Параллельные миры. Глава 6. Жизнь после жизни

Алекса Свет
                «В сердце любящего нет ничего, кроме любви, а значит оно
                чисто и от него самого».               
                Анхель де Куатье «Золотое сечение»

                «Перед тем, как дать человеку счастье, ему сначала дают    
                ощущение боли, и чем больше этой боли он сможет
                выдержать, сохраняя Бога в душе, тем больше счастья  он
                сможет получить».               
                С.Н.Лазарев

                «Главное в жизни – сама жизнь. Любой грех замолить можно,
                любую беду поправить. Пока живешь – всегда найдется место
                и радости, и надежде, и любви.
                А кто умер – он уже проиграл».               
                С.Лукьяненко «Холодные берега»

                «Храбрые предают огню все старое и, даже ценой огромного
                душевного страдания, оставляют все и идут вперед».               
                Пауло Коэльо «Пятая гора»

            Продержавшаяся почти три недели тропическая жара, наконец, сошла на нет. Небо затянулось низкими сизо-серыми облаками, с завидной периодичностью изливавшимися на землю мелким нудным осенним дождичком, налетавший резкими порывами холодный ветер не располагал к длительному пребыванию на воздухе, а осклизшая от влаги земля – к копанию в ней, потому уборка урожая растянулась на не запланировано длительный срок. Впрочем, у них еще оставались дни  до конца отпуска, чтобы не спеша со всем справиться.
            Не вышедшая из творческой эйфории  Елена откровенно хандрила. К тому же ее угнетало низкое серое небо над головой и острое предчувствие надвигавшейся беды. Видя, что на поле от нее мало проку, Владимир оставил ее бессменным дежурным по кухне и распорядительницей по дому, и довольная, что не надо мокнуть под дождем, она усердно варила и жарила, отмывала за всеми посуду, подготавливала места для просушки картошки. И еще улучала минуту-другую, чтобы набросать на листке очередное четверостишие или отрывок в прозе. Не понимая ее состояния погруженности в творчество, Владимир первое время заводился, когда вместо ответа на вопрос встречал ее отсутствующий взгляд, но, видимо, Ирина что-то шепнула ему на ухо, и все последующие дни он старался философски относиться к «странностям» бывшей супруги. В глубине души Елена была благодарна обоим, что ее предоставили самой себе.
            Иногда в перерывах между дождями и домашними хлопотами она выходила в поле к остальным не столько, чтобы помочь им, сколько сонастроиться чувствами с природой. Ей нравилось неподвижно стоять у ограды, вдыхая тянущуюся с реки сырость, и всматриваться в подступавший вплотную к деревне лес. Иногда ей удавалось найти оставленные при сборе ягод багровевшие кисти красной смородины, и тогда она подолгу смаковала их кисло-сладкий настоявшийся вкус. Результатом одной из таких прогулок стало появление стихотворения «Предчувствие осени».
                Последние дни уходящего лета,
                Щемящее чувство тоски
                И осени близкой простые приметы
                В теченье озябшей реки,
                В холодных ветрах, золотой непогоде
                И мелком и нудном дожде.
                Печать угасанья лежит на природе,
                Печаль и унынье везде.
                Я лету вослед устремляюсь в надежде,
                Но тщетно ловлю миражи.
                И вновь посещает меня, как и прежде,
                Желание выдумать мир,
                Дождями омытый и солнцем согретый,
                Где ясен закат и рассвет,
                Где празднует жизнь буйством красок и света    
                Прекрасного лета расцвет.
            Обнародованное поздним вечером за ужином, оно получило единогласную поддержку и одобрение домочадцев, правда, Владимир не преминул отметить тоскливое настроение первой части, но тут же был поставлен на место вступившейся за автора Ириной. Примечательно, что за прошедшие девять месяцев после разрыва с мужем Елена успела во многом переменить мнение о бывшей подруге, ибо через свое общение с Александром прекрасно поняла руководившие той чувства. А поскольку им приходилось сотрудничать бок о бок (Ирина работала закройщицей в их цехе), между ними негласно установились ровные, хотя и совершенно непонятные окружавшим, отношения. Впрочем, Елена никого не допускала до своей души, и потому единственным, кто знал, что с ней на самом деле творится, был Александр.
            Наконец, урожай был собран, все без исключения облегченно вздохнули, загрузились в старенький «Жигуленок» и мысленно попрощались с уже надоевшим за лето покосившимся бревенчатым домишком.
            Город встретил их вечерними огнями фонарей вдоль оживленных улиц, слепящим светом фар встречных машин, отражавшемся в многочисленных лужах, непривычно громкими после недели деревенской тишины звуками. Елена надеялась, что еще успеет застать задерживавшегося допоздна на работе Александра, но в квартире висела странная для этого времени тишина. Впрочем, времени на раздумья у нее не оставалось: отпуск, как все хорошее, уже заканчивался, и завтрашнее утро заставит ее с головой уйти в заботы цеха. А сегодня нужно было вымыть исчумазившихся в деревне ребят, приготовить им одежду для школы и успеть принять ванну самой. Потому она решила, что все само собой разрешится завтра днем с приходом Александра.
            День начался с бесконечных звонков. За время отпуска у клиентов накопились заказы, и довольная тем, что цех будет надолго обеспечен работой, Елена спешила обработать поступившие заявки и созвониться с поставщиками ткани. Прождав Александра все утро, она все же была вынуждена покинуть квартиру до его появления. В цехе мастера, с утра получившие распоряжения на день, подошли к ней уточнить сроки и объемы ближайшей отгрузки, после чего она прошла на склад, по пути поздоровавшись с работницами и поинтересовавшись у них, как те отдохнули.
            Александр переступил порог склада, предварительно постучав, когда она уже заканчивала подготовку к дневной отгрузке.
            - Привет. Ты поздновато. Подождешь, когда я закончу? – иногда он ждал ее, чтобы пойти к ней вместе.
            - Нет. Позавчера я закончил балкон, только не успел прибраться. Если сможешь, уберись сама, я, наверно, несколько дней не появлюсь. Материалы на ремонт квартиры еще не закупал. Пусть деньги пока полежат у меня.
            Он говорил монотонно, будто выталкивал из себя слова, и потянувшаяся было поцеловать его Елена замерла, почуяв неладное.
            - Что случилось? – она уже предугадывала ответ, но сердце отказывалось, не желало принять неизбежное.
            - Я принес рукопись: сохрани. Больше я не могу держать ее дома. Похоже, когда я писал, как Моно вели на казнь, я себе напророчил.
            - Она прочла книгу?
            - Да. И на следующий день уточнила ситуацию у общих знакомых. Теперь мое дело - собрать чемоданы.
            - Что ты собираешься делать?
            - Буду пытаться вернуть семью.
            - А… я? – спазм перехватил ее дыхание.
            - Мы должны расстаться.
            Она не предполагала, что все будет так буднично просто. Он опять уходил, бросал ее, и теперь это было навсегда, а она даже не испытывала никаких эмоций. Просто в груди, там, где сердце, вдруг образовалась пустота. И еще периодически стало останавливаться дыхание.
            - А как же ремонт у Владимира?
            - Я еще не решил, но, скорей всего, возьмусь. У меня нет сил искать сейчас новый объект. Я позвоню или зайду вернуть деньги. Это все.
            Он перехватил ее руку, когда она попыталась коснуться его лица, отвел в сторону.
            - Не надо. Прощай.
            Когда за ним захлопнулась дверь, Елена несколько минут неподвижно глядела на то место, где он только что стоял, потом машинально вернулась к прерванной работе. Но пальцы отказывались держать ручку, а тело, казалось, разучилось дышать, так что ей приходилось то и дело отвлекаться на то, чтобы сделать вдох. Поэтому, дописав накладные  и сверив по ним наличие товара, она оставила ключи от склада мастерам, а сама поспешила домой, чтобы там дать волю своему отчаянию.
            Весь оставшийся день она просидела в кресле, уставившись сухими глазами в одну точку, и лишь возвращение детей из школы ненадолго вернуло ее к реальности.

