Мельница
Отец взял у соседей тележку, погрузил на неё мешок пшеницы и попросил меня отвезти его на мельницу. Мельница располагалась недалеко от кирпичного завода, и путь к ней лежал через гору. Везти в гору тележку было тяжело, но склон был пологий и силёнок у меня хватало.
Когда до вершины горы осталось совсем немного, я понял, что не справлюсь. Склон на участке около десяти метров стал чуть-чуть круче, и тележка неудержимо потянула меня вниз. Пришлось развернуть тележку поперёк дороги и немного передохнуть.
Помочь было некому. «Мешечек» килограмм около семидесяти был мне не по силам. Хорошо еще, что на обочине дороги лежали камни, которые можно было подложить под колёса. Я стал заезжать на гору зигзагами. Пришлось повозиться, но опасный участок я всё-таки преодолел.
На мельнице у меня зерно забрали и взамен на тележку погрузили мешок муки. Отдав деньги за помол, я добрался до дома без всяких приключений.
Мука нам была нужна для выпечки хлеба. Мать еженедельно ставила опару в деревянной бадье и выпекала хлеб в русской печке на двух больших противнях.
Пока были колхозы, купить зерно было сравнительно просто. Но колхозы реорганизовывались в совхозы и продажа зерна населению всё больше сокращалась. Поэтому в начале шестидесятых в сёлах были построены хлебопекарни, и хлеб стал продаваться в магазинах.
Покупки в магазине в основном делали родители, и денег у меня на руках практически не было. Правда, в магазине принимали от населения куриные яйца. Но я этим не злоупотреблял. Кроме того, баба Катя следила за тем, чтобы яйца в гнёздах не залёживались.
Пристройка
В начале лета отец привёз брёвна для пристройки и по вечерам стал мастерить сруб. К этим работам он меня не привлекал. От меня требовалось только ошкурить брёвна.
Но с этой работой я справился быстро. Лес был свежий, и кора от стволов хорошо отделялась лопатой.
За мной оставались только дрова. Дрова пилили я и мать. От неё я услышал, что японцы в лагере для военнопленных пилили дрова, сидя на чурбаках. Много ли напилишь дров в сидячем положении? Колкой дров я занимался по воскресеньям.
Дальние прогулки
Этим летом я много бродяжничал по сопкам и лесам. Ходить в одиночку я не боялся, так как знал, что волки летом не очень опасны, да и наши места они посещают крайне редко.
Наибольшую опасность в лесу мог представлять только человек. Баба Катя словами: «Самый опасный зверь в лесу это человек», окончательно убедила меня в этом мнении.
Но я бродил по лесу только по будним дням, и люди мне не попадались. От своего дома я уходил недалеко, максимум на десять — пятнадцать километров.
Были две контрольные точки, когда я обязательно должен был быть дома, это завтрак и ужин. Нашей кормёжкой в обед занималась только баба Катя. Бабе Кате было уже около восьмидесяти лет, и ей было абсолютно неинтересно, где я «лындаю». То есть, от девяти утра до семи часов вечера я был свободен.
К еде я был очень неприхотлив, всегда ел то, что есть. Кроме того, я мог сутки, а то и более ничего не есть и не пить. Поэтому с собой я ничего не брал.
Заблудиться в лесу я не боялся, так как у меня был внутренний компас. Кружа по лесу, я в любой момент мог безошибочно указать направление домой.
Правда, однажды компас дал сбой. По лесной дороге я шёл в направлении к Имантаву. Когда я повернул назад, мне стало казаться, что я иду не туда. И хотя солнышко показывало, что я иду правильно, наваждение не пропадало.
Только выйдя на знакомую полянку и увидев знакомое дерево, я наконец-то убедился, что иду верной дорогой. Этот сбой я ничем объяснить не могу. Вполне возможно, что я попал на «проклятое место».
Зайчонок
Сходил я и на сопку «Острая». Сопка «Острая» отличается крутым склоном, идёшь и, как говорится, землю носом пашешь. Вершина сопки представляет собой отвесную скалу.
Для удобного подъёма на плоскую вершину кто-то пристроил к скале лестницу и перекинул доски через расселины. С восточной стороны сопки находится вертикальный обрыв глубиной около ста метров.
Вплотную к краю обрыва я подойти не решился. Я просто лёг и заглянул вниз, удивляясь тому, что с такой высоты деревья выглядят игрушечными.
На обратном пути с сопки «Острой» около лесхоза я обнаружил, спрятавшегося в густой траве зайчонка. Зайчонок прожил у нас месяца два. Спал он у меня в ногах.
Но однажды утром подросшего зайчонка мать обнаружила мёртвым в курятнике. Баба Катя сказала, что наверно он ночью забрался в курятник и куры заклевали его. Но я этому не поверил.
Скорее всего, баба Катя вставала ночью и, нечаянно наступив на зайца в темноте, задавила его. А чтобы не было никаких нареканий, она выкинула мёртвого зайца в курятник.
Родители, по-видимому, тоже не поверили бабе Кате, но ничего ей не сказали. Хорошо ещё, что она ноги себе не сломала. Из всего этого я понял, что диких зверей в дом брать не следует.
Лесные дары
Грибы я не собирал. Причина была простая, меня никто этому не научил. Из грибов я признавал только белый мокрый груздь.
