История первого заграничного путешествия Гоголя весьма любопытна, вместе с тем обстоятельства связанные с ним не до конца прояснены.
Со стороны это путешествие больше напоминало поспешное бегство, хотя намерение уехать за границу высказывалось Гоголем еще в пору учебы в Нежинской гимназии. В письме к матери от 24 июля 1829 года он приводит целый ряд причин, подтолкнувших его к этому шагу. Путь «в землю чуждую» ему был указан свыше – для того чтобы избежать «бесплодного» петербургского существования. Сильное любовное переживание, ставшее наказанием за промедление, подтолкнуло его к окончательному решению. Позже, уже в Германии, под воздействием местных реалий, озвучивается версия о плохом здоровье и о «присуждении» петербургскими докторами лечения водами в Травемунде [1].
Множение мотивов (ни один из которых в полной мере не оправдывает себя) воспринимается, как желание сокрыть Гоголем истинную причину своего отъезда. В.В.Гиппиус писал по этому поводу: «Гоголю привыкли не верить и считать все, что он говорит о себе – если об этом не знал Данилевский или Прокопович – мистификацией. Но спрашивается, во-первых – желая мистифицировать, неужели мистификатор не сумел бы сделать это более расчетливо, не громоздя один мотив на другой? во-вторых – почему мотив человеческого поступка должен быть непременно один?..» (Гиппиус В. Гоголь. Л., 1924, с. 24). Но верно и то, что обычной поведенческой тактикой Гоголя было стремление не дать окружающим увидеть истинные причины своих поступков. Дробя картину происходящего он переставляет акценты с главного на второстепенное. Уже после возвращения из-за границы он писал матери: «Я не в силах теперь известить вас о главных причинах, скопившихся, которые бы, может быть, оправдали меня хотя в некотором отношении» (Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 14 томах. Б.м., 1937-1952. Том X, с. 159. Далее с указанием в скобках номера тома и страницы).
По мнению большинства исследователей, единственным объяснением поездки – о котором сам Гоголь умолчал – может служить провал «Ганца Кюхельгартена». Причины указанные им в письмах, могут казаться сколь угодно надуманным и малоубедительным, но, по справедливому замечанию В.И. Шенрока, они были рассчитаны на восприятие матери (Шенрок В.И. Материалы для биографии Гоголя. М., 1892. Т. 1. С. 184), разумеется, что история с «Ганцом Кюхельгартеном» могла стать ей известна только в случае успеха поэмы.
Неудачу «Ганца Кюхельгартена» обычно рассматривают лишь в одном плане – как неудачу творческую. Но совершенно очевидно, что при решении издать поэму Гоголем двигало не только стремление к творческой самореализации.
Первые письма Гоголя домой наполнены жалобами на столичную дороговизну и нехватку денег [2]. Ожидаемый вроде бы путь, который мог обеспечить Гоголю достаточную финансовую самостоятельность, – карьера чиновника - не претворяется им даже в начальной стадии. Деньги он планирует заработать иными способами: намеревается поставить в столичном театре отцовскую комедию, просит родных собирать материалы о малороссийских нравах и обычаях. Но главные надежды он возлагает на свою поэму.
Обращает на себя внимание следующее место предисловия к книге: «Предлагаемое сочинение никогда бы не увидело света, если бы обстоятельства, важные для одного только Автора, не побудили его к тому». Такими обстоятельствами - важными для одного только автора - являются его финансовые затруднения [3]. Гоголь был всегда строг к своему творчеству и, видимо, нет оснований предполагать, что вначале было по-иному [4]. Указание на то, что именно потребность в деньгах стала главной причиной издания книги, обнаруживает себя в письме к матери от 30 апреля 1829 года. Озабоченный безденежьем, он писал: «Как в этом случае не приняться за ум, за вымысел, как бы добыть этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире, вот я и решился… Когда наши в поле – не робеют» (X, 138-139). Все остальные его проекты пока находятся лишь в стадии задумки и их осуществление напрямую зависит от материалов, которые он просит в этом письме прислать из дома. Судя же по тому, что деньги он планирует добыть в самое ближайшее время, под «вымыслом», на который он возлагает свои надежды, здесь может подразумевается только «Ганц Кюхельгартен». Буквально через несколько дней рукопись поэмы будет передана им цензору.
Почему же Гоголь предпочел вместо - пусть и относительного – достатка, который ему могло дать жалованье чиновника, искать деньги способами гораздо менее верными.
Имея выстроенную биографическую канву, видимо стоит признать, что приехав в столицу, Гоголь не отказался от мысли о путешествии за границу [5]. Поездка не просто предполагалась умозрительно, он планировал уехать при первой возможности - и деньги от издания книги, были нужны ему именно для этой цели.
