1. После побед над персами на море при Саламине (480 г. до хр. э. )и на суше при Платеях (479 г. до хр. э.) и изгнания персидской армии из Греции Спарта практически перестала участвовать в военных действиях и коалицию греческих городов, продолжавших войну с Персами до освобождания греческих ионийских городов западного побережья Малой Азии, возглавили инойские Афины, главная центр греческой торговли и культуры и крупнейшая морская держава древней Греции. В 477 г. до хр.э. воевавшие под руководством Афин города создали Делосский Союз, который в течение нескольких последующих десятилетий постепенно превратился в афинскую империю, где Афины, в начале считавшиеся первыми среди равных стали играть роль государственного центра, принуждая союзников повиноваться и платить налоги и силой карая мятежников (среди которых был например остров Самос, чье восстание в 441 г. до хр. э. было подавленно афинской военной экспедицией под рукогодством самого Перикла, лидера афинской демократии).
2. Идеологическим манифестом афинского империализма и афинской демократии по праву считается замечательная надгробная речь Перикла, сохраненная его современником великим афинским историком Фукидидом. Возможно, что Фукидид своими словами передал общее содержание речи (он сам указывает в другом месте что таков был его подход к речам героев его Истории, когда у него не было в руках конкретного текста), но также не исключено (в виду особой важности события), что Фукидид в данном случае мог располагать письменным текстом самой речи. Так или иначе речь осталась в веках, как первый программный документ политической демократии (предшествовавшая ей речь Отана в защиту демократии у Геродота гораздо меньше и несравненно уже по содержанию).
3. Можно выделить следующие ключевые принципы демократии, запечатленные в речи Перикла 1) открытость общества (противопоставленная спартанской закрытости, подозрительности и ксенофобии); 2) свобода личности от государственного контроля; 3) общественная ангажированность личности, ее ответственность и готовность активно участвовать в государственной деятельности и защите афинского государства; 4) динамический характер культуры, общества (социальная мобильность, меритократичекие социальные лифты) и политики, готовность интегрировать полезные и нужные нововведения, сделавшая Афины центром просвещения Греции; 5) рациональный характер афинской политической и военной стратегии, ее ориентация на абстрактные принципы и инструментальные коды рациональности, а не на поколениями сложившиеся конкретные жизненные формы незыблемой традиции (более традиционные афиняне нередко упрекали Перикла в чрезмерном увлечении рационализмом); 6) рыночный динамический характер афинской экономики, с относительной свободой экономической активности от государственного контроля; 7) ориентация на спонтанную, свободную, внутреннюю, эмоционально выразительную интеграцию личного и общего, вместо интеграции за счет подавления личного общим, имевшей место у главных афинских противников, спартанцев с их знаменитой дисциплиной.
3а. Ниже я привожу дословно этот отрывок Фукидида (История кн. 2. 37/41)
37. Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлений. Напротив, мы скорее сами являем пример другим, нежели в чем-нибудь подражаем кому-либо. И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение или низкое общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услуги государству. В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. Терпимые в своих частных взаимоотношениях, в общественной жизни не нарушаем законов, главным образом из уважения к ним, и повинуемся властям и законам, в особенности установленным в защиту обижаемых, а также
законам неписаным, нарушение которых все считают постыдным.
38. Мы ввели много разнообразных развлечений для отдохновения души от трудов и забот, из года в год у нас повторяются игры и празднества. Благопристойность домашней обстановки1 доставляет наслаждение и помогает рассеять заботы повседневной жизни. И со всего света в наш город, благодаря его величию и значению, стекается на рынок все необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны.
