Сопова Федора Ивановна
(Воспоминания записаны, когда Ф.И. было 97 лет. Она была в здравом уме и хорошей памяти. Это был очень жизнерадостный человек, моя соседка. Столетний возраст она много пережила. Всю жизнь не просто работала, а вкалывала. Это подтверждают в своих воспоминаниях все её земляки. В ней самой - вся история сибирского села. У неё многочисленные потомки. Живут они в разных городах. Большая часть в Питере).
Я родилась в 1888 году. Приехали мы в Новониколаевск в 1895 году на вольные земли с Полтавы. Приехало сразу несколько семей. Вокзал дощатый. Полиция дальше гонит, чтобы не задерживались. В городе не разрешают долго находиться. Поехали дальше на Барышево. Потом в Коён приехали.
В Коёне было тогда несколько домов в сторону Калининского края по реке. Жили там чалдоны. Люди дикие, неразговорчивые. А если и говорили, то не сразу поймёшь что. Язык какой-то не такой был. Вокруг густой лес был. Лес подходил прямо к огородам. Много было хвойных деревьев. Из них потом много домов построили. Ночью волки к огородам подходили и выли, чуть ли не у самых домов. Мама сидит за столом и тоже воет: «Куда ж ты, муженёк, нас завёз, пропадём мы тут».
Потом стал ещё народ приезжать на вольные земли. Стали дома строить, всё поближе к реке старались.
Шла постоянная вражда между местными и приезжими. Переселенцам сначала выплачивали по 25 рублей. На эти деньги можно было купить корову, коня. Позже выплачивать перестали. Жил здесь богатый крестьянин (потом их кулаками звали), по фамилии, кажется, Поскотин. Переселенцы нанимались к нему в работники. У него было очень большое хозяйство. Снаряжали на продажу его продукцию и обозами везли в город. Человек он был хороший. Многим в долг давал.
В Коёне народ жил отчаянный. А главный резак жил в большом зелёном доме, что на горе за рекой, там ещё Щелконоговы жили, он и сейчас стоит (дом снесён). Это самый старый в Коёне дом из оставшихся домов.
Многие названия от татар пошли. Ходили татары - коробейники по деревням, приторговывали разным ходовым товаром. Так вот в Коёне их немало порешили. Отсюда и названия коёнские пошли. Например, речку Брюшихой называют, потому что на ней татарину брюхо вспороли. А другая речка Татаркой называется, там тоже много татар убиенных.
В 1910 году был передел земли. Землю давали только на мальчиков (18 десятин). Землю вокруг Коёна всю, считай, поделили. Участки далеко находились. Больше добираешься до поля, чем работаешь.
ВЫСЕЛКИ
Стали собираться семьями по несколько и выезжать жить поближе к своим наделам. Дома туда вывозили. Так возникли ВЫСЕЛКИ. И мы своей семьёй уехали. Наш выселок был под Куитой (впоследствии лагерь, где отбывал свой срок писатель Магалиф). А этого посёлка ещё и не было. Жили под Куитой, пока там лагерь не стали устраивать, тогда уехали.
В 1914 году стали брать на Германскую войну. Забирали в Барнаул. Я сама мужа своего возила на своих конях. Дай, думаю, прокачусь. Ехала я с грудным ребёнком. Завернула его в тряпки. На подушку положила рядом. Пока ехали, он у нас и застыл. Муж Григорий был в плену в Австрии четыре года. Когда он вернулся, ещё жили, детей рожали. Однажды куманёк напоил мужа самогонкой с купоросом, он с неделю потомился и помер.
Шёл через Коён Колчак.
Я колчаковцев видела. У них были большие обозы. Они везли: масло, сало, мёд бочками, провиант разный. Останавливались на постой. Мою мать чуть не зарезали колчаковцы. Набилась их полная изба, заставили мою мать блины печь. Она с нами на печи пряталась. Собаки – татары (ругательство) злые были. Собака наша стала их масло есть. Столько выела, один хвост из бочки торчал.
Некоторые колчаковцы не хотели воевать. У нас в доме остались и прятались три солдата колчаковца. Когда Красные пришли, они сдались. Бои шли в Укропе. Там их Красные настигли. Мужики прятались, кто где, чтобы их и лошадей не забрали. Муж мой коней в лесу прятал под Нижним - Коёном. История с конями случилась.
Пришли Красные. Спустились как-то на конях в Шелковичиху (муж), видят, едут верхом Красные.
- Стой, - один кричит, - Слазь с коня, а то шашкой зарублю.
