ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ
ЗАПИСКИ СТРЕЛКА РЯДОВОГО КОНДРАТЬЕВА
ГЛАВЫ ИЗ “АРМЕЙСКОГО РОМАНА”
(В ВИДЕ ОТРЫВКОВ ИЗ ОБРЫВКОВ)
КУБАНСКИЙ ЗАТОН В СПЕЦИАЛЬНОЙ И ОБЩЕЙ ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
Утро 15 июня 1984 года выдалось в Краснодаре, как на заказ – под настроение призванного в ряды Советской Армии Кондратьева, холодным, умеренно ветреным. Над городом стояла сероватая мгла, скоро рассеявшаяся и к полудню, когда призывник Кондратьев уже прибыл на 9-ый километр, где находился пункт сбора призывников, солнце, как ему и положено в июне, палило вовсю. Стало жарко. И призывник Кондратьев перестал дрожать от необычного для Краснодара в это время года холода.
Что там ни говори, но перед призывом в Армию волнуются все: и маменькины сынки (термин ботаник в то время ещё не был запущен в оборот), каким, надо в этом признаться, был призывник Кондратьев, и самые отчаянные сорви-головы (термин мачо как противоположность термину ботаник тогда ещё тоже не был в активном обороте). У Кондратьева, к тому же, именно этим утром стал расти левый снизу зуб мудрости, что тоже не добавляло ему хорошего настроения. Поэтому и заботливо приготовленный мамой завтрак (целая жареная курица: сыночек, кушай, что захочешь, хоть всю, целиком) остался практически нетронутым.
Приехали к Ленинскому объединённому районному военному комиссариату. Прибыли – если по-военному. Перекличка. Все в сборе, никто не уклонился. Приказ выдвинуться к парку 30-летия Победы. Там – место сбора призывников со всего города – перед отправлением на 9-ый километр. Прибыли. Кругом – толпы стриженых наголо ребят. Испуганных; испуганных, но делающих бравый вид; полупьяных (такие есть и их немало); пьяных (таких очень немного); бесшабашных; нагловатых; наглых; трусливых; серьёзных, осознающих значимость момента; страдающих от вчерашнего неумерен оговозлияния), – много очень разных ребят. Рядом – провожающие: мамы, бабушки, немного отцов, братья, сёстры… некоторые девушки – явно подруги призывников. Но призывников с подругами – очень мало. Что интересно: по прибытии к месту службы почти все рассказывают, что в Армию их провожали девушки (некоторых – так, даже, не одна), обещали ждать, но вот при реальных проводах таких девушек наблюдается крайне мало.
Среди призванных заметно выделяется один двадцатишестилетний: его провожает крайне рассерженная мама и не девушка, а жена и жена эта демонстрирует явные признаки беременности. И время от времени какой-нибудь полупьяный призывник начинает мучить женатика одними и теми же словами: “Вот ты придурок. Покосил бы от Армии ещё чуть-чуть и – всё. Призыву не подлежишь. А ты – в натуре придурок. И можешь не сомневаться – твоя благоверная наставит тебе рога, ты ещё до места службы не успеешь добраться, а уже станешь рогоносцем. Но ты не переживай, будешь рогами дедов бодать. Вот тебе и польза от жены”.
Да, почти все восемнадцатилетние мальчишки этими словами беспрерывно мучили женатика и в парке, и на Девятке. Провожавшие женатика мама и супруга тоже называли своего призывника придурком: жена за то, что не смог уклониться от призыва, мать – за то, что женился. Ведь женатику через полгода вышел бы срок призыва в Армию (его мать – пенсионерка по старости и её сын – единственный работоспособный кормилец, потому ему и предоставлялись отсрочки от призыва, а теперь, коль сын женился, его можно призвать, а мать – оставить на невестку).
Призывника Кондратьева провожали мама и бабуля...
Так как неизвестно, куда судьба занесёт служить, все призывники явились с тёплыми вещами: южный город, лето впереди, а здесь толпа стриженых мальчишек с тёплыми вещами... Почти все одеты в старьё. И только несколько человек одеты прилично, даже щеголевато. Среди этих немногих – призывник Кондратьев.