39. В военных попечениях мы руководствуемся иными правилами, нежели наши противники. Так, например, мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его и не высылаем чужестранцев из страха, что противник может проникнуть в наши тайны и извлечь для себя пользу. Ведь мы полагаемся главным образом не столько на военные приготовления и хитрости, как на наше личное мужество. Между тем как наши противники при их способе воспитания стремятся с раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живем свободно, без такой суровости, и тем не менее ведем отважную борьбу с равным нам противником. И вот доказательство этому: лакедемоняне вторгаются в нашу страну не одни, а со своими союзниками, тогда как мы только сами нападаем на соседние земли и обычно без большого труда одолеваем их, хотя их воины сражаются за свое достояние. Со всей нашей военной мощью враг никогда еще не имел дела, так как нам всегда одновременно приходилось заботиться и об экипаже для кораблей и на суше рассылать в разные концы наших воинов. Случись врагам в стычке с нашим отрядом где-нибудь одержать победу, они уже похваляются, что обратили в бегство целое афинское войско; так и при неудаче они всегда уверяют, что уступили лишь всей нашей военной мощи. Если мы готовы встречать опасности скорее по свойственной нам живости, нежели в силу привычки к тягостным упражнениям, и полагаемся при этом не на предписание закона, а на врожденную отвагу, — то в этом наше преимущество. Нас не тревожит заранее мысль о грядущих опасностях, а испытывая их, мы проявляем не меньше мужества, чем те, кто постоянно подвергается изнурительным трудам. Этим, как и многим другим, наш город и вызывает удивление.
40. Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаемся наукам не в ущерб силе духа. Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от нее трудом. Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то, что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами1 за и против. В отличие от других, мы, обладая отвагой, предпочитаем вместе с тем сначала основательно обдумывать наши планы, а потом уже рисковать, тогда как у других невежественная ограниченность порождает дерзкую отвагу, а трезвый расчет — нерешительность. Истинно доблестными с полным правом следует признать лишь тех, кто имеет полное представление как о горестном, так и о радостном и именно в силу этого-то и не избегает опасностей. Добросердечность мы понимаем иначе, чем большинство других людей: друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них, а тем, что оказываем им проявления дружбы. Ведь оказавший услугу другому — более надежный друг, так как старается заслуженную благодарность поддержать и дальнейшими услугами. Напротив, человек облагодетельствованный менее ревностен: ведь он понимает, что совершает добрый поступок не из приязни, а по обязанности. Мы — единственные, кто не по расчету на собственную выгоду, а доверяясь свободному влечению, оказываем помощь другим.
41. Одним словом, я утверждаю, что город наш — школа всей Эллады, и полагаю, что каждый из нас сам по себе может с легкостью и изяществом проявить свою личность в самых различных жизненных условиях. И то, что мое утверждение — не пустая похвальба в сегодняшней обстановке, а подлинная правда, доказывается самим могуществом нашего города, достигнутым благодаря нашему жизненному укладу. Из всех современных городов лишь наш город еще более могуществен, чем идет о нем слава, и только он один не заставит врага негодовать, что он терпит бедствие от такого противника, как мы, а подвластных нам — жаловаться на ничтожество правителей. Столь великими деяниями мы засвидетельствовали могущество нашего города на удивление современникам и потомкам. Чтобы прославить нас, не нужно ни Гомера, ни какого-либо другого певца, который доставит своей поэзией преходящее наслаждение, но не найдет подтверждения в самой истине. Все моря и земли открыла перед нами наша отвага и повсюду воздвигла вечные памятники наших бедствий и побед1. И вот за подобный город отдали доблестно свою жизнь эти воины, считая для себя невозможным лишиться родины, и среди оставшихся в живых каждый, несомненно, с радостью пострадает за него.
42. Поэтому-то я так распространился о славе нашего города. Я желал и показать, что в нашей борьбе мы защищаем нечто большее, чем люди, лишенные подобного достояния; и, воздавая в этой речи хвалу деяниям павших, привести наглядные подтверждения их героизма. Итак, самое главное в моей хвалебной речи уже сказано. Ведь всем тем, что я прославил здесь, наш город обязан доблестным подвигам этих людей и героев, подобных им. Во всей Элладе, пожалуй, немного найдется людей, слава которых в такой же мере соответствовала бы их деяниям. Полагаю, что постигшая этих воинов участь является первым признаком и последним утверждением доблести человека, как славное завершение его жизни. Ведь даже тем людям, кто ранее не выполнял своего долга, по справедливости можно найти оправдание в их доблестной борьбе за родину. Действительно, загладив зло добром, они принесли этим больше пользы городу, чем причинили вреда ранее своим образом жизни. А эти герои не утратили мужества, презрели наслаждение богатством или надежду разбогатеть когда-либо, и не отступили и перед опасностью. Отмщение врагу они поставили выше всего, считая величайшим благом положить жизнь за родину. Перед лицом величайшей опасности они пожелали дать отпор врагам, пренебрегая всем остальным, и в чаянии победы положиться на свои собственные силы. Признав более благородным вступить в борьбу на смерть, чем уступить, спасая жизнь, они избежали упреков в трусости и решающий момент расставания с жизнью был для них и концом страха, и началом посмертной славы.
