть и встали, но успели прирасти к телеэкрану, а трусящую по одной ей ведомым делам дворнягу ничем не привлекли спешащие куда-то спозаранку люди. Она было потянулась к тяжелой сумке, перекинутой через плечо мужчины, но сумка пахла железом, и псина вовсе потеряла к прохожим интерес. У проходной небольшого административного здания они остановились и довольно долго жали на кнопку вызова, пока в проеме двери не показалось заспанное лицо вахтера. Женщина сунула ему под нос какую-то бумагу, и он тотчас пропустил их внутрь, уточнив, как долго они намерены находиться здесь.
Открыв цех, Елена первым делом включила старенький магнитофон, настроенный ее работницами на волну «Русского радио», и поставила на плитку чайник: после знакомства с Александром рабочий день начинался для нее с чашечки ароматного кофе и неторопливой беседы, будь то обсуждение предстоящих планов или разговор по душам.
«Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне не пророчил,
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты».
Она вздрогнула: опять эта песня. Последние две недели, куда бы Елена не направлялась, мелодия популярного шлягера буквально преследовала ее. Она лилась из музыкального центра дома, магнитофона в машине, видавшего виды плеера в торговом офисе. Теперь она добралась до цеха. Елена украдкой глянула на разбиравшего инструменты Александра. «Позови меня с собой…» Что-то сегодня должно произойти, что-то, что изменит ее такую правильную, такую привычную жизнь, изменит бесповоротно и навсегда. Она отчаянно ждала и одновременно панически боялась этого. Наверно, все люди страшатся того нового, что подобно урагану врывается в их судьбы, разметывая на своем пути все, что создавалось и лелеялось годами, пока не порастало мхом и плесенью обыденности, не навязало на зубах однообразием похожих один на другой будней. И все же это была их жизнь, знакомая, устоявшаяся, родная. А ветер нес перемены и неизбежно связанную с ними неизвестность.
- Лен, можно настроить приемник на другую волну?
- Попробуй, если получится, - в понедельник девчата, разумеется, позудят за ее спиной, что опять трогали их магнитофон (опять – это потому, что прошлый выходной они уже работали здесь), да и музыка, которую слушал Александр, на ее вкус была излишне резкой и громкой, но на что не пойдешь, чтобы угодить понравившемуся мужчине.
Елена по-хозяйски прикинула объем работ: до конца дня. Можно надеяться, что поджимавшие сроки не позволят ему отвлекаться на личные вопросы. Прежде всего дело. Она упросила его заняться благоустройством цеха не для того, чтобы они могли с глаза на глаз выяснить отношения. Сейчас она была прежде всего руководителем, стремившимся улучшить условия работы своих работников (за лето швейный цех разросся, в коллектив влились новые люди, и требовалось расширить раздевалку и обустроить полками небольшой уголок, выделенный под кухню). А, может, как всегда, она неосознанно стремилась совместить приятное с полезным?
- Саш, если я пока не нужна, я поработаю на складе, - она все еще пыталась оттянуть неизбежное, хотя читала его в исподволь брошенных на нее взглядах, физически ощущала при приближении к ней Александра, слышала в каждой произнесенной фразе. И Елена знала, что ей нечего противопоставить в ответ, потому что, несмотря на чувство долга и голос совести, твердивший, что непорядочно с ее стороны поступать так же, как обошлись с ней, она еще была и женщиной, сильной и слабой одновременно, нуждающейся в твердой мужской руке и надежном плече. И не вина ее, а скорее, беда, что Александр оказался именно тем мужчиной, которого она ждала всю жизнь.
Поднявшись этажом выше, где располагался склад готовой продукции, Елена опустилась на стул в полном смятении чувств. Из ее попытки заняться подготовкой к предстоящим в понедельник отгрузкам ничего не вышло: мысли постоянно путались, внимание перескакивало с предмета на предмет, не желая ни на чем сосредотачиваться. «Расскажи мне о себе подробнее, начиная с детства», - попросил он пару дней назад, а она растерялась, замялась, не зная, как объяснить ему тот факт, что не сможет, не сумеет о многом открыто, глядя глаза в глаза, поведать ему. «Лучше я напишу», - выкрутилась тогда она. И вот сейчас тетрадь, труд мучительно долгих двух ночей, лежала в сумочке и словно взывала к хозяйке, требуя передать ее адресату. А Елена все не могла решиться: слишком откровенно, слишком, на ее взгляд, честно и нелицеприятно рассказала она о том, что до сих пор никто, кроме нее самой, не знал. Было в тетради об истинных причинах тех поступков, о которых он уже слышал, и о том, как складывались ее отношения с мужчинами, об изменах мужу и тайных желаниях. Зачем Александру знать о ней так много, и более того, зачем ей самой нужно, чтобы он это знал, Елена не понимала. Только словно что-то шевельнулось внутри, тихо сказав: «Пиши», и она не посмела ослушаться этого голоса.