Но этим летом пришлось сходить и за грибами. Прошли дожди, и после них пошли грузди. Охотников пойти за ними набралось человек восемь, и один из ребят точно знал, где они водятся.
Пошли мы по дороге, ведущей к пионерскому лагерю и, не доходя до Имантавского озера, свернули направо в берёзовую рощу у подножия сопок. Вначале грузди попадались очень редко, но потом мы выбрели на поляну, сплошь усеянную грибами. Такого обилия груздей я никогда не видел. Подгоняй грузовик и грузи.
Но наша радость была преждевременной, почти все грибы оказались червивыми. Опоздали, надо было бы прийти сюда дня на два раньше.
Зато за ягодами я ходил довольно часто. В лесу за горой я собирал лесную землянику, там же около кирпичного завода и у подножия лысой горы я собирал боярку. Малину я собирал в сопках на просеках, костянику у подножия сопок. А вот за вишней и клубникой приходилось ходить на дальние расстояния. За ягодами я ходил в одиночку, но в поход за клубникой всегда собиралось три-четыре человека.
Лесная земляника — ягода нежная. Плоды имеют продолговатую остроконечную форму и хорошо отделяются от плодоножки. Собирать её нужно в небольшие посудины с широким дном. Однажды я набрал полный двухлитровый бидончик лесной земляники, а дома обнаружил, что она усела, и на дне бидончика образовалось месиво.
Дикая клубника растёт в поле, недалеко от леса, а также на больших лесных полянах в густой низкорослой траве. Плоды круглые и крепкие, от плодоножки отделяются плохо. Дикая клубника вкуснее садовой. Ягода хорошо хранится в сушёном виде.
В одно из воскресений я с Лёнькой и Васькой Поленовым отправился за клубникой. Вначале мы шли по берегу озера, потом через лес вышли на имантавскую дорогу и, пройдя по ней километра четыре, свернули направо.
Ягода была мелкая и мы до трёх часов с трудом набрали по полведра. Часов у нас не было, и время мы определяли по солнышку. В три часа Лёнька и Васька пошли домой, а я остался.
Побродив, я выбрел на полянку с крупной ягодой, и к семи вечера десятилитровое ведро у меня было полное. Возвращаясь домой, я слышал далеко в стороне чьи-то голоса, кого-то звали или искали.
Когда я вышел на берег озера, стало совсем темно. Ночь была безлунная, и тропинки не было видно. Но для меня это помехой не было, я хорошо знал дорогу и шёл быстрым шагом.
Дома меня уже ждали. Оказывается, когда Лёнька и Васька вернулись домой, родители забеспокоились. Знакомый шофёр согласился им помочь. Они съездили туда, где по рассказу Васьки мы собирали клубнику. Вполне возможно, что их голоса я и слышал на обратном пути. Но вопреки моим ожиданиям родители меня не ругали. Они только предупредили меня, чтобы я больше так не поступал.
Сено
Взяв отпуск, мой отец вместе с Лапкиными отправился на заготовку сена. Как-то само собой получилось, что на сенокос он взял и меня. На участок, выделенный для кошения травы, грузовик привёз нас около девяти утра, и уже к обеду мы соорудили шалаш.
Обязанности у нас были распределены чётко: дед Лапкин кашеварил, а мой отец вместе с Лапкиным и его восемнадцатилетним сыном косили траву. Только я оказался практически без дела.
К косьбе меня не допустили, позволили только в обеденный перерыв помахать косой на небольшой полянке, и то недолго. Для косарей я был помехой.
Лапкин, его сын и мой отец шли с косами в ряд друг за другом. Я же за взрослыми угнаться не мог. Траву сгребать тоже не требовалось, погода стояла хорошая, и трава подсыхала в валках.
Короче, сенокос для меня был курортом, и почти весь день я был предоставлен самому себе. Я нашёл дерево с подходящей веткой и по утрам ежедневно на ней подтягивался. Успехи были скромные, я мог подтянуться всего семь — восемь раз. Но меня это вполне устраивало.
После завтрака я притаскивал деду охапку сучьев и, захватив бидончик, отправлялся бродить по окрестностям. Дед Лапкин был уже дряхл и без надобности из шалаша не выходил. Вечером, если требовалось, я помогал сгребать скошенную подсохшую траву.
Раза два я приносил к обеду костянику. Но косцы ели её с неохотой, а других ягод что-то мне не попадалось. Однажды я выбрел на тропинку и, пройдя по ней километра два, упёрся в заросли вишнёвника. И хотя ягоды были уже обобраны, для меня кое-что осталось.
Но и вишня косарям тоже быстро приелась. Поэтому я решил пройтись по тропинке в другую сторону. Пройдя километра три, я оказался на вершине холма. Внизу у подножия холма лежало небольшое село.
Я знал, что мы косили траву недалеко от Бобыка. Но скорее всего это маленькое село имело другое название. Заходить в деревню я не стал. В этом случае у деревенских жителей могли возникнуть вопросы: «Кто я такой?» и «Чем я тут занимаюсь?». И тогда жди около нашего шалаша любопытствующих. А оно нам надо?
У взрослых названием этого села я тоже интересоваться не стал. Узнают, что я шастаю так далеко, и ограничат мои перемещения.
Сенокос закончился. Во время погрузки сена на машины, я вместе с отцом был наверху и утрамбовывал сено. Вил для меня не хватило.