            Елена лежала, а сон все не приходил. Ей казалось странным, что она еще дышит. Внутри все омертвело. Пережитая днем боль сковала незримыми оковами, и чтобы как-то противостоять ей, душа образовала тонкую корочку, скорлупку, не пропускавшую ничего извне. Но там, в глубине, уже не осталось ни надежды, пролагавшей дорогу в будущее, ни желания жить, помогавшего преодолевать невзгоды настоящего, ни воспоминаний о прошлом, ибо воспоминания порождали новую волну боли.
            Почему она смирилась с решением Александра, она, человек, умевший делать ВЫБОР, каким бы трудным он не был? Не потому ли, что уважение к чувствам и поступкам любимого превышало ее собственные желания? Однако удар оказался силен и внезапен (и это несмотря на то, что все месяцы она ощущала его неизбежность), а защитные силы души после разрыва с Владимиром и прошлой попытки Александра уйти ослабли и уже не могли служить щитами. От того первые же фразы пробили в них брешь, а пришедшая за ними боль хлынула в образовавшиеся прорехи, сметая все на своем пути. Или она почувствовала, что ее нараставшая Воля не способна поколебать Волю оставлявшего ее мужчины, и никаких слов не хватит, чтобы достучаться до сердца, раздираемого не менее сильной болью, чем ее? Они оба теряли все: прошлое, настоящее, будущее. Но каждый проходил через предначертанное по-разному: Александр, сжигая за собой мосты и ставя на карту все в попытке сохранить семью, Елена, лишенная последней надежды, но продолжавшая нести груз ответственности и чувствовавшая каждым мгновением не только свою боль, но и боль любимого. У нее не было сил противостоять той боли, и женщина покорилась, но не задержала ее в себе, а пропустила, позволила ей подобно войску завоевателя пройти сквозь побежденный город, оставляя за собой руины и догоравшие костры пепелищ. Вероятно, в том было спасение Елены: не сопротивляться, а уступить, ибо рассудок мог не сдержать очередной волны и отправиться по ту сторону реальности.
            Но и в этом состоянии полу жизни женщина думала не о себе и своем спасении: ей не давала покоя мысль, что, утратив смысл жизни, Александр совершит необдуманный поступок. Она физически ощущала его нежелание жить.
   
            День за днем, час за часом тянулись часы ее после жизни. По утрам ей не хотелось просыпаться, потому что с пробуждением подступала равнодушная безысходность, от которой не могли спасти дела текущие, и лишь заботы о детях время от времени отвлекали от мрачных дум. Александр не появлялся, не звонил, ни как-то по-иному не проявлял себя. Когда Владимир поинтересовался у Елены, когда тот думает начать ремонт, она лишь равнодушно пожала плечами, но ее опустошенный взгляд обеспокоил его куда больше, чем исчезновение работника вместе с деньгами.
            - Ты в порядке? Что случилось?
            - У Сашки жена обо всем узнала.
            - И поэтому он пропал? – она безразлично кивнула. – Ты как, с детьми справишься или помочь чем?
            - Если можешь, помоги. Я сейчас не в состоянии проверять уроки.
            - Хорошо. Скажешь, чтобы по вечерам заходили. Сама как?
            - Жива, как видишь, - она зябко повела плечами. – Если тебя беспокоит, справлюсь ли я сейчас с цехом, можешь не напрягаться: я контролирую ситуацию.
            Он хотел еще о чем-то спросить, но Елена дала понять, что разговор ей неприятен, и Владимиру не оставалось ничего другого, как откланяться. Она же вернулась к прежней самоуглубленности.


