Не донимайте ветеранов просьбами поведать о войне.
Да, в себе носят они ещё много чего, сравнивая жизни прошлой эпизоды с моментами жизни настоящим. И как только нальютя мысли силой правды поведают, расскажут обо всём они, как выдохнут, и голос их сильный зазвучит чётко, точно выстроивая ряд логический А сколько ещё воспоминаний, к которым ветераны не знают как подобраться и уносят с собой.
Настраиваться на воспоминания ветеранам с каждым разом всё сложнее. А как легко можно вспугнуть неосторожным или пафосным фальшивым словом драгоценную частичку памяти воевавших, как легко можно порвать настроенную в лад с памятью струну их воспоминаний любым неосторожным движением. Сколько историй мы не дослушали так в детстве у отца, когда он, видя несерьёзность мальцов, и непонимание, замолкал на полуслове.
Истинные ветераны, труженики войны, вынесшие на своих плечах всю её тяжесть - не любили вспоминать о войне и рассказывать. Ну разве будет нормальный человек бравировать перед подрастающими сыновьями тем, как он вшами заеденный, дизентерией замученный, голодный, в рваной форме с застиранными бурыми пятнами крови от прежнего убитого, не смотря ни на что вставал, поднимался в атаку с винтовкой 187...года выпуска, а то и вообще с дубьём каким-нибудь и боялся не немцев впереди, а пьяного смершовца сзади с пистолетиком, потому что если отстанешь, пристрелит он тебя в затылок тут же, как дезертира какого. И кто будет у ветерана такое слушать о воинах-победителях. Им и самим не хотелось унижать себя этими удручающими картинами, а других часто и не было. Вот так и появлялись "ряженые ветераны" с заученными с книг бойкими байками о войне, настоящей то войны так и не хлебнувших...
"От героев былых времён не осталось уже имён, тех кто выдержал смертный бой, стал золой, стал травой..." Песня - мороз по коже... Будем помнить, чтим, не забудем...
* * *
– Пап, а почему у тебя один только орден,– приставали мы маленькие братья с разбегу с расспросами к отцу.
– А потому что прикручен, а то бы и его не было, – отшучивался отец, намекая, что старшие сестры–соплюшки ещё до моего рождения цепляли отцовские медали себе на одежонку вместо брошек и значков, форсили по деревне и, естественно, всё растеряли.
Потом уже в 70-ые годы, когда ветераны стали встречаться в День Победы, через военкомат отец всё утерянное восстановил и получилась приличная для простого пехотинца наградная планка. Хоть в первые три года войны бойцов и не так щедро осыпали наградами. А раз есть медали, то мы мальцы искренне считали, что отец и фашистов бил и танки взрывал. Отец же отвечал, помню, всегда одинаково, что воевал, стрелял – за это и орден дали…
Много позже приезжал я на каникулы и помогал отцу рубить сруб нового коровника...
– А не поднять нам, Жорка, это бревно-то, – сокрушался отец.
Я, бравируя словечками (студент всё–таки с Питера), приводил примеры о том, что человек в состоянии аффекта бывает способен поднять тяжесть свыше своих возможностей, совершить то, что в обычное время ему не по силам.
– Способен, говоришь, бывает? – Задумчиво переспросил отец, присаживаясь на бревно, – Вот и я орден-то, помнишь, всё спрашивали, похоже, в этом, как ты там его, эффекте?... короче, получается со страху заработал,- выдохнул отец.
Я замираю, боясь помешать отцу, а он, всё больше волнуется, погружаясь в те события, продолжает.
– Напали на нас немцы ночью, проспали часовые. Очнулся – кто–то по ногам пробежал. Слышу возня, стоны, хрипы и звуки булькающие, как–будто бычку годовалому горло перерезали. А откуда в траншее бычок? Понял сразу, это нас сонных, живых режут молча.