А ехали эти Красные на низкорослых монгольских лошадках, ноги по земле волочатся. Отняли они у мужа лошадей. Едет он домой и смех, и слёзы. Отец сказал: «Знаешь, не должно такого быть, чтобы и Белые, и Красные грабили, за-прягай лошадь коростевую, поедем к их командиру». Съездили они, рассказали ему, всё как было. Командир говорит отцу: «Садись с нами». Доехали они до Укропа. Там часть стояла. Отец своих коней сразу узнал. Начальник говорит: «Ну-ка развернись, дай ему по шее, чтоб коней не воровал». Отец ему врезал, и этого мужика увезли, а коней отдали.
Стали глашатае в колхоз приглашать.
В Куиту приехали заключённые, и мы сюда в Коён вернулись. Нам дали дом наверху за могилками. Отец ещё живой был. Были в КОММУНЕ, но она распалась. Велели отцу идти выбирать корову: «У вас дети маленькие». Нашли в стаде свою тёлку. Вот её забрали и растили на корову. Раньше лён сеяли и возили его в Бердск на продажу. Отец три года ходил в Бердск со льном. Два раза он замерзал. В последний раз получил воспаление лёгких и помер.
С домом целая история получилась. Я с выселка приехала, ничего нет. Всё там осталось. Здесь дом был, раньше в нём поп жил, потом Мани Коптевой брат. А потом его занимал председатель кооператива, арендовал. Я его купила у брата Маняши. Отдала задаток, выпили, пошла в сельский совет. Председатель Боронин говорит мне: «Чего ты лезешь, этот дом будет сельсоветовским». Я с сельсоветом за дом судилась. Шарухин ветврач был грамотным, помог составить документ, на суд подать на сельсовет. Год всё это тянулось. Добиралась в Бердск на суд, по дороге замерзала, меня подбирали.
Кооператор тот по отделениям ездил. Жена его согласилась поменяться со мной, пока его не было дома. Но она боялась, что он приедет, её убьёт. А он тут объявился. А я его кочергой встретила.
– Ишь, ты, коммунист, заявился, а я тут с детьми погибаю,- я его излупила.
Он тогда сел в возок и давай жену гонять и бить. Шарухин выбросил его. Он ночь переночевал и уехал.
Я и в коммуне хорошо работала, и в колхозе не ленилась. А особенно много в войну работали, когда мужиков на фронт забрали.
Зимой на ферме работала, а летом и косила, и снопы вязала. Я говорю: «Не могу с ними работать, они лентяи». Я отдельно работала.
Посылают меня на картошку, я 2-3 нормы выполняю, а они спят.
Дождь, пропасть. Я беру серп, осоки нажну. Все спят, а я возки делаю.
Раньше месяц уборки обязательно отработай. Шли за лобогрейкой. Снопы вязали. 1000 надо было навязать. Я навяжу, а ночью их ставлю по 10 штук. Утром они у меня как солдатики стоят. Мне бригадир 5 рублей даст. Гляжу, опять лобогрейка идёт. Я только премии и получала. Ещё премию скотом давали, вещами.
Сено косили, я тут первая. Колхозники говорили: «Як Сопиха сено не поставит, у нас сена не будет». Старик Бочаров говорил мне: «Все бессильны, пойдём, будем с тобой дрова для больницы таскать».
В войну и картошки вдоволь не было. Заключённые из Куиты копали картошку на поле и нам специально оставляли. Говорили потом, где плохо выкопали, а мы шли и собирали её мороженную. По пол мешка набирали за раз.
Кони от работы сильно сдыхали. Караулю, как повезут закапывать. Я скажу Ефросинье дочери: «Сегодня хорошего мерина повезут, бери нож». Откопаем, стащим шкуру, задок себе порубим. Шкуру и внутренности отдадим единоличникам. Мать разрубит мясо, вымочит и варит, и жарит. Один только Миша опухал как-то, а так ничего, все живы были.
Всё на колхоз работали, себе только ночь оставалась. Ночью работали, как только месяц на небе. Ночью дрова возила для себя и для конюшни.
В колхозе работала конюхом. Как конюхом работала, боялась спать ложиться, надо натопить, коней накормить, напоить. Воду зимой с проруби возила. У кузницы делала полынью, там воду брала. Я возила воду бочкой жеребятам.
Заезжаю я как-то с бочкой, и упала прямо в лужину. Хорошо ребята увидели. Рядом были Миша Рогов. Он постарше. Да ещё малые дети. Он запряг коня и привёз меня домой. Мать дома была. Но она была глухая. Нас недавно обокрали, и она запиралась, так Миша не достучался, крючок сорвал.