ИЗ  ДНЕВНИКА.
            «Кажется, я возвращаюсь к дневнику лишь на переломных моментах жизни. Вот и сейчас, когда мои тайные страхи и опасения воплотились в делах и поступках людей, я прибегаю к посредничеству бумаги в надежде выговориться и понять себя и других.
            Я не стремилась разбивать его семью, я только хотела немного побыть счастливой. Смотреть на мир его глазами, совместно постигать тайны жизни, писать одну книгу, быть единым дыханием. Я чувствую себя виноватой и невиновной одновременно. Я честно боролась с собой, пока могла, я заплатила за эту любовь дорогую цену. Сейчас я откровенно признаюсь перед собой, что, не войди Сашка в мою жизнь, я не отказалась бы так легко от Владимира. Но тогда во мне не хватило сил бороться за себя и против своей природы. Он оказался слишком тем, кому мне всегда хотелось принадлежать. Я настолько наполнилась им, что и думать не могла о каком-то ином мужчине. Еще ни разу в жизни я не ощущала себя столь достаточной и законченной как с ним. И мне трудно представить, что еще кто-то коснется моего тела.
            Когда произошел обвал, Сашка замкнулся в себе, своей боли. Я видела, до чего ему плохо, когда он пришел ко мне и собрал Владимира, Ирину и меня за одним столом. Он хотел заставить понять и принять каждого меру личной вины в распаде его семьи. Но еще я увидела, что в мой дом вошел разрушитель. Этого я не могла допустить, и тогда объединила нас троих против него, того, кто мне так дорог! Не знаю, к чему больше я стремилась в тот момент: сберечь остатки своего мира или упредить его от ошибки, но мне удалось сдержать его натиск, погасить слепую волну гнева. Это был мой с ним поединок, Владимир с Ириной лишь поддерживали меня: мне физически не хватило бы сил противостоять ему. Я смотрела на этого оглохшего и ослепшего от боли эгоиста и вспоминала себя двенадцать лет назад. Он повторял мой путь, и я хоть как-то должна была ему помочь, поддержать, а вместо этого…
            Когда поздно ночью Сашка уезжал к матери, я молилась богу, чтобы он благополучно добрался. Еще ни разу я так не молилась. Я чувствовала его нежелание жить. И еще в тот вечер я впервые ощутила его чужим. Чужим и бесконечно одиноким.      
            Накануне я пережила сильный стресс, мои чувства будто притупились, восприятие смазалось, ощущения расплылись. Я поняла, что организм пытается сам справиться с ситуацией, включая процессы торможения, и не стала сопротивляться. Только глотала таблетки, когда спазмами перехватывало горло, и я начинала задыхаться. И еще старалась отвлечься, не концентрироваться на боли: работала, готовила, убиралась. Занимала руки и голову. Трудотерапия, – кажется, так это именуется в психиатрии. По-моему, мы все сейчас немножко сошли с ума, и трудотерапия нам просто необходима. Сама себя я воспринимаю последние дни как ходячую оболочку с досуха выжатыми чувствами. У меня нет сил ни на малейшее проявление эмоций. 
            Я не знала, жив ли он. Мне стала безразлична собственная жизнь. А на следующий день в цех заявилась его жена с явно выраженным намерением закатить грандиозный скандал. Она требовала собрать всех виновных в ситуации, но Владимир безапелляционно заявил, что Ирина тут не при чем, а я спокойно и твердо сказала, что говорить с ней буду только у себя дома, иначе разговор просто не состоится. Видимо, она ожидала от меня иной реакции (испуга или ответной агрессии), а мои слова и поведение никак не вязались с привычным ей мировосприятием, поэтому фактор внезапности, на который она подсознательно рассчитывала, не сработал. Вероятней всего, она не разобралась в случайно попавших в ее руки записях или же сделала ложные, сообразно своему пониманию жизни, выводы. Я молча слушала ее гневные тирады, в которых она называла меня с Владимиром и Александром ненормальными, по которым плачет психушка, и заявляла, что нам не место среди людей, а сама думала, что в чем-то она права. Мы с Сашкой действительно чужды миру обывателей, но разве не оказывались до нас в том же положении те, кто шел чуть-чуть впереди инертной массы, своими делами и мыслями пролагая ей дорогу в будущее? А еще мне хотелось сказать этой женщине, что она забыла взглянуть в первую очередь на себя, спросить себя, почему стало возможным мое появление в жизни Александра, и нет ли в том и ее вины. Но я понимала, что она просто не поймет, и продолжала выслушивать ее молча. Владимир пару раз парировал выпады в его адрес, но в целом держался спокойно. Поскольку он не считал себя виновным в происшедшем, то и отнесся к ситуации с присущим ему благодушием, полагая, что лишь оказывает мне моральную поддержку.
            Я смотрела на нее и видела перед собой еще одного оглохшего и ослепшего от боли эгоиста. И тогда сказала себе: они стоят друг друга. Видимо, она поняла, что ей не удастся ничего добиться, нападая на нас, и сменила тактику. «Мой ребенок умирает». Она стала самкой, защищающей своего детеныша. Осознавала ли она сама глубину произнесенной ей фразы? Так, как услышала и поняла ее я? Вряд ли. А я в тот момент почувствовала вероятность такого исхода и поняла, что своим невмешательством лишь приближу его. Вот тогда моя вина станет непреложной. Ведь Сашка не хочет жить, а дочь связана с ним неразрывной нитью. И эта нить увлекает ее за ним. Я не забыла, что чувствовала, когда умер отец.
            Она ушла, не добившись, на ее взгляд, ничего. Я долго не могла решиться позвонить его матери. Боялась, что мне скажут, что он уже умер, и я опоздала. Потом поняла, что, если не сделаю этого сейчас, то действительно опоздаю. И еще важно было, что и как я скажу, чтобы он услышал меня через всю ту боль, что оплела его мозг. Тогда я потянулась за ответом вглубь себя, к тому чувству, которого всегда касаюсь, когда пишу и проверяю, насколько искренней и правдивой была. И ответ пришел. Я просто повторила ему то, что услышала в себе.
            Когда в трубке раздался Сашкин голос, я испытала чувство огромного облегчения: он жив. Жив, и значит, можно еще что-то исправить. Потому что исправить нельзя только смерть. «Ты можешь ненавидеть себя и меня. Но подумай о дочери. Не лишай ее отца». Мне не важно было, что он думает обо мне в тот момент. Возможно, у него периодически возникало желание придушить меня. Но я выполнила основное: достучалась до него. Остальное, я знала, он сделает сам. И этого мне было достаточно.   
            Я слишком устала. За один год я пережила три стресса. Моя душа научилась бороться, не сопротивляясь боли, трансформируя ее и направляя в иное русло. Я сказала себе, что должна жить, не смотря ни на что. Для окружающих меня людей я – символ их финансового благополучия. У меня остались дети, и не стало личной жизни. Я смогу быть лишь с мужчиной, похожим на Сашку, натурой не менее сильной. А подобные и встречаются, прямо скажем, не часто, и, как правило, у всех есть семьи. Только второй раз я в чужую жизнь не полезу. Хватило. Я не знаю, что со мной будет. Сейчас во мне нет сил даже думать об этом. И еще мне не верится, что наши отношения вот так закончатся. Ведь Сашка по-прежнему нужен мне, да  и я ему тоже. Я почувствовала это тем вечером. Владимир уже увел Ирину, решительно отмежевавшись от всего и не позволив Сашке «втянуть их в его проблемы». Сам Сашка продолжал сидеть за столом, подперев голову руками, в состоянии полу транса. Он был слишком пьян и несчастлив, чтобы контролировать свои эмоции. Я присела рядом, отважилась взять его за руку и приложить ладонью к своей щеке. В тот же миг он весь, как ребенок, потянулся ко мне, прижался лбом ко лбу. «Смотри, мы сейчас как Пака и Мака. У нас два тела и одна на двоих голова». Я увидела отблеск не пролитых слез в его глазах. И испугалась за него.
            Что я могу сейчас для него сделать? Дать ощущение хоть какой-то стабильности, лишь бы он смог вернуться к ремонту. Как-то поддержать морально, если он примет такую поддержку. А то пока он и сам не понимает себя. К сожалению, вернуть ему семью я не в силах. Впрочем, после знакомства с его благоверной я уже не столь сильно переживаю по этому поводу. Возможно, когда-нибудь он и сам поймет, что не потерял ее сейчас, а лишь освободился от нее. Мне не очень верится, что эта женщина простит его: слишком незнакомым, слишком чуждым  он вдруг предстал перед ней.   
            Для себя бы я хотела видеть его всегда, говорить с ним, просто быть рядом. И если это не любовь, то я не знаю, что такое любовь. Я смотрю на его фотографию, где он улыбается, и мне хочется вернуть эту улыбку на его лицо. Я хочу, чтобы он был счастлив. Мне плохо, если плохо ему. Если ему все же удастся вернуть семью, я должна буду навсегда исчезнуть из его жизни. Это очень трудно, но я всегда буду знать, что он где-то здесь, в одном со мной городе, на одной планете. Просто живет и просто счастлив».


