Опять 6 утра. Будильник орёт, как сумасшедший. За окном ночь, вьюга и холод.
Как-то сам собой на ум приходит Иван Денисович и его один день. От этого становится немного легче. Всё-таки на развод хоть и надо, зато добровольно. И вместо валенок – кроссовки. Да и хоть вокруг почти такая же Сибирь, на работу на машине едешь, в тепле. И за работу вроде как деньги дают – и немалые по мировым меркам: всё-таки Канада. А смысл и чувства почему-то такие же, как срок отбываешь. Только еще и сам о себе заботишься: камеру снимаешь, еду покупаешь, вертухаям с каждого чека зарплату платишь, сам себя на развод будишь. И при этом ужасно боишься что-либо нарушить или сбежать. Запах и первый глоток кофе разгоняют сон и мрачные мысли. Ну а первая сигарета вообще возвращает к жизни. Вот и рассвет начинается, вот и хайвэй, и любимая Арбенина. Нет, всё не так плохо, даже где-то хорошо. От климат-контроля тепло и уютно. И вроде недели середина, но скоро пятница, и накатить можно будет…
А вот и шоп мой, я первым приехал. Двери еще закрыты, значит можно лишнюю сигарету выкурить. Из утренних сумерек и гарбич бинов появляется Панджо – старенький и вредный индус. Мы вместе работаем: перебираем какие-то проекты, перекладывая их с полки на полку. Работа глупая, нудная и отупляющая. Как раз то, что мне сейчас нужно после потери семьи и смысла существования. Но и тут находятся свои дебилы и своя цивилизация, со всеми соответствующими социальными градациями. Можно подумать, что нам всем её в жизни не хватает. Но люди есть люди. Куда бы их не занесла судьба, они тут же начинают организовываться и создавать привычные им условия.
Правила просты, как в тюрьме: появляются свои лидеры, вокруг них вьются шестерки, и формируется недовольная оппозиция. Как правило, оппозиция всё время ущемлена. Собственно, поэтому она и недовольна, потому и против. Её лидер сам хочет занять правящий пост, чтобы самому кого-то ущемлять. В общем – вечная история.
Я по типу своего характера не приемлю общества в целом. Я не занимаю ничьей стороны. За это меня не любят ни те, ни другие. Я выбрал для себя позицию тупого придурка. На все вопросы отвечаю либо вопросом, либо говорю, что не понял и переспрашиваю по десять раз. Работает безотказно. Все начинают считать тебя чокнутым и мало-помалу забывают о твоём существовании. Вообще тут (я имею в виду Америку) только так можно и выжить нормальному человеку. Если бы я понял это лет десять назад, скольких бед и потери нервов можно было бы избежать! Но, как говорится, каждый проходит этот путь сам, и у каждого он свой. Рабочий день начался, как обычно, с отметки карточки часов. Эта процедура двух-трех секунд занимала у нас по 10 минут. Рабочие подолгу её рассматривали, сверяли со своими записями, обсуждали предстоящие овертаймы. Работы, настоящей работы не было давно. Люди уже забыли,что такое бизи. Чтобы народ совсем не одичал и не разленился, супервайзеры упорно искали, чем нас всех занять. Мы то делали вид, что замеряем помещение, то переставляли мебель с одного места на другое. В общем, главное было – не стоять на месте и особенно – не разговаривать. Кстати, очень интересный запрет. Это абсолютно глупое правило почему-то стараются соблюдать везде. Наверное, так учат менеджеров управлять людьми. Даже взрослые люди начинают вести себя, как дети на уроках: шушукаться, многозначительно переглядываться и виновато опускать глаза, если их застукали. Но странное дело: стоит прозвенеть звонку на перерыв, как у всех тут же закрывается рот. Как только запрет снят, так вроде и говорить не о чем. А звонок этот на перерыв, у людей, которые долго тут работают, вызывает выделение желудочного сока, как у собаки Павлова. И когда они выходят на пенсию, то жены или сиделки кормят их с помощью специальной гуделки. Её наверно вручают пенсионеру вместо грамоты за выслугу лет. Я с утра пообщался со шриланкийцем Прадо. Еще ребенком его привезли в Канаду, и он неплохо пообтесался за это время. На вид был совершенно жуткий тип – смуглый, как цыган, толстый и страшный, но весьма неглупый, со множеством связей и ответами на многие вопросы. Сначала я было думал, что он мужик неплохой, но жизнь показала, что – жополиз и трепач. Но поговорить с ним мне иногда было интересно. Когда нас бестактно прерывали, ничего не оставалось делать, как пойти и найти себе какое-то занятие. Я уже месяц перекладывал какие-то бумаги из кабинета на рабочий стол в цеху. Причем один день я носил их туда, а на следующий – оттуда. Я просто психологически устал это делать. Хоть бы какая сволочь остановила меня и спросила, чем я занимаюсь! Хотя везде было понапихано камер слежения, всем было наплевать.