В дверь громко постучали. Елена вздрогнула, судорожно пытаясь собраться с мыслями и придать лицу сосредоточенное выражение: кто бы то ни был, ему не за чем видеть ее такой:
- Войдите.
- Устроим перекур? Чайник вскипел, - ей стало тепло на душе от его спокойного низкого голоса, внимательного взгляда.
- Сейчас спущусь, - улыбнулась в ответ она.
- Я принес фотографии. Будешь смотреть?
- Конечно! – она уже неделю упрашивала его показать фото с детских лет.
Александр почти вышел, когда Елена решилась:
- Подожди. Возьми тетрадь. Я написала. Может, не обо всем, что-то забыла, но основное – в ней.
- Спасибо. Я жду.
Когда она спустилась, ее уже ждали чашечка испускавшего аромат кофе и разложенные рядом на столе снимки.
- Садись, пей свой неправильный кофе, - он всегда подтрунивал над ней, говоря, что она употребляет сладкую водичку с цветом и запахом кофе. Сам он предпочитал очень крепкий и почти не сладкий.
- Можно? – потянулась она к снимкам.
Следующие минут пятнадцать, не спеша прикладываясь к обжигающе горячему напитку и усердно создавая видимость сосредоточенной углубленности в набросок будущей конструкции, он исподволь наблюдал за ее своеобразными манипуляциями. А Елена, будто отрешившись от всего вокруг и погрузившись в одной ей ведомые думы, перебирала фотографии, перетасовывая их подобно колоде карт и кивая головой в такт собственным мыслям. Она сортировала их по времени и событиям, отбирала, на ее взгляд, наиболее характерные и выкладывала перед собой на столе, выстраивая год за годом цепочку его жизни. Завершив свое священнодействие, она еще раз внимательно просмотрела каждую фотографию в созданной ею последовательности и, довольно улыбнувшись, подняла глаза на Александра.
- Ну, вот. Все, как я думала, - удовлетворенно произнесла она.
- И что ты думала? – он сделал вид, что она оторвала его от работы.
- Не скажу, - Елена явно дразнила его.
И он позволил себе повестись на ее игру, но не спонтанно, неосознанно, как когда-то в юности, а потому что ХОТЕЛ этого. Ему нравилось то, как она кокетливо, чуть склонив набок голову, взглянула на него, как дрогнули в едва заметной усмешке, ломая четкий контур, губы, как разом напряглось под его рукой ее чувственное тело, когда он, будто невзначай, сжал ей плечо. Их взгляды пересеклись, и это мгновение положило начало необычному и самому драматичному периоду их жизни. Потому что для того, что они прочли в тот момент по глазам, не существовало преград, потому что для той силы, что толкнула их в следующий миг в объятия друг друга, совершенно не важен был факт, что оба несвободны, потому что тогда они, возможно, впервые в жизни ощутили себя не людьми, а Мужчиной и Женщиной, теми Началами, какими их создал Творец, разделив единое на две половинки и положив их вечное устремление друг к другу в попытке вновь стать целым.
Их захлестнуло и смыло волной страсти, которую они все прошедшие недели пытались обуздать и утаить друг от друга и которая вдруг вырвалась из-под контроля и устремилась вперед подобно горной реке. И только крошечный островок его разума, уже почти погребенный под глубиной и мощью собственных желаний и эмоций, где-то на грани бытия сквозь потрескивание приемника уловил и донес до самой сути Александра случайно выхваченные и выделенные им из разноголосицы радиоволн слова:
«Видно, дьявол тебя целовал
В красный рот, тихо плавясь от зноя,
И лица неспокойный овал
Гладил бархатной черной рукою».*
А Елена в те мгновения впервые в жизни узнала, что секс может быть так всепоглощающ, всеподавляющ, так… безумен. Она ощущала себя букашкой, размазанной по стеклу. Ее воля была смята, чувства подавлены. И лишь инстинкт, тот самый, ОСНОВНОЙ, перед которым уступает даже чувство самосохранения, раздирал изнутри ее тело, заставляя исходить его волнами сладострастия. Каждый толчок рождал новую, катившуюся от живота вверх, бьющую в виски и стекавшую через вцепившиеся в плечи мужчины пальцы, замыкая круг и возвращая ему его же желания, усиливая и обостряя его восприятие. А женщина испытывала одновременно панический ужас от того, что всецело принадлежала своему избраннику, и всеобъемлющую жажду отдавать всю себя, без остатка, до последнего вздоха. Потрясение было столь велико, что потом, когда все закончилось и остались лишь стыд и неловкость от вида своего обнаженного тела, Елена негнущимися пальцами пыталась натянуть одежду и никак не могла заставить себя взглянуть на Александра.