Ужас! Волосы дыбом. Дернулся спросонья бежать, туда, сюда, темень, кругом стоны, паника. Наткнулся в темноте - двое, ногами сучат и вытягиваются уже в предсмертных судорогах. Всё, сейчас и меня, думаю, не пропустят... Трясёт всего... И злость пришла! Загрызу, первого встречного поперечного! Нашарил что–то тяжёленькое подвернулось, машу, тычу в темноту, как тележной осью, мычу спросонья: «Не подходи – пришибу бл..». Ну как, когда деревня на деревню дрались… И, чувствую, зацепил кого–то, хорошо так, только челюсть чавкнула.
– Слава Богу, оказалось..., – передохнув, после паузы продолжил отец,–оказалось ДП схватил за дуло, снаряженный с диском и с сошками, перехватился, затвор передёрнул и короткой очередью с рук в небо - обозначил, кто здесь хозяин. Суйся теперь. В пламени выстрелов различил разбегающиеся и как будто проваливающиеся сквозь землю контуры и свою тень сзади на стенах построек – огромную и с пулемётом в полный рост.
– А тут и командир подбегает, орёт: «Стреляй, стреляй!» Тут уж и я окончательно пришел в себя, сошки на бруствер, приклад в плечо и весь диск в их сторону разрядил. Диска и на минуту не хватило. Но за это время другие бойцы запостреливали…
– По темноте немцы отошли. Их разведчики, наверное, "за языком" приходили, но так никого и не взяли, офицера не выследили, а рядовые все наши убитые остались на месте… И все убиты с одного удара ножом. Выученные, здоровые фрицы были. Следы сапог 45 размера со шляпками гвоздей в глине отпечатались. Уж как они меня пропустили – не знаю... Но и у диверсантов выдержка-то тоже не железная. Тоже боятся. Выдавили пулемётом мы их подальше от наших позиций в низину в небольшой лесок. Они-то надеялись,что там отсидятся и уйдут затемно, а у нас там каждый куст пристрелян. Рассвело быстро, мы их минами и закидали. Мин не жалели, злые были очень на них. Где фриц обозначился туда мы минами и долбили. Понавешали их кишков на кустах. Думаю,что ни один не ушёл...
– Но как так я тогда махался дегтярём, а потом с рук стрелял, ума не приложу – тяжёлый ведь зверюга и отдача страшная, – удивлялся отец. – Пробовал я потом пострелять с рук в спокойной обстановке - дольше трёх выстрелов не мог удержать. А там-то очередью поливал! Командир подводя итог говорил, – не начни работать пулемёт – неизвестно, чем бы всё кончилось, и перед строем объявил о представлении меня к награде за отражение нападения диверсантов.- Вовремя открыл огонь, пусть и не прицельный, но там и одна тень бойца в полный рост, поливающего из пулемёта, заставила диверсантов отойти. А часовых, что прозевали, перед строем арестовали и под трибунал. Молодые совсем... Хорошо,если штрафбат...
– "Эх, война, война, война. Что же ты наде-е-лала"? – затянул было отец, но голос его дрогнул, осёкся...
– А-а-а,– срывается он с места, маскируя окриком предательский всхлип,– чего расселись, давай берём бревно что ли. Сходу его и на место... И р-а-а-з, как тут и было...
– "Сколько девок, сколько баб сиротами сделала", – допел куплет речетативом, воткнул топор в торец бревна, – вот так и бывает, один со страху помер, другой ожил...
Теперь-то я понимаю, почему раньше нам маленьким отец не любил рассказывать о войне — не хотел он нас ещё не окрепших нагружать тяжёлыми, страшными воспоминаниями, да тогда бы и мы в его рассказах многого просто не поняли. Не принято было, например, в ту пору ура-патриотизма говорить, а тем более признаваться в страхе на войне. А страх на войне был и порождал как трусость, так и храбрость, доводя "кого до ордена, ну а кого до вышки."
И кому, как не сыновьям хранить память отцов о войне,
чтобы передать эстафету памяти детям, внукам, правнукам.
Чтобы понимали!
Чтобы помнили! Слов - 1140
Автор—Кутьин Ю.А.
В.ВЫСОЦКИЙ. ШТРАФНЫЕ БАТАЛЬОНЫ
https://www.youtube.com/watch?v=OXSOQbsOmg8