43. Эти воины честно исполнили свой долг перед родным городом, положив за него жизнь. А всем оставшимся в живых надлежит молить богов о более счастливой участи, а в отношении врагов вести себя не менее доблестно, чем усопшие. Пусть все граждане не только со слов оратора оценят, сколь прекрасно для города отражать врага, о чем можно было бы долго распространяться (хотя вы и сами это не хуже знаете). Напротив, пусть вашим взорам повседневно предстает мощь и краса нашего города и его достижения и успехи, и вы станете его восторженными почитателями. И, радуясь величию нашего города, не забывайте, что его создали доблестные, вдохновленные чувством чести люди, которые знали, что такое долг, и выполняли его. При неудаче в каком-либо испытании они все же не могли допустить, чтобы город из-за этого лишился их доблести, и добровольно принесли в жертву родине прекраснейший дар — собственную жизнь. Действительно, отдавая жизнь за родину, они обрели себе непреходящую славу и самую почетную гробницу не только здесь, мне думается, где они погребены, но и повсюду, где есть повод вечно прославлять их хвалебным словом или славными подвигами. «Ведь гробница доблестных — вся земля»1, и не только в родной земле надписями на надгробных стелах запечатлена память об их славе, но и на чужбине также сохраняются в живой памяти людей если не сами подвиги, то их мужество. Подобных людей примите ныне за образец, считайте за счастье свободу, а за свободу — мужество и смотрите в лицо военным опасностям. Ведь людям несчастным, влачащим жалкое существование, без надежды на лучшее будущее, нет основания рисковать жизнью, но тем подобает жертвовать жизнью за родину, кому в жизни грозит перемена к худшему, для кого неудачная война может стать роковой. Благородному же человеку страдания от унижения мучительнее смерти, которая для него становится безболезненной, если только он погибает в сознании своей силы и с надеждой на общее благо.
4. Какие типы идентичности тематизируются в этой речи? Прежде всего (и это нововведение, положившее основание всей влиятельной традиции новоевропейского классического либерализма, начиная с Бенжамена Констана и Джона Стюарта Милля) это просопономика СЕF, сочетающая в себе идею политически активной автономной личности С с идеей социального контракта между государством F и обществом индивидов включая отностительно бедные непривилегированные группы афинских граждан, т.е. “иных” Е. При этом нужно конечно учитывать, что рабы, вольноотпущенники, иностранцы (метеки) и все женщины оставались вне наделенного политическими правами афинского гражданского коллектива. Просопономика уравновешивает эгоизм и альтруизм, поиск индивидуальных преимуществ и выгод (диссоциативная линия CF) с активным участием в общественной жизни и помощью “иным” Е не привилегированным членам общества. Это характерное равновесие личного аристократического честолюбия и готовности помогать и представлять интересы народа “иных” (Е) отличало самого Перикла.
5. Вместе с тем главным предметом речи является мощь, красота и достоинство самого афинского полиса, который тем самым становится образцом для всей Греции (Афины как “школа Эллады” 2.41) и занимает контекстное поле совершенных жизненных форм (В). Афины подчиняют себе мир D с помощью торговли и военной силы флота и могут делать с покоренными городами и странами что хотят (диспозитивная, распорядительная линия FD). Это стремление Афин к самоутверждению через реализацию своих властных устремлений с помощью “подвигов” (эрга), оправдывается как свойственное реальной человеческой природе (фюсис), требования которой (неявно) предпочитаются условностям конвенциональной традиционной “человеческой” морали (номос) и связанным с ними нормам справедливости (Дике). Именно ссылками на реальность и реальную универсальную человеческую природу с ее стремлением к власти, выгоде и самосохранению Афинские послы у Фукидида оправдывают Афинское политическое поведение.