            Елена отложила ручку, закрыла дневник, нажала «Рlay» на магнитофоне. Она и раньше часто слушала Никольского, с тех времен, когда они с Александром только открывали друг друга и стремились поделиться наиболее ценным и значимым. Сейчас она заново осмысливала многие песни, видела иную их глубину.
                «Когда поймешь умом, что ты один на свете,
                И одиночества дорога так длинна,
                То жить легко, и думаешь о смерти
                Как о последней капле терпкого вина».
            Странно, но она совсем не думала о смерти. Вопрос «жить или не жить» навсегда остался в далеком прошлом, когда что-то удержало ее от опрометчивого шага в схожей ситуации. Повторяться было не в ее духе.
            Память услужливо воскресила эпизод последней встречи. Днем Александр дозвонился на сотовый и предупредил, что вечером заглянет «утрясти вопрос с ремонтом». Не понимавшая, как теперь держать себя с ним, Елена заметно нервничала, опасаясь что-то не так сказать или сделать в его присутствии. И еще она не знала, к какому решению пришел он за прошедшую неделю, взятую им на обдумывание и поиски выхода из возникшей ситуации.
            - Привет, - его лицо было уставшим и осунувшимся, во взгляде прибавилось твердости и глубины. – Кофе мне в этом доме еще предложат?               
            - Конечно. Раздевайся. Проходи.
            Они молча, маленькими глотками пили обжигающе горячий кофе, исподволь изучая произошедшие друг в друге перемены. Наконец Александр прервал молчание:
            - Так что с ремонтом? Мне начинать, или ты передумала?
            - Конечно, начинать, - ей показалась странной сама постановка вопроса.
            - А ты в состоянии будешь обсуждать сейчас со мной текущие дела?
            - Конечно. Бизнес есть бизнес. Я не путаю дела и чувства. Сам-то ты как относишься к этому? – задавая вопрос, Елена внутренне сжалась.
            - Куда же мне деваться, - у нее отлегло от сердца. – Тогда у меня к тебе просьба: пересчитай, сколько тут денег, и вычти из той суммы, что вы мне давали на стройматериалы. Буду должен.
            - Ты их на что-то истратил?
            - На себя. Я же сказал: буду должен.
            Почти автоматически она пересчитала деньги, прикинула в уме недостающую сумму, растерянно глянула на гостя:
            - Тут двух тысяч не хватает.
            - Хорошо. Я боялся, будет больше.
            - На что ты их потратил? – его начал раздражать ее недоумевающий взгляд.
            - Не помню. Пропил. И не смотри на меня так. Да, я пил всю прошлую неделю. Сейчас я здесь, чтобы честно отработать твои деньги. Завтра я могу приступить к работе?
            Она молча кивнула.
            - Тогда это все. Я пошел.
            - Хорошо.
            Уже у порога Елена осмелилась задать мучавший ее вопрос:
            - А как твоя жена отнесется к тому, что ты будешь продолжать здесь ремонт?
            - Это мои проблемы. Все. Пока. До завтра.
            Вернувшись в комнату, Елена опустилась в кресло. Случившееся не вязалось у нее с образом Александра. Все, происходившее с ней последние дни, было каким-то не таким, не правильным. Даже то, что он вернулся, чтобы продолжить ремонт. Разве поступил бы другой так же на его месте? Впрочем, вряд ли его решение как-то отразится теперь на ее судьбе. У него своя жизнь. А ей предстоит отстраивать свою заново. Одной. Полагаясь только на себя. 
                «Послав страдание на голову мою,
                Послав отчаянье душе моей правдивой,
                Пошли мне веру, я о ней спою,
                И дай мне силы, чтобы стать счастливым».
            Никольский допел. Елена грустно усмехнулась.
 
ИЗ  ДНЕВНИКА.
            «Мне кажется, что за последние недели я прожила несколько лет. Годы отчаяния и надежды, медленного угасания и коротких вспышек возрождения.
            Сегодня вечером Сашка произнес за меня то, в чем я боялась признаться себе и к чему неосознанно стремилась прийти последний месяц. Я видела, как он тянется ко мне-человеку и как тяготит его связь со мной-женщиной. Я пыталась найти выход, но принимала в расчет неверный посыл. Я исходила из того, что каждый мужчина в душе собственник, но упускала из виду, что он НИКОГДА   НЕ   СЧИТАЛ  МЕНЯ  СВОЕЙ. По крайней мере, не вкладывал в свое отношение ко мне тех притязаний, что любой другой мужчина на его месте. Нет, я не чувствовала себя обделенной его лаской и вниманием, наоборот, последнего было в избытке, просто он не стремился ограничить мою свободу, навязать свое мнение или решение. А я, иной раз поставленная в тупик, не знала, как правильно этой свободой распорядиться.
            Нет, в последние две недели перед катастрофой он трижды произнес «моя». И каждый раз это отдавалось в моем сердце. А теперь между нами пропасть. Он все решил за себя и за меня. Я могу быть только другом с четко ограниченной территорией. И все же я удивлена, что при этом он остается продолжать ремонт.
            Да, я могу и хочу помочь ему. Иногда я чувствую его отношение ко мне, хотя оно столь сложно и противоречиво, что порой ставит меня в тупик. Я постараюсь суметь стать другом, на которого можно положиться. Но первое время мне будет очень тяжело видеть Сашку, и я неосознанно буду стремиться избегать его.
            Я всегда знала про неизбежность случившегося. Когда-то я написала сказку об Эльзе и философе, в конце которой философа забирает колдунья. Тогда я сказала Сашке, что образ колдуньи олицетворяет жизнь. А разве не жизнь забрала его сейчас? Помню, он заставил меня дописать эпилог. Он знал, что Эльза не                захлопнет свою душу перед миром, она будет продолжать рисовать свои диковинные картины. Я заглянула в себя тогда и согласилась с ним. Я заглядываю в свою душу теперь и соглашаюсь вновь. Мы слишком похожи, потому ему так понятна я. Он заставляет меня смотреть правде в глаза и принимать жизнь такой, какая она есть. Просто порой так трудно признать перед собой и другими свою неправоту. Так трудно отказаться от личного счастья. Так трудно уметь жить одной».   


            Годы спустя, возвращаясь мысленно в эти странные дни небытия, Елена натыкалась на пустоту, словно память стерла то, что могло причинить ей боль. Единственное, что позволяло пролить свет на события тех недель, были ее дневниковые записи. И стихи, посвященные Ему:
                Мне больше нечего терять,
                Нам больше нечего делить,
                Осталось все, как есть, принять,
                И о хорошем не забыть…
            Она смотрела на мир Его глазами, она все более проникалась Его отношением к жизни.            

ИЗ  ДНЕВНИКА.
            «Сегодня она мне опять приснилась. Милая карапузина с огромными синими глазами и собранными по бокам в пучок темными волосами. Моя не рожденная дочь. Как часто она приходила ко мне первые месяцы знакомства с Сашкой! Как я хотела тогда ребенка, как сожалею сейчас о невозможности этого. Но я никогда не смогла бы обмануть Сашку, а он даже в мыслях не допускал такой возможности. И я отказалась от мечты.
            Полгода она мне не снилась, а сегодня пришла опять. Меня слишком часто посещают отец и она: умерший и не рожденная. Мне становится страшно, когда я просыпаюсь, но во сне я счастлива. А днем меня согревает Сашкино присутствие, хотя я по-прежнему не смею прикоснуться даже к его руке. Сейчас ситуация немного стабилизировалась: он продолжает ремонт, иногда вечерами мы беседуем. Но я все еще боюсь, что в какой-то момент он скажет: «Все» и уйдет, как ушел Владимир. И мне нечем будет его удержать…»

            Бунтарь в душе, Елена привыкала к неизбежности. Она училась принимать  Судьбу.

ИЗ  ДНЕВНИКА.
            «Сейчас порой мне кажется, что Сашка меня боится. Боится быть откровенным, не доверяет. Боится, что я еще могу причинить ему боль. Он же вообще ни одной женщине не доверяет! Кроме дочери. Иногда мне кажется, что ни одна женщина не сможет проникнуть в его сердце, потому что его заняла дочь. Одна дочь и только дочь. Человек, на которого он направил всю свою любовь и всю нежность. И не оставил ни капли другим. Он любит в ней все самое чистое и возвышенное, что есть в женщинах, а другим отказывает в праве на признание в них этого чистого и возвышенного.
            Как он относится сейчас ко мне? Наверняка, понимает, что я продолжаю его любить, но помочь ничем не может и не хочет. Что же означают его слова о том, что он «возненавидит меня, если наша близость возобновится»? Да, возненавидит, если все сведет к физиологии (а при его нежелании раскрыться это весьма вероятно), да, если не даст волю грусти и нежности, которые испытывает по отношению ко мне-девочке (и которые держит под замком), да, если наши отношения полностью не переродятся. Смотрю я на этого упрямого барана и думаю: «Неужели все только этим и закончится?» Мне хочется взять его руку, приложить ладонью к щеке, ощутить ее тепло. Такой простой жест, а как много он может дать нам обоим!
            Сейчас, как никогда, мне понятны и близки слова из песни: «Ведь наша нежность и наша дружба сильнее страсти, больше, чем любовь». Я пережила страсть, она сгорела. Любовь еще жива, но и она перерождается из конкретной эгоистической в человеческую. Я все больше люблю Сашку как человека, близкого мне по мироощущению, как незаурядную личность, талантливую, но весьма несчастливую по жизни в силу своей неординарности. Порой мне хочется защитить его, оградить от внешнего мира, но я прекрасно понимаю, что он – это он, и этого не исправить, не искалечив его душу. Он из тех, кто не может жить спокойно, покой противен его натуре. Потому и ищет приключений на свою голову. Надеюсь, что это не убьет его в один момент. Так я его терять не желаю. Я хочу, чтобы он жил еще долго-долго». 

