Я шел по бесконечно длинной улице, по коридору серых домов, чьи узоры и окна покрыты были слоем пыли. Я шел медленно, и чаша, что я нес в руках, была пуста. Ее рубины и сердолики потускнели, золото приобрело странный древесный оттенок, от него веяло холодом, и ладони мои замерзли. Мои одежды, некогда цветные, были серы, точно небо, точно улицы, точно сам город, окруженный такими же серебристо-серыми озерами. Я не видел себя, но не сомневался в том, что волосы у меня седые, а люди вокруг – редкие грустные прохожие – что зеркала, в которых только мое отражение.
Я посмотрел вверх: солнце за пеленою жемчужно-белых облаков казалось не больше монеты, и смотреть на него можно было не щурясь.
Свежий ветер повеял с озера, закачались, словно взращенные печалью, блеклые травы, в которых тускло алели мелкие гвоздики. Медленно стали таять облака в небе, и, вместо дождя, на землю полились потоки солнечного света: солнце омывало город, под лучами его таяла пыль, распускались цветы, и воздух наполнялся теплом.
Завороженный, я видел, как меняется прежде серая улица, как острыми мелкими искрами распадаются незримые зеркала; люди стали не похожи на меня, равно как и не похожи друг на друга, и теперь передо мною была разноцветная толпа, тянущая руки с чашами к небу. И я тоже поднял свою высоко. Вспыхнули, засияли рубины, посветлели сердолики, и прежде холодное золото с каждым мгновением становилось все горячее. Когда я снова опустил чашу, она была наполнена сияющей влагой, которую я смело пригубил и понял, что счастливее меня нет никого в мире, а мир вокруг меня – величайшее из чудес.
Я направился к сияющим озерам, и, пьяный от солнца, прилег на белые камни, поросшие гвоздикой, где меня окутал тихий, овеянный мерным сиянием сон.