- Тебе не нравится твое тело? – он уловил ее неестественную реакцию.
Она вздрогнула, замерла в полной растерянности от неожиданного вопроса.
- Нет… Да. Не нравится, - ее всегда смущала излишняя полнота бедер, с тех самых пор, когда мальчишки из класса дергали ее за косички и дразнили «толстой».
- А мне нравится. Очень, - сидя на стуле, он привлек ее, сжав сильными руками злополучные бедра, и поцеловал в обнаженный живот.
- Пожалуйста, не надо, - слабо попыталась защититься Елена.
- Хорошо, - он разомкнул объятия, выпуская ее. – Ты красивая. Не забывай об этом, кто бы и что не сказал тебе.
И ей отчаянно захотелось поверить в искренность его слов и чувств, быть достойной их, чувствовать себя Женщиной рядом с Мужчиной. Ее сердце уже успело шепнуть, что она, наконец, дождалась своего принца, а вопрос, удастся ли ей удержать его, еще не возник в ее голове.
За столом ждали остывший кофе и причудливая галерея фотоснимков как напоминание о прежней жизни.
- Вот уж не думал, что мои фото сексуальны, - Александр попытался шуткой сгладить возникшую неловкость, но Елена только вспыхнула в ответ и как-то внутренне сжалась.
Хотелось пить. Она сделала несколько глотков, но кофе стал холодным и невкусным. Говорить она не была готова, а молчать рядом с ним, получая удовольствие от одного лишь его присутствия, еще не научилась. Сумятица чувств и мыслей, переполнявших ее душу, столь не гармонировала с вязкой тишиной помещения, где они сидели, что через пару минут Елена не выдержала и, извинившись, сбежала наверх. Александр, проводив ее внимательным взглядом, устало вздохнул, отмечая, как же меняется человек, стоит с него снять маску, что даже практичная и уверенная в себе женщина может оказаться слабой и запутавшейся, лишь копни поглубже. По крайней мере, до конца рабочего дня его уже не побеспокоят, а что будет дальше… Дальше покажет время.
«Фиолетово-черный»
ИЗ ДНЕВНИКА.
«Вчера Сашка приносил свои фото с четырнадцати лет. Я выложила несколько наиболее характерных для каждого периода жизни и как будто прочла ее заново. Еще раз услышала его рассказ о себе. И вдруг поняла, что неосознанно искала его всю жизнь. Он бы привлек мое внимание в любом возрасте. Нас связывает нечто большее, чем любовь или страсть, хотя мы испытываем и то, и другое. Наша встреча не случайна, вот только что несет нам она? Сегодня, когда я заметила, что некоторые его женщины стали для него вехами на жизненном пути, он рассмеялся и заявил, что тогда я – Александрийский Столп. Что он нашел во мне? Для меня же все очевидней становится моя зависимость от него. Я больна им, я боюсь, что его внутренний мир поглотит мой, растворит в себе. Но без него я не могу «ни дышать, ни жить, ни петь». От него исходит мощный творческий потенциал».
- Обними меня.
Александр уже оделся и приготовился идти домой, мысленно переключаясь с проблем рабочего дня на заботы домашние, когда Елена обвила руками его талию и стала ластиться словно кошка. Попробуй, объясни ей, как тяжело за те недолгие полчаса, что занимала дорога домой, перенастроить себя с общения с нею на прозаический быт, что ее образ и без того постоянно стоит перед глазами, что желание прикасаться к ее волосам, вдыхать дурманящий аромат ее кожи делает его недееспособным по отношению к любой другой женщине, включая собственную жену, как невыносимо тягостно чувствовать себя предателем и подлецом.
- Извини, мне надо идти, - он сухо прикоснулся губами к ее губам и тут же освободился. – До завтра.