            Глухо звякнула и покатилась по полу пентаграмма. Ну, так что ж, ко времени и к месту. Заигрался в мистику – играй до конца.
            Сегодня он почувствовал, что пришло время решения. Решения очевидного. И нет больше смысла затягивать с его принятием. Можно, конечно, прогибаться под изменившийся мир, вот только стоит ли? Ведь с какой стороны ни смотри, а пора ставить точку. В отношениях с теперь уже бывшей супругой, не пожелавшей понять пугающе странного человека, бок о бок с которым прожила тринадцать лет. В бесплотных ожиданиях Елены, на днях повторившей, что любит и по-прежнему готова принять его. А вот примет ли он самого себя? Какой смысл и какая кому польза, если он поступится самим собой?
            Время принимать решения и следовать им. Кто бы знал, чего это стоит: принять решение. Легко тем, кто может изменить решение, уговорив себя все переиначить. В конце концов, кто понуждает людей следовать своим решениям? Вот и его никто не принуждает. Кроме него самого. Только решившись на что-то, он почему-то не отступается. Потому и решаться ему так трудно. «Сам себе и царь и бог. Хм. И засранец и лох». Глупо, не разумно жить и поступать так, как живет и поступает он. Глупо, а вот по-другому он почему-то не умеет. Ну, так что ж. И дуракам в этом мире есть место под солнцем.          
            Впрочем, что толку теперь размышлять об этом. Взгляд зацепился за стопку исписанных неразборчивым почерком листов: еще неделю назад родившийся эпизод сиротливо валялся на столе среди газет и журналов. Вот и с написанием книги пока достаточно. Пока или навсегда. Он еще этого не знает. Игры с оракулом, оказывается, опасны. Дальнейшее он предрекать не будет. Дальнейшее он будет делать сам. Как бы плохо ему не было. 
            Александр придвинул черновик. Просмотреть написанное в последний раз. Попрощаться.

            «- Ну, а ты как стал вольным торговцем? Неужели был рабом?
            - Да, был рабом.
            «Рабом, бом, бом,» - отдалось эхом от стен коридора, по которому они шли. «Рабом, бом, бом,» – отдалось в сознании Сети.
            Она смотрела на него снизу вверх. Он шел по левую руку от нее, освещая факелом путь. Шел, сопровождая по коридорам лабиринта, шел спокойно, ни о чем не спрашивая, ни о чем не беспокоясь. В пляшущем свете факела его лицо выглядело суровым, взгляд внимательным. Это он-то был рабом?
            - По рождению или?..
            - Или.
            Это он-то был рабом? Он, рядом с кем Сети охватывала робость, рядом с кем жрица-владычица, гордая и величавая, испытывала неловкость, не знала и не понимала, как вести себя? Моно бросил короткий взгляд на жрицу. Тень промелькнула по его лицу, выражение смягчилось, исчезла окаменелость.
            - По глупости. Наши местники вечно грызутся между собой. Я…
            - Местники?
            - Знать. Землевладельцы. Рабовладельцы.
            - А, ты мятежник, - Сети улыбнулась своей догадке.
            Он похож на мятежника. Многие из них…
            - Нет. Дурак я был. Молодой дурак. Нанялся солдатом к одному из местников, стал рабом.
            - Проиграли сражение?
            - И сражения-то не было. Отравили моего местника, а дальше – как водится.
            Они продолжали идти, гул шагов отдавался от стен. Моно молчал, а Сети исподволь разглядывала его, и странные чувства одолевали ее душу. Нет, не могла жрица-владычица признаться себе в своей симпатии к этому непонятному мужчине, не могла признаться в своей неловкости рядом с ним, в своем женском взгляде снизу вверх. Не могла, не хотела. Не должно быть того, что… что было.
            - Ну, и как же водится?
            - Как у вас. Как везде.
            - Ты так и не скажешь, откуда родом?
            - Из моря.
            Нет, это все-таки слишком. Это уже наглость: так вести себя с ней. Почему в ней, в Сети, в жрице-владычице, нет негодования? Почему никто не смеет так разговаривать с ней, а он?.. А он смеет, и это даже не обижает ее, а даже… Нет, никаких даже.
            - Не хочешь отвечать, не отвечай. Рассказывай дальше, как ты стал РАБОМ.
            Опять взгляд Моно коснулся ее. Тени выражений, разных, странных и пугающих, пронеслись по его лицу. Моно улыбнулся. Губами улыбнулся, а глаза… Съежиться бы, спрятаться от взгляда этих глаз. Но Сети не рабыня, и вообще, она не такая как все. Она ответила взглядом на взгляд, прямым, спокойным, полным достоинства. Вот только превосходства не могли выразить ее глаза. Еще мгновение – и сил не хватило бы, повергли бы ее глаза Моно. Но он опять улыбнулся. Просто улыбнулся. И губами, и глазами.
            - Как становятся рабами воины побежденных местников? Опытным предоставляют выбор: смерть или служба победителю без жалования в течение двух лет. А мелюзга молодая, каким я тогда был, - в рабство. Меня продали на торжище вольному торговцу, что дальше, ты знаешь.
            - Да, у нас так же.
            - Везде жрецы и местники воюют за власть, а беднота воюет за деньги, за жалкие крохи на жизнь. Продают жизнь в надежде на жизнь.
            - Ты неверно судишь о религии и госу…
            - Я сужу с высоты взгорья, на котором стоял мой поселок.
            - Значит, ты все-таки родом не из моря?
            Опять он смотрел прямо перед собой, опять его лицо в свете факела выглядело пугающе спокойным, опять его мысли далеки и глубоки. «Мятежник, мятежник», - думала Сети. Быть может, Терр был прав, говоря, что она больна и горько разочаруется в своем Божьем Псе. Говоря, что такие могут быть только врагами. Или врагами или друзьями. Но у священных супругов не может быть друзей. Только они, священные супруги, могут быть друзьями друг другу, и у них могут быть Псы Божии. Но Пес Божий – это не друг. Слишком велика пропасть. Пес Божий может быть только Псом Божьим. Слишком велико и священно их служение, говорил Терр. Слишком значительно их дело, которому они были посвящены и обучаемы с детства. Слишком непостижимо это для прочих непосвященных, говорил Терр. Или это говорила она, Сети? Или это она, Сети, долгие годы внушала своему супругу? И тогда, когда она металась и терзалась, не понимая себя, Терр возвращал ей ее мысли. «Он не заслуживает смерти», - говорила Сети, а Терр возвращал ей ее же мысли и слова. Терр возвращал, а она стремилась сохранить жизнь Моно. Зачем он ей? Он мятежник. Такие, как он, могут быть или друзьями или врагами. Невозможно, чтобы Моно был другом, у жрицы-владычицы уже был друг, был ее священный супруг. А враги должны умереть. Враг должен быть убит, или он убьет тебя.
            Сети продолжала снизу вверх смотреть на лицо мужчины, идущего рядом с ней, освещавшего ей дорогу факелом, ее руки иногда касалась его рука, словно он оберегал ее, готовый в любую секунду поддержать. Рядом с ней шел Мужчина. Его взгляд был устремлен вперед, его мысли были далеки и глубоки.            
            Или он убьет тебя?..
            Путь им преградила стена, и они остановились перед ней, словно попавшие в тупик».