От скуки я подошел к рабочему столу Панджо. Старый индус со съехавшими на нос очками внимательно изучал какой-то чертёж. Делал он это последние дня четыре. Я подошел и тоже уставился в план эвакуации при пожаре. Так мы провели около часа: просто стояли и тупо, молча пялились в этот дурацкий план.
– О чем думаешь? – внезапно спросил он.
От неожиданности я вздрогнул. Маленький, черный, с седыми волосами и сморщенным лицом – он напоминал какую-то ведьму или старого измученного демона. Акцент и голос у него тоже были ужасными. Но я понимал его кваканье лучше, чем чистую английскую речь. – О том, как поскорее свалить из этой чертовой страны, – не задумываясь, ответил я. – Ну что ж, пока молодой – попробуй. Ты сам откуда? – Из Одессы, с Украины. – А это где? – Про Россию слышал? – А как же! – В общем, там и Украина. Понятно? – Понятно. Я-то сам из Дели, но Индию покинул сорок лет назад. В Африке работал, всю её перешел вдоль и поперёк. – Отчего сюда сразу не приехал? – Так говорю же, в Африку хотел попасть. Нравится мне там. – А чего же тогда уехал? Жил бы и сейчас. – Война. Убили всех моих, так я вот на старости лет сюда и попал. Всё же медицина тут бесплатная, на это и клюнул. А сейчас вижу, что лучше бы я в Намибии остался. Да нет уже ни денег, ни здоровья всё заново начинать. Да и эти проклятые манго вармс… Как вспомню – в дрожь бросает.
– А это еще что такое? – Да это черви такие. Постирал, к примеру, ты рубашку. Драеров там нет, и так жара всё время. Повесил сушить на улицу – там какая-то муха сядет и яйца отложит. Ты рубашку эту потом одеваешь и, ничего не подозревая, носишь. А примерно через день замечаешь какие-то красные точечки на теле. Ну, думаешь – скин раш, от жары. К вечеру они начинают как-то побаливать, а ночью тебе уже не уснуть от боли. Каждый час черви вырастают на пол-инча. Вытащить самому невозможно. Прямо чувствуешь, как они тебя едят. Только местные доктора их и вынимают. Очень болезненная операция. Я таких как-то десяток в себе носил за один раз.
Старик стал задирать рубашку и показывать шрамы от операций. Они меня мало интересовали, но я для приличия посмотрел. Видно было, что он ими гордится, как боевыми ранениями. Панджо еще что-то говорил, говорил, а у меня перед глазами уже плыли пейзажи Африки: саванна, львы, жирафы… И всё это в такой туманной, утренней дымке, как обычно показывают в кино. Черные аборигены танцуют свои танцы в ярко раскрашенных одеждах. Я почти что слышал саунд какой-то африканской мелодии…
Вот так смотришь кино: всё красиво и привлекательно. Прямо, как тогда, когда представлял себе Канаду с индейцами и суровой, но завораживающей северной природой, великими озёрами и реликтовыми соснами. Хорошо, когда находится такой человек, который вовремя скажет что-то вроде: «Там же манго вормс везде, пойзен ави или комары убийцы!» И сразу как-то уже не так и хочется туда ехать. Вспоминаешь, что там еще львы и крокодилы разные, и вода не чистая, и все не так уж и прекрасно, а даже наверное совсем наоборот. Только когда ехал я в Канаду… Не Африка конечно, но никто мне про местную гнусность ничего не говорил. Даже напротив, хвалили очень. Такое впечатление, что это – как в той сказке, когда кто-то попал в идиотскую ситуацию, сидит по уши в собственном дерьме и всех приглашает присоединиться. Мол, хорошо мне очень, и вам так же будет. Правду не говорит, ведь как тут признаться? Тогда вроде сам, как дурак. А когда еще дураков наберётся, так это уже не дураки, а комьюнити.
Теперь уж и до ланча недалеко, минут десять еще. А там еще два часа – и свобода. Только вот ждешь её, ждёшь, а толку от неё никакого, от свободы этой. Разве что думаешь больше и куришь чаще. Вот до пятницы дотяну, так сбегу от этой жизни на пару часиков через бутылочку Рома: посмотрю, как оно там, на воле – и обратно в стойло. Я же не алкоголик, я от свободы устаю.