– Когда я провожала в армию своего мужа – твоего отца, он тоже, один из немногих, был одет пристойно. И в тот момент я подумала и дала себе слово, – объясняла сыночку мама, – что если у меня будет сын, и его призовут в Армию, я ни за что не позволю себе отдать его на службу одетого недостойно.
А потом, сглатывая слёзы, добавляла:
– Не дай Бог, но если судьба будет погибнуть, то одна мысль, что последнее, что я увижу, что запомню – это будет сын, одетый кое-как...
И мама больше не могла говорить, кусала губы, чтобы не расплакаться, а сынуля делал вид, будто не видит маминых с трудом сдерживаемых слёз.
– Мужа проводила, теперь сына провожаю...
Бабуля оказалась покрепче. У неё тоже был опыт проводов мужа на фронт. Ранним утром 20 июня 1941 года кадровый офицер штаба 63-го стрелкового армейского корпуса ушёл на ещё не начавшуюся войну… Своего единственного и любимого она ждала всю жизнь, а встретились они только на фотографии на надгробном памятнике бабуле и её неизвестно где похороненному мужу.
Бабуля мужа не дождалась... Мама – дождалась, но отец призывника Кондратьева всё равно погиб, уже на гражданке. Поэтому двум женщинам очень тяжко было расставаться с единственным мужчиной в их семье. Впрочем, у каждого свои трудности и Закону о всеобщей воинской обязанности они неважны. Конституционный воинский долг – почётная (ПОЧЁТНАЯ!!!) обязанность гражданина Советского Союза.
Проводы в Армию, что ни говори – дело тяжёлое. Рассказывать о них со смешками, как в кинофильме, можно, но когда всё уже осталось в прошлом. Или – если не служил, не видел еле сдерживаемых, но тщательно скрываемых слёз матери, держащей в уме афганскую войну, стыдливо именуемую выполнением интернационального долга. Призывник Кондратьев на войну не попал, но в день проводов мама это ещё не знала...
Парк расположен у Кубанского Затона. День сумрачный и прохладный, а от свинцового цветом Затона тянет тинной сыростью. Бррр... Подъехавшие к Парку одноклассники призывника Кондратьева: Семечка (он же Семён) и Дороня (он же Доня), – одетые по летнему легко, тоже еле сдерживают дрожь, поёживаются, бросают сумрачные взгляды на серую, подёргиваемую лёгкой рябью, гладь Затона. Особенно неприятно Семечке. Он в Армии не служил, каждую весну и осень его, кичащаяся своей невиданной в природе честностью, мамаша, используя административный ресурс определяет сыночка-уклониста в больницу, чтобы избежать очередного призыва. Поэтому у Семечки сейчас двойственное чувство: весеннего призыва он избежал, а потому есть повод порадоваться (Кондратьева призвали, а он, Семечка, вновь отмазался-откосил), но лето ведь промелькнёт – не заметишь. А там и осень. Унылая пора, очей очарованье. Да, осень – очей очарованье. И унылая пора. И время осеннего призыва в Советскую Армию. Время – косить...
У Дорони – совсем другие чувства. Но тоже сложные. Он этой весной отслужил, “как надо” и вернулся. Радость от Дембеля – увольнения в запас – до сих пор не стёрлась с лица. Но и пережитое в Армии ещё свежо в памяти. Поэтому он, невольно, вновь и вновь ставит себя на место призывника, воспоминания о тяготах военной службы наваливаются с неожиданной силой. Дороня морщится, подёргивает плечами, отводит взгляд в сторону, а взгляд всё равно вновь и вновь падает на мрачную свинцовость Затона.
– Да, – говорит наблюдательный Семечка, – когда-то, в детстве, помнится, сюда ходили купаться. Теперь странно представить себе, что в этой воде можно было плавать.
– Особенно – в такую погоду.
Это добавляет Доня. Призывник же Кондратьев молчит. Важность момента не даёт расслабиться и потрепаться на отвлечённые темы. Ему тоже странно, даже дико, представить, что в этой, такой грязной на вид воде, можно было купаться. Но весь город летом ездил на Затон. И все безбоязненно купались. Безбоязненно и безнаказанно. Но теперь... Но сейчас...