            Он приложил черновик к отпечатанному ранее тексту книги. Вот и все. Еще одна страница жизни перевернута, еще один урок усвоен. Правильно или нет, покажет время. Существование всегда возвращает человека к одним и тем же проблемам, к схожим меж собой ситуациям, пока тот правильно не разрешит для себя тот или иной вопрос. Или, как говорят буддисты, не искупит свою карму. В любом случае, этот период его жизни уже завершен, нет смысла ворошить прошлое, пора подумать о будущем. Завтра он скажет жене, что уходит. Потом соберет свои нехитрые пожитки и перевезет их к матери. Конечно, та не обрадуется новому жильцу, но он не оставит ей выбора. Но все это завтра. А сейчас – спать. Утро вечера мудренее. Может, на этот раз ему удастся нормально поспать, а не пялиться полночи в темный потолок.
            Александр притушил лампу, завалился на диван. На столе среди вороха исписанных листов бумаги сиротливо осталось лежать рожденное накануне ночью стихотворение:
                «Все, как всегда, и опять, умирая,
                Ноет душа, боль в себя принимая,
                Чтобы назавтра опять возродиться,
                Заставив поверить в синюю птицу.
                Мне-то хотелось – всем счастья задаром,
                Огнем гореть, но не вспыхнуть пожаром.
                Я, как обычно, собой расплатился.
                Жаль, но и мир вокруг изменился.
                Мне, дураку, просто так не живется.
                Что обретет, кто со мною столкнется?
                Знать не могу. Но что потеряет
                Кто-то, кто мне себя доверяет?
                Дождь за окном – сезон непогоды.
                Грустно немного, прожиты годы.
                Мне бы давно устать и смириться,
                Но днем много дел, а ночью не спится.
                Нездешние мысли мое режут сознание,
                Все, что хотел, - теперь как наказание.
                Что я несу собой в мир, я не знаю,
                Что даю тем, в чьи я судьбы влезаю?
                Мне бы как волку посреди ночи
                Взвыть на луну, душу в кровь раскурочить.
                Мне бы немного надежды и веры,
                Мне бы любить, а не строить химеры».*
* А.Ветер

            Тремя днями позже Елена заканчивала печатать переданный накануне текст.
             -Только побыстрее, - попросил Александр, - и желательно ничего не исправлять, кроме ошибок.
            Почти с суеверным страхом приняла она из его рук рукопись.
            - Ты решил продолжать писать книгу? Ты не боишься?               
            - Боюсь. Это последнее. Время этой книги еще не настало. Возможно, когда-нибудь мне удастся осуществить задуманное. А пока я прошу тебя перепечатать то, что успело родиться.
            - Знаешь, я шла сегодня по городу и вспоминала отрывки из написанного тобой и мной. И вдруг поняла, что события там и здесь, в реальности, странным образом связаны между собой. В тот момент я очень испугалась. А сейчас ты приносишь новый отрывок. Пойми, мне страшно. Не только печатать, в руки брать.
            - Зато как ты стремилась поучаствовать.
            - Да. Была эйфория. Только теперь я научена.
            - Так ты сделаешь, что я прошу?
            - Попробую.
            Лучше бы она не бралась. Сумбур мыслей на бумаге рождал не меньший сумбур в ее груди. Неразбериха слов, произвольная расстановка знаков препинания – и за всем этим реальные живые люди со своими страхами, мечтами и болью. Как странно читать повесть о себе самой, видеть себя глазами стороннего наблюдателя. А еще более странно, что Александр продолжает писать о них, поставив в реальности жирную точку в их отношениях. Почему, зачем?
            Допечатав фразу, Елена отложила в сторону готовый и взяла очередной лист рукописи. Работая с текстом, она с начала прочитывала отрывок, мысленно корректируя шероховатости написанного, затем на какое-то время задумывалась, осознавая смысл прочитанного, и лишь затем приступала к перепечатыванию. То ли от сумятицы чувств по отношению к произведению, то ли от излишне произвольного использования автором знаков препинания, сегодняшняя правка давалась ей с великим трудом.

            «Нет, в тупике оказались чувства Сети, чувства и мысли. Сумятица, кисель, туман. Кричать хотелось Сети, бежать, бежать от себя. Ее тщательно взлелеянный и самой же почитаемый взгляд на себя – жрицу-владычицу – таял как воск под светом и теплом факела в руке Моно, рядом с Моно. Она, та, что последние годы милостиво даровала окружающим общение с собой как со жрицей-владычицей, где она такая сейчас? Степенная, умиротворяющая, целеустремленная, самоотверженно целеустремленная. Образ этот пропадал наедине с Моно. Образа этого не было, не нужен он был ни рядом с Терром, ни в доме Священных Неразделенных. Хоть где-то и с кем-то могла же она быть просто человеком со своими мыслями, чувствами и переживаниями. Могла быть собой, могла быть и чувствовать себя женщиной, любить себя. А для всех остальных везде, в служении и делах своих, наедине ли с кем, в толпе ли, она была жрицей-владычицей и сама почитала и уважала себя жрицу-владычицу. И это было так привычно, а тут такое!
            Мятежник, дикарь, раб этот, пес божий! Его глаза, неизвестные и непонятные глаза, за которыми таится множество секретов. И из глубин этих своих секретов смотрит Моно. Смотрит, но не впускает в себя. Эти глаза, лицо, тени, пляшущие на нем от всполохов факела. Сети стало страшно. Кто он, этот человек? Зачем она так отчаянно, так глупо, так неосторожно сохранила и сохраняет ему жизнь? Эти глаза и лицо. Темные, с невыразимой болью в храме, когда он молчал перед алтарем Этеки, и безумные, ужасные, когда захохотал. Жесткие волчьи на суде и неуловимые в неровном свете перед самим святилищем. Кто он, Моно, и кто она, Сети? Какие они, почему вместе? Ужасная, еще больше испугавшая Сети мысль резанула ее и без того отчаявшийся рассудок. Ее ли воля сохранила жизнь Моно и сделала его Псом Божьим? Ее ли воля привела их в этот тупик перед святилищем? Она ли совершала все эти безумные поступки?
            В сущности, Сети имела лишь желания, неутоленные желания, не исполнившиеся мечты, не реализованную чувственность. Глоток чего-то неизведанного в бессмысленном и безнадежном своем одиночестве, в давящих снаружи стенах храма, а изнутри чести почетного своего сана, желала испить она. Всю жизнь томление терзало ее, и сейчас оно возжелало и потянулось к Моно. Но, Боги! Боги, чем же все это обернулось? Они перед входом в святая святых, в святилище, в тайну храма! Нет, это не она привела его сюда. Ее истомленная женская сущность всего лишь желала его, чувства ее тянулись к нему, а чувственность стремилась отдать ее, Сети, ему, Моно. Но что из всего этого вышло?! Она ведет его в святилище, чтобы посвятить в тайны замысла Подока и Этеки. Ведет того, из глубины глаз которого смотрят свои тайны, темные тайны. Чья воля сотворила все это, чьим помыслом свершились события последних дней? Кто из Богов исполняет свое предначертание? «Парфы Коса»: откроются ли они, или это начало конца?
            Резко, слишком резко и испуганно рванулась Сети и коснулась ладонью особого камня в стене, преградившей им путь. Нет, жрица-владычица не хотела так себя вести. Это душа Сети, перепугавшаяся, запутавшаяся, хотела сбежать от себя, от странных мыслей, вырваться, скрыться от этого кошмара. И все: уже поздно что-либо изменить, поздно что-либо понять и предпринять. Воля, чья-то воля вершила людьми и их поступками, чья-то воля свершала через них свой замысел, открывая двоим вход в святилище. Какое и чье предначертание впечатано в судьбы, поступки и помыслы двух этих непонятных людей?      
            Стремящиеся к своим целям, потакающие своим желаниям, мятущиеся своими чувствами и мыслями, два человека, он и она, оказались здесь, освещаемые факелом, стоящие перед сдвигающимся в сторону монолитом. Святилище Этеки открывалось перед ними. Боги, воля их предначертала этим двум войти в святилище. Два человека, две судьбы должны были увидеть Орнамент Этеки и предстать перед ним».