6. Не случайно, что у Перикла в его речи отсутствуют ссылки на справедливость (контекстное поле А) и преобладают ссылки на красоту, мощь и великолепие афинского полиса в смысле причиненных им “бедствий и побед” (элемент морального индифферентизма здесь обозначен на заднем плане хвалы достоинствам и достижениям родного города). Таким образом у Перикла по сути дела отсутствует влиятельная позже в христианском средневековье парадигма метаномики CFA, ориентированной на справедливость и вместо нее, как впоследствии у Макиавелли, выдвигается патриотическая параномика BFD, ориентированная на красоту (B), власть (F) и влияние в мире (D).
6а. Об этом еще яснее говорит Перикл в другом месте Истории (2.62/63), где он прямо указывает на авторитарно тиранический характер афинской империи: “Что же до невзгод войны и ваших опасений, что война затянется надолго и нам не одолеть врага, то достаточно и тех доводов, которые я уже раньше1 часто приводил вам о неосновательности вашего беспокойства. Все же мне хочется указать еще на одно преимущество, которое, как кажется, ни сами вы никогда не имели в виду, ни я не упоминал в своих прежних речах, а именно: мощь нашей державы. И теперь я, пожалуй, также не стал бы говорить о нашем могуществе, так как это было бы до некоторой степени хвастовством, если бы не видел, что вы без достаточных оснований столь сильно подавлены. Ведь вы полагаете, что властвуете лишь над вашими союзниками; я же утверждаю, что из обеих частей земной поверхности, доступных людям, — суши и моря, — над одной вы господствуете всецело, и не только там, где теперь плавают ваши корабли; вы можете, если только пожелаете, владычествовать где угодно. И никто, ни один царь, ни один народ не могут ныне воспрепятствовать вам выйти в море с вашим мощным флотом. Потому-то наше морское могущество представляется мне несравненно более ценным, чем те частные дома и земли, утрата которых для вас столь тягостна. Вы не должны огорчаться этими потерями больше, чем утратой какого-нибудь садика или предмета роскоши ради сохранения нашего владычества на море. И вы можете быть уверены, что если общими усилиями мы отстоим нашу свободу, то она легко возместит нам эти потери, в то время как при чужеземном господстве утратим и то, что у нас осталось. Нам не подобает в чем-либо отстать от наших предков, которые трудом рук своих приобрели эту державу, а не получили в наследство от других, и сохранили ее, чтобы передать нам. Ведь не быть в состоянии удержать свое могущество гораздо позорнее, чем потерпеть неудачу в попытке достичь его. На врагов же мы должны идти не только с воодушевлением, но и с гордым презрением. Наглая кичливость свойственна даже трусу, если ему при его невежестве иногда помогает счастье, презрение же выказывает тот, кто уверен в своем моральном превосходстве над врагом, а эта уверенность у нас есть. От гордого сознания такого превосходства мужество еще более укрепляется, даже при равных шансах на удачу, оно порождает не только надежду, сила которой проявляется и в безвыходном положении, а расчет на имеющиеся средства2, делающий предвидение будущего более достоверным.
63. Ради почетного положения, которым все вы гордитесь и которым наш город обязан своему могуществу, вы, естественно, должны отдать все свои силы, не боясь никаких тягот, если вы дорожите этим почетом. Не думайте, что нам угрожает только порабощение вместо свободы. Нет! Дело идет о потере вами господства и об опасности со стороны тех, кому оно ненавистно. Отказаться от этого владычества вы уже не можете, даже если кто-нибудь в теперешних обстоятельствах из страха изобразит этот отказ как проявление благородного миролюбия1. Ведь ваше владычество подобно тирании, добиваться которой несправедливо, отказаться же от нее — весьма опасно. Такие люди, убедив других, скорее всего погубили бы город своими советами, как погубили бы собственное государство, основав его где-нибудь. Ведь миролюбивая политика, не связанная с решительными действиями, пагубна: она не приносит пользы великой державе, но годится лишь подвластному городу, чтобы жить в безопасном рабстве.