Вода, правда, выглядит такой неприветливой, такой мрачной. И день –небывало холодный. Кому в голову придёт купаться в грязной воде Затона, да ещё в такую холодрыгу. Нет, конечно, холод не был каким-то небывалым. Просто он был небывалым для Краснодара в июне. Житель Севера, пожалуй, посмеялся бы, узнай он, что такая погода для южан – холодная. Пусть бы и в июне. Но, с другой стороны, сказал же Поэт, что наше северное лето – карикатура южных зим...
Нет, решительно невозможно было бы купаться в водах Затона 15 июня 1984 года. Но что толку обсуждать эту тему?
А о чём тогда говорить? Вот Дороня и продолжает:
– Да, никому не придёт в голову мысль залезть в Затон.
С этим никто не спорит. Что толку обсуждать очевидное. Но Дороня не унимается:
– Но, с другой стороны, если бы в Армию сейчас забирали меня и поставили бы условие: переплывёшь Затон – освободим от Армии – я бы, не задумываясь, первым бы бросился в воду. И переплыл бы Затон. Даже не сомневайтесь.
Призывник Кондратьев не усомнился, но ещё раз посмотрел на свинцово-неприветливые, грязные и холодные воды Затона, трезво оценил свои силы; всё взвесил; прикинул и так и эдак… И пришёл к выводу, что он, призывник Кондратьев, даже ценой освобождения от почётной конституционной обязанности, не станет переплывать Затон.
Что подумал Семечка, осталось неизвестным. Семечка промолчал таинственно. Но, как потом оказалось, от Армии он откосил. И откосил железно, так что в Армии не служил. И Затон не переплывал...
А месяца через полтора - два, когда рядовой Кондратьев уже как следует успел втянуться в армейскую службу, но служить оставалось всё равно ещё два года, за минусом этих каких-нибудь несчастных полутора-двух месяцев, ему вдруг вспомнился нелепый, по сути, разговор на берегу Затона, и рядовой Кондратьев понял, что ценой освобождения от невзгод и тягот армейской службы он бы переплыл Затон, переплыл бы обязательно, переплыл бы и два раза. Можете не сомневаться. Только бы не знать этих пресловутых тягот и трудностей армейской службы. И три раза бы переплыл. Только очень медленно. Или стал бы, вместо службы, каждый день, два года подряд, переплывать Затон... В любую погоду...
На втором году службы последнее условие рядовому Кондратьеву уже казалось явным перебором. За первый год службы можно было бы и поплавать. Вместо первого года службы. А вот дальше... Нет, увольте, плавайте сами.
Хотя… Для здоровья... Ну, не каждый день. Летом – да, летом можно плавать и каждый день. Но зимой. Зима, пусть и южная, карикатурная, всё же зима. А воинский долг, что ни говори, хоть и почётная, но, обязанность; будь он неладен – этот долг...
Словом, недаром говорится, что Армия – школа жизни. Именно там рядовой Кондратьев на собственной шкуре убедился в правильности теории относительности, которую наскоро прошли, именно прошли, а не изучили, в десятом классе средней школы на уроках физики. Можете поверить, можете проверить, только потом не говорите в стиле Тараса Бульбы, что можно было бы и не пробовать, но теория относительности верна.
То, что сегодня кажется совершенно невозможным, как войти в холодные и мрачные, грязные воды Затона и переплыть его от края и до края, через совсем короткое время может показаться не просто возможным, но и желанным. Страстно желанным. А потом…...Не столь желанным.
Вот и служба в Армии. То она казалась непомерной тяжести обузой, то вполне обычным делом… В первый год службы казалось несправедливым, что условие освобождения от Армии, ценой переплывания Затона, существовало только в воспалённом сознании Дорони. А потом это условие показалось глупым и совершенно ненужным. И действительно, вдруг бы кому-то пришло в голову предложить такое: переплыл Затон и всё – в Армии не служишь. Глядишь – и переплыл бы. А кто бы тогда служил? Нет уж. У нас в роду уклонистов не было. Если надо – и Родине послужим, и Затон переплывём и… Словом, сделаем всё, что нужно.
Да, верна теория относительности. Верна!
Относительно, конечно. Весьма относительно.