            - Помнишь, в тот вечер, когда я наезжал на тебя, Володю и Ирину, ты на прощанье сказала: «Я не могу отвечать за всех». Чем дольше я думаю над этим, тем больше признаю твою правоту. Так что приношу свои извинения за ту горячку.
            Александр говорил, откинувшись на спинку стула, по обыкновению глядя в глаза собеседнику. Сидевшая в пол оборота к нему Елена устало повела плечами.               
            - Не знаю, на мой взгляд это совершенно естественно. Невозможно предусмотреть все и брать на себя ответственность за каждого. Нужно как-то рассчитывать свои силы, а то так и надорваться недолго. Кстати, я перепечатала отрывок, можешь забрать.
            - И как он тебе?
            - Не поняла. Тяжеловато шел. А зачем Сети привела Моно в святилище?
            - Он невольно поможет ей правильно выложить орнамент. Жрица слишком поглощена своим служением. Она видит лишь фрагменты целого. А Моно сумеет понять и собрать полную картину.
            - А зачем ей нужно выложить орнамент?
            - Он является ключом к древним знаниям, оставленным Праотцем. Ты ведь не захотела писать историю Праотца и Праматери.
            - Не смогла. Я видела ее, как если бы смотрела фильм. Эта книга уже существует. Где-то там. Однажды она будет написана. Не обязательно мною или тобой.
            - Возможно. А знаешь, что меня больше всего раздражало в твоих версиях?
            - И что же?
            - То, как ты использовала мою книгу для выражения собственных переживаний. Сюжет при этом становился лишь удобным фоном.
            - Неужели это для тебя до сих пор актуально?
            - Не для меня, а для тебя. Пока ты не поймешь, не прочувствуешь на себе, насколько велика ответственность писателя за каждое написанное им слово. Да, ты умеешь увлечь читателя своим эмоциональным порывом, но вот можешь ли дать при этом что-то новое, то, что заставит его не только сопереживать твоим героям, но и задуматься над собственной жизнью? 
            - А им нужно задумываться?
            - Не мешало бы. Поверь, если хотя бы один человек захочет что-то изменить в себе или в окружающем его под воздействием твоей книги, ты не зря потратила время. Впрочем, сегодня я собирался говорить с тобой не об этом. 
            - Что-то случилось?
            Александр уловил тревогу в прозвучавшей фразе и поспешил успокоить:
            - Не то, что ты думаешь. Я привез тебе часть своей библиотеки, те книги, которые мне уже не нужны, а тебе еще могут пригодиться. Коробка стоит в твоей комнате под столом. Знаешь, перевозя сегодня вещи, я понял, что за свою жизнь так ничего и не нажил, кроме книг, кассет с музыкой да старого дивана. Даже квартира досталась от бабушки. Но ее я оставил дочери и жене. Бывшей жене. Она подала на развод. Теперь я буду жить у матери.
            - Выходит, тебе не удалось…
            - Не удалось. Оно и к лучшему. За все эти недели я много передумал и много понял. Но и в наших отношениях это ничего не меняет.   
            Елена устало повела плечами. Меняет, не меняет. Какой смысл бередить не успевшие затянуться раны?
            - И еще я привез тебе черную тетрадь. Помнишь, я как-то обмолвился о ней?
            - Со странными стихами?
            - Не обычными. Возьми, почитай. Возможно, пришло время.
            - Хорошо, - она бережно приняла из его рук потрепанную тетрадь в черной кожаной обложке. – Я отнесу к себе.
            - У тебя есть что-нибудь выпить? Не смотри на меня так. Нужно же хоть как-то отметить начало моей холостяцкой жизни.
            - Даже не знаю, - Елена растерялась. – Сам знаешь, мы ведь не пьем. Если только настойка боярышника подойдет…
            - Неси, подойдет.
            Пока Елена ходила к себе в квартиру, расположенную этажом выше, Александр закурил, задумчиво обводя глазами комнату. Прошла всего-то пара месяцев, а как все изменилось! Перемены коснулись всего: отношений с близкими ему и Елене людьми, их собственной внешности и даже обстановки. Когда-то на том месте, где примостился сейчас заляпанный краской рабочий стол с инструментами, стояла кровать. Та самая, что приютила их на время его работы на другом объекте, которая помнит их страсть и нежность. Интересно, как у нее получилось уговорить Владимира уступить им свою комнату для встреч? Как ей вообще удается находить компромисс со всеми и во всем? Ему не удается. А может, он сам того не хочет? Даже сейчас она умудряется сохранять с ним доверительные дружеские отношения, несмотря на то, что он так жестко обошелся с ней и продолжает держать на расстоянии вытянутой руки. Насколько было бы проще, если бы она подобно супруге закатила скандал и выставила его за дверь! Ну, почему он не ушел сам на другую работу, ведь жена ставила это требование непременным условием для сохранения их брака?! Как больно, как невыносимо трудно ему сейчас смотреть в глаза Елены и видеть застывший в них немой вопрос, отслеживать каждое сказанное слово, чтобы не увидеть в них вдруг отблеск не пролитых слез!
            Казалось, он не слышал ни короткого скрипа входной двери, ни торопливых шагов за стеной.
            - Что-то случилось?
            - Нет, просто задумался.
            И зачем в ее взгляде столько сострадания и понимания, будто она читает его мысли? Он слаб, ему больно и плохо. Вот только жалеть себя он не позволит никому. Да она и не жалеет. Просто чувствует. 
            - Я принесла. Вот, - Елена поставила на край стола бутылку. – Только ведь она жутко крепкая: 70 градусов. 
            - Закусить чем найдется?
            - Да, конечно, - она выложила на принесенные из кухни тарелки колбасу, хлеб и соленые огурцы.
            - Сама пить будешь? – он принял из ее рук стакан и стопку. – Одному как-то не сподручно.
            - Что, это? – она явно растерялась.
            - Ладно, не тушуйся. Когда еще и где тебе доведется попробовать такую гадость. Тащи вторую стопку. На сегодня я работу закончил, можно и расслабиться.
            Он освободил еще один угол стола, подождал, пока она вернется с кухни, откупорил бутылку, плеснул себе половину и ей на палец высотой.
            - Водку пила? Это так же. Ну, давай. За то, чтобы даже в плохом находить хорошее. За мой развод и мою свободу.
            Александр залпом осушил свои полстопки, забросил в рот кусок колбасы, глянул на Елену.
            - Как пошло? Жива?
            - Почти, - у женщины перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы.
            - Закусывай, не запивай. Сильно крепко. Даже для меня. Посидим немного, если что, мне такси вызовешь. Вот адрес матери, - он коротко черкнул несколько слов. – Это на случай, если я переберу.