7. Погибшие защитники Афин, по мнению Перикла, обеспечили себе славу и коллективное бессмертие через причастие к этой афинской парадигме параномики в рамках тимономики НGB, которая определяет их жертвенную сопричастность идеальной жизненной форме (В) афинского полиса. Помимо тимономики Перикл безусловно стремится мобилизовать своих слушателей на деяния и борьбу за интересы, блеск и могущество, родного полиса. Идея человеческих деяний, подвигов, отличий (дифференциальная линия НВ), повиновения властям и труда (инструментальная линия HF) в контексте коллективной самореализации и властного утверждения (правая часть верхней горизонтальной сигнификативной линии ВF) совершенных полисных форм, в данном случае определяет еще один вовлеченный в Перикловское мировоззрение тип идентичности, а именно агономику HBF. Ну, а как результат всех этих усилий возникает и развивается эпиномно/эгономная CFD Афинская имперская система
8. Очевидно, насколько далеко ушла этa Перикловa конфигурация идентичности вдохновленная идеалом самодостаточной в своем коллективном эгоизме демократической тирании Афин от этономной CEB и метаномной CFA ориентации на взаимопомощь СЕ, сострадание ВЕ и справедливость A, как основу жизни полиса, которую мы находим у Гесиода и особенно у афинского законодателя Солона, реформы которого (594 г. до хр.э.) в архаический период истории Греческих городов государств заложили основу для будущего развития афинской демократии. В своем беспощадном анализе (отнюдь не оправдании) коллективного и индивидуального политического эгоизма Фукидид показывает, как этот эгоизм постепенно ведет к распаду общества на враждующие партии олигархов и демократов,которые насмерть столкнулись в гражданской войне (которой до большой степени и являлась во многих городах Греции закончившаяся поражением Афин Пелопоннесская война 431/404г. до хр.э.) а затем после смерти Перикла к триумфу индивидуального корыстолюбивого эгономного политического авантюризма, графически представленного родственником и воспитанником Перикла Алкивиадом, повернувшимся против родного города во имя личного самоутверждения. Именно возвращение в новой критической форме к нравственным и политическим идеалам Солона было целью Фукидида, которого нередко неправильно представляют как сторонника политики с позиции силы. Никто лучше Фукидида не продемонстрировал политический и нравственный тупик в который заводит общество эгономная парадигма идентичности, с неибежностью накапливающая социальные противоречия, приводящие к внешним и внутренним конфликтам, войнам и тирании.
9. Солон противопоставляет свою, основанную на гипономном ВНА опосредовании и преодолении социальных противоречий с помощью компромисных решений систему законов и учреждений манипулятивной эгономной CFD практике ( нарушение нормативных принципов через подстановку взамен нормативной линии СА диссоциативной СF линии, ориентированной на приобретение власти F любыми средствами, следующей затем безпошадной растраты обладателями этой власти ресурсов общества через тематизацию диспозитивной распорядительной линии FD и эксплуатацию этих ресурсов и политических противоречий ради собственной личной выгоды, отображаемую в нашей схеме репрезентационной линией DC) реакционеров или беспринципных радикальных демагогов, приносящих гражданский мир в жертву собственным корыстным интересам и ненасытной жажде обогащения.
10. Развернутую критику эгономной политики Солон дает например в четвертом фрагменте, (сохранившемся в цитате знаменитого афинского оратора Демосфена), где он пишет:”Наше государство никогда не погибнет от замысла Зевса, или согласно намерениям блаженных бессмертных богов, ...однако наши граждане сами, благодаря своим неразумным деяниям и подчинению власти денег, хотят разрушить великий город, и мышление вождей народа несправедливо, несомненно, что они испытают много страданий вследствие их великой надменности. Ибо они не знают как устранить излишества или как упорядоченным и мирным образом управлять празднествами...они обогащаются с помошью уступок неправедному поведению, не щадя ни священной ни частной собственности, они жадно воруют одни из одного, другие из другого источника, и у них нет почтения к величественным основам Справедливости, которая является молчаливым свидетелем прошлого и настоящего, и которая со временем несомненно придет и потребует воздаяния. Это воздаяние теперь настигает весь город, как неминуемая рана, и город начинает впадать в жалкое рабство, которое вызывает гражданские распри и пробуждает войну, приводящую к потере многих из их замечательых юношей. Ибо любимый город быстро разрушается под ударами врагов среди заговоров, устраиваемых неправедными. (Солон, 4).
11. В каком же отношении находится к этой занимающей промежуточное положение между идеализмом Солона и откровенной эгономикой эпиномно/параномной Перикловой конфигурации идентичности философия Сократа? Мы обсудим эту тему в следующей 57й главе.