Глухо хлопнула входная дверь, оставляя ее один на один с ее проблемами, болью, разочарованием и … надеждой. Надеждой, что он вернется на следующий день, что у них будет целый вечер, который они проговорят, настолько поглощенные друг другом, что после его ухода она запоздало виновато вспомнит, что дети до сих пор не накормлены и не уложены, что не составлен план работы цеха на предстоящий день и что вообще все в последнее время идет как-то не так. Ее прежняя жизнь, в которой она контролировала каждое происшествие, каждый поступок, словно в одночасье была разметана, и теперь все, происходившее с ней и вокруг нее, словно стремилось ускользнуть, вырваться из рук, так что время от времени ей казалось, что не она управляет событиями, а события ведут ее. Словно кто-то свыше разыгрывал утонченную комбинацию человеческих судеб. А еще она не понимала. Не понимала ни его, ни себя. Как можно управлять ситуацией, если не знаешь, как поступит он в следующий момент, а свои действия едва ли поддаются логическому объяснению?
Она машинально покрутила в руках оставленную ей Александром кассету. «Послушай. Тебе понравится», - обещал он. Чуть позже, когда лягут дети. Конечно, мог еще прийти муж, но после сегодняшней ссоры она была уверена, что он не вернется.
Все началось еще днем с поездки за стройматериалами для ремонта. Они собирались ехать втроем: она, Владимир и Александр. Но в последний момент с ними увязалась Ирина, и Елена, как ни тяжело ей было присутствие любовницы, не посмела открыто протестовать, осознавая, что ей тут же вернут собственные слова, недвусмысленно намекнув на ее отношения с Александром. И хотя она не ставила в известность супруга, насколько далеко зашла в этих отношениях, в то же время женщина не могла не понимать, что и без того он о многом догадывался. Поэтому Елена, заняв свое постоянное место справа от водителя, всю дорогу демонстративно разговаривала только с Александром, пусть ей приходилось для этого сидеть вполоборота и то и дело переключать внимание с дороги, за которой она по старой привычке продолжала следить, дублируя мужа, на пассажиров в салоне. Собственно, из-за ее очередного замечания по поводу его вождения машины и разгорелся скандал, но высказала она его уже после того, как заметила, каким взглядом обменялись Владимир и Ирина во время остановки у магазина. От внимания Александра не ускользнуло, как переменилась в тот момент в лице Елена, потому он счел разумным не вмешиваться, когда она дала волю накопившимся обиде и горечи, и только вечером тактично напомнил, что она не во всем права и сейчас лишь пожинает плоды прошлых лет. «Есть время разбрасывать, есть время собирать камни. Оглянись, сколько вы их вокруг разбросали. И потом, ты не всегда честна сама с собой, ты пытаешься выдать за правду то, что тебе хочется видеть, а не то, что произошло на самом деле. В общем-то, для человека это нормально. Это касается того, что ты о себе написала. Теперь главное. Ты выздоровела. Хватит принимать меня как наркотик. Твоя жизнь только в твоих руках. Я бессилен тебе помочь. Ты сама должна принять решение».
Поздней ночью, когда стрелки часов перевалили за полночь, Елена устало опустилась за стол и, поставив принесенную Александром кассету и включив магнитофон на минимальную громкость, вернулась к невеселым размышлениям. Собственно, особого выбора для нее и не существовало. Ей предстояло либо сломаться, замкнуться в себе, оставшись с Владимиром, и лишь ощущать приближение безумия, либо…
«Ты снимаешь вечернее платье,
Стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы
На гладкой, как бархат, спине».*
…Либо собрать воедино все силы, чтобы выжить, сохранить свою душу и суть, но остаться в одиночестве.
«Мне хочется плакать от боли
Или забыться во сне.
Где твои крылья, которые
Так нравились мне?»*
Одиночество пугало ее. А, может, прав Александр, и ей лишь нужно ощутить, что она кому-то нужна, любить кого-то, заботиться о ком-то. И ей было, кого любить. Ее пацаны. Им так часто не хватало тепла вечно погруженной в заботы матери.
«Где твои крылья,
Которые нравились мне?»*
И еще она не хотела, не могла лишиться тех крыльев, которые ей помог вновь отрастить Александр, и которые она уже и не чаяла обрести вновь. В сущности, сейчас ей нужно было лишь принять решение, которого она избегала все одиннадцать лет. Ей давно пора понять, что из лохмотьев не сшить праздничный наряд. А, значит, и выбора-то как такового у нее нет, и путь только один: свободный одинокий полет. Господи, дай ей сил не разбиться!
Прорыдав всю ночь в подушку, наутро Елена встала уже другим человеком. Человеком, сделавшим свой ВЫБОР.
* Наутилус «Крылья»