            - А если переберу я?
            - Тебе нельзя. У тебя дети. А я теперь казак вольный. Буду с тобой на танцы ходить. Возьмешь с собой Казанову на пенсии?
            Елена как-то странно глянула на него, и Александр понял, что развивать эту тему не стоит. Он вновь наполнил стопки, протянул одну ей.
            - Ну, что, вторую пьют следом за первой. Не делай круглые глаза. Много не налью, а пить все равно придется.
            - Это почему же?
            - Потому что так ты можешь загладить часть своей вины.
            - И в чем заключается моя вина?
            - Ты же сама написала: в любви ко мне. Пусть каждый из нас сегодня осознает меру личной вины и ответственности за происшедшее. И пусть в дальнейшем минует нас чаша сия. Пьем?
            - Пьем, - она как-то слишком решительно взяла стопку.
            - Ну, ну, только не увлекайся, - усмехнулся Александр. – Кстати, я только что решил, что мои книги вполне компенсируют оставшуюся часть моего тебе долга.
            - Это каким же образом? – он отметил сарказм в ее тоне.
            - Почитаешь, поймешь. То, что я передаю тебе, стоит намного больше потраченного мною.
            Ему всегда казалось забавным считывать ее мысли по изменяющемуся выражению лица. Вот и сейчас возмущенное неприятие вдруг сменилось задумчивой отрешенностью.
            - Посмотрим.
            «Печально, конечно, но последнее слово остается за ней. А может, и слава богу».
            - Включи магнитофон, а то без музыки как-то не так, только сделай потише. Я тут раскопал у тебя что-то новенькое из «Наутилуса».
            - Это не наше, кто-то из мальчишек принес послушать. Сама впервые слышу, хотя запись  и старая.
            Жар от желудка пошел по телу, слегка затуманивая голову. «Черт, а ведь, действительно, крепкая. Не переборщить бы. Хотя, какое кому теперь дело, сколько я выпью?»
            - Саш, ты твердо решил, что мы больше не можем быть вместе? – ну, вот, пришли к тому, с чего начали.
            - Оно само как-то решилось. Я не в праве что-либо изменить. К тому же ты сама не выдержишь со мной долго. Я быстро тебе надоем.
            Елена недоуменно глянула на него:
            - Неправда.
            - Правда, правда, ты просто сама себя еще не знаешь. Давай сменим тему. Как у тебя дела с бизнесом? Не предвидится проблем, как прошлой зимой?
            - Нет, все в порядке. Да и прошлый раз я больше перестраховывалась.
            - Ну, вот, а мне расписала, что «Титаник» идет под воду. Значит, работать я могу спокойно? – Елена утвердительно кивнула. – Кстати, ты сама когда официально разводиться будешь?
            - Не знаю. Ему это не надо, а у меня времени нет бегать.
            - Странные вы. Все у вас не как у людей.
            - А кого волнует?
            Александр пожал плечами, наполнил стопки:
            - Меня-то теперь вряд ли. Я сам – клиника. Ну, за что пить будем?
            Кто-то внутри него, живший по своим законам и периодически всплывавший на поверхность в виде уколов совести, вдруг зашевелился в груди, привлекая внимание то ли к себе, то ли к словам звучавшей из магнитофона песни:
                "Положи свою голову мне на плечо.
                В этом мире случайного нет ничего,
                Это тайная миссия, только в чем ее смысл?
                Я сегодня забыл, а когда-то я знал,
                То ли где-то прочел, то ли кто-то сказал.
                Но под действием виски так трудно
                сконцентрировать мысль».*
 ---------------------------- *Наутилус «9 скотч»
           Не о нем ли поет сейчас Бутусов? Умник это поет, дурак это живет. В чем его «тайная миссия»? Пробудить в душе Елены своей любовью стремление к новой жизни и новым вершинам? Научить принимать мир и себя в нем такими, какие они есть, не пытаясь ничего приукрасить или, наоборот, принизить? И почему теперь, когда им ничто уже не мешает, он уже где-то далеко от нее? А, может, наплевать на все? Вот ведь она, совсем рядом, только протяни руку и почувствуй, как затрепещет под его рукой ее тело. Одному богу известно, как порой тяжело ему обуздывать собственные желания.   
            Да и кому он теперь, собственно, нужен? Жена влюблена в свое собственное страдание. Мать, всю жизнь помыкавшая мужем, не в состоянии подчинить себе строптивого сына и все пытается понять, не таится ли за действиями Александра попытка выжить ее на старости лет из дома. Даже дочь как-то совсем по-взрослому сказала однажды: «Я давно знала, что вы разведетесь. Вы слишком часто  ругались».
            Они продолжали напиваться. Мысли в голове давно запутались и перемешались, а столь необходимое расслабление не наступало. Сколько еще ему жить с этим?
            - Слушай, по-моему, я хватил лишнего. Вызывай машину.
            Елена попыталась сконцентрироваться: получалось не очень хорошо.
           - Ты уверен? Может, лучше у нас переночуешь?
            - Ну, да, чтобы наутро проснуться в твоих цепких лапках.
            - Я не имела это в виду! Ты много выпил! Ты же можешь просто не доехать до дома!
            - Ну, и что? Какое кому до этого дело?
            - А обо мне ты хоть немного подумал?
            - Подумал. Через пару-тройку месяцев ты подыщешь мне замену, и придурковатый бородатый строитель перестанет, наконец, портить тебе жизнь.
            - А если я не хочу никого искать?
            - Это твои проблемы. Вызывай такси.
            Он видел, что сильно обидел ее. Набирая номер, Елена отвернулась, стараясь скрыть навернувшиеся на глазах слезы. Непроизвольно потянувшийся пожалеть ее Александр тут же мысленно одернул себя: пусть все идет, как идет.
            - Машина будет через десять минут.
            - Я переоденусь. Ты приберись пока на столе. Не нужно, чтобы Володька видел это безобразие.
            Когда они спустились во двор, такси уже ждало. Пока Александр обходил машину, чтобы занять место рядом с водителем, Елена наклонилась к открытому окну и протянула тому бумажку:
            - Доставьте, пожалуйста, его по этому адресу. Только ни в какое другое место, как бы он не просил.
            - Эй, вы чего там шепчетесь? Шеф, поехали. А ты иди домой спать.
            Водитель глянул адрес, кивнул ей:
            - Хорошо. Поехали.
            Машина тронулась, увозя пассажира в неизвестность. Александр поудобней устроился в кресле. Сегодня он простился с прошлым. Сегодня он уезжал в свое, должно быть, весьма паршивое будущее. Но свое, только свое, каким бы оно не было.