А случилось это всё от того хлеба, что я поела. Хлеб пекли, чего только в него не добавляли, чтобы посытнее было. В тот раз тесто намешали с жебреем – трава горькая, но есть можно. Напекли лепёшек, вот меня с этого хлеба так скрутило. У меня было шесть коней на привязи. Я сама их кормила так, чтобы они могли до Шелковичихи доехать с зерном.
В колхозе давали обувку – верх брезентовый, а подошва деревянная. Когда муж помер, у меня на квартире была врачица, она меня позвала работать в больницу. Там я тоже поработала прачкой.
Река в то время была широкая, глубокая, люди утопали. Один раз жеребец утонул.
Пекарня была в большом доме на левом берегу, а пе-ревозить хлеб надо было на правый. Связывали две квашни, в них сами переправлялись и хлеб перевозили.
С керосином туго было: то денег нет, то не захватишь в магазине. Сделаешь в картошке дырочку, туда фитилёк вставишь и жир.
Я детей шестерых родила. Один ребёнок грудным помер.
Теперь о Николае рассказ (1923 года рождения).
Сын мой Николай Григорьевич Сопов призван в армию в октябре 1941 года и погиб. До войны и в начале войны работал в колхозе. Молодой был, весёлый, отчаянный. На гармошке играл. Пойдёт к девкам, а парни его за это поколотят, а ему всё равно, опять идёт, хотя весь в синяках. Песни любил петь. На девок в шутку на коне наскочит. Те врассыпную, визжат.
Их, парней молодых, при сельсовете обучали военному делу после работы. Оружия им не давали, но велели сделать самодельные винтовки из дерева для учёбы, макеты. У Кольки он ещё был не доделан. Он уже год в колхозе работал. Как-то раз пришёл с работы в мазуте весь. Он уже на тракторе работал. Тракторов было раз – два и обчёлся. Всё на конях работали и даже на быках. Прилёг Колька как есть на лавку передохнуть. Дочь Тоня пришла с сельского совета. Вставай, Коля, тебе повестка.
- У меня ещё ружьё не доделано, - он бурчит.
– Эх, Коля, тебе теперь настоящее ружьё дадут.
Стали мы его собирать на фронт, а одеть нечего. Сорвала я со стола скатерть, разорвала её.
– Вот тебе солдат портянки.
Надел он на эти портянки сверху калоши, привязал их верёвочками.
Чем не обувка для бойца.
Хлеба с собой надо бы дать. Да нет ни кусочка. Побежала к Фёкле Верещагиной - соседке, у той тоже не разжилась.
Взяли его вместе с Котенёвым Н. М..
Через некоторое время Коля письмо прислал из Бердска, там их перед фронтом учили. Три раза мы с Ириной Котенёвой ходили через Морозово в Бердск пешком.
В Морозово ночевали. Потом дальше шли, редко, кто подвезёт. Как идём, в сумке литр самогонки несём. Угощаем командира. Нас пропустят к сынам. Ночь с ними просидим, проговорим. В четвёртый раз пошли, а их уже не было, услали их на фронт.
Солдатики молодые плачут, руки тянут
- Мне дай картошку, мне.
Мы её гнилую да мороженную собирали под Куитой (Краевое управление исправительно трудовых лагерей и колоний).
Коля нам с дороги письмо прислал да карточку. «Мама, посмотри да порви, шибко я страшный». Худой он, шея тощая. Ну, разве я могла порвать. Воевал он почти два года.
Получила письмо из больницы. «У меня, мама, с половины головы шкуру сорвало и ухо. Но не беда. Череп цел, заживёт».
Ещё раз ранило в руку легко. Потом погиб командир, и он вывел из окружения много солдат. Ему присвоили звание младшего сержанта и послали учиться на командира. Учился 2 месяца и опять на фронт офицером. Потом ещё был ранен в холку.
А потом пишет в последнем письме:
«Теперь до свидания, мама, до свидания. Завтра в бой посылают с детьми.
Они теперь не воевать будут, а будут МАМА кричать».
Перед последним боем деньги получил офицерские, зарпла-та. Положил на книжку. Когда он погиб, мне письмо прислали: «Если Николай жив, то пришлите книжку, если нет, то справку о гибели, мы вам деньги вышлем».
У меня в это время за налог как раз описали корову. Вот деньги его и пригодились. Сходила я в сельсовет, рассчиталась за налог.
Я как раз конюхом в колхозе работала, от Зины письмо пришло, что её на фронт забирают, я расстроилась.
Иду, женщины скирдуют и мне говорят:
– Тебе, Федора, ещё плохая новость – ПОХОРОНКА.
Похоронку принесла Сметанина Дуся.