Уже в школьные годы у Гоголя вырабатывается идея синергизма, проявившая себя в первую очередь в уверенности, что наивысший результат самоутверждения и самореализации может быть им достигнут только в случае совмещения центра(ant. окраина) и личного акме. 26 июня 1827 года он пишет из Нежина Г. Высоцкому, который к этому времени уже перебрался в столицу: «Я иноземец, забредший на чужбину искать того, что только находится в одной родине…» (X, с. 970. Гоголь, оканчивая курс обучения в гимназии, воспринимает себя принадлежащим к другому миру. Его цель – Петербург. Однако уже в этом письме возникает тема более дальнего путешествия. «Ты уже и успел дать за меня слово об моем согласии на ваше намерение отправиться за границу, - писал он Г. Высоцкому. – Смотри только вперед не раскаиваться! может быть, мне жизнь петербургская так понравится, что я поколеблюсь, и вспомню поговорку: не ищи того за морем, что сыщешь ближе» (X, 98).
Петербургская жизнь Гоголю не понравилась. Возбуждение от возможности наконец-то свидеться со столицей, сменяется мгновенным и сильным разочарованием. Встреча с Герасимом Высоцким, который должен был его ввести в круг своих петербургских знакомых, не состоялась. Попав в столицу, Гоголь оказался в положении, которого больше всего страшился, и которого стремился избежать, покидая родной дом, запертым в «черную квартиру неизвестности в мире». Занятия не по чину, а по душе – не находилось. А после того как Данилевский поступил в школу гвардейских подпрапорщиков он остался фактически один в чужом городе [6].
Незадолго до отъезда из дома Гоголь писал П.П. Косяровскому: «Я еду в Петербург непременно в начале зимы, а оттуда бог знает, куда меня занесет, весьма может быть, что попаду в чужие краи, что обо мне не будет ни слуху, ни духу несколько лет…» (X, 131-132). Петербург – место, где пересекаются его главные интересы, открываются возможности для самореализации в самых разных областях, будь то, все-таки, карьера чиновника, литература или любое другое поприще. Почему же Гоголь так стремился в чужую землю? Он не настолько свободно владел иностранными языками (особенно немецким), чтобы за границей не почувствовать себя как в пустыне. Однако, кажется, это именно то, к чему он и стремился.
Гоголь считал, что основа высшего знания уже заложена в нем, и что его задача - научиться использовать данные ему таланты, стать верным инструментом для передачи этого знания. Всю жизнь главными своими недостатками он считал незрелость, излишнюю поспешность, совершенно уверенный, что сама основа его действий верная. Гоголь бежит из Петербурга, в том числе потому, что не может якобы обрести здесь на службе «богатый запас опытов и знаний» (X, 146). Несмотря на всю свою юношескую самоуверенность, Гоголь вполне понимал огрехи своего школьного воспитания. Все свои успехи он приписывает исключительно самообразованию.
Имаго Гоголя было сопряжено со стремлением избежать у окружающих связи между «готовой формой» и «подготовительным процессом». В мире насекомых не обладая достаточным знанием порой невозможно связать личиночную стадию насекомого и взрослую особь, гусеницу и бабочку. Гоголь хотел сразу предстать зрелой, сформировавшейся личностью. Период становления, процесс метаморфозы – все это должно было остаться сокрытым от мира. Для этого и нужна была пустыня. Лучшая пустыня в его представлении – заграница [7].
Гоголь пишет матери, что этот путь был указан ему свыше. «Он <Бог> указал мне путь в землю чуждую, чтобы там воспитал свои страсти в тишине, в уединении, в шуме вечного труда и деятельности, чтобы я сам по скользким ступеням поднялся на высшую, откуда бы был в состоянии рассеивать благо и работать на пользу мира» (X, 146). Это находится в определенной традиции. Канонический пример – после принятия крещения Иисус удалился в пустыню, чтобы подготовится к своей миссии, что было вполне рационально, учитывая его намерение предстать в новом качестве перед людьми, среди которых он прожил всю жизнь. Подобная практика широко описана в житийной литературе. Удаление от мира, связанное с самовоспитанием, – обычная в таких случаях модель поведения, к тому же вполне понятная для его матери. Оно осуществляет обязательный разрыв между прошлой жизнью человека и той, которая ему предстоит, и именно в этом смысле «пустыня» была столь важна для Гоголя. Поэтому анонимность его пребывания в Петербурге в этот период – обязательное условие. Каких-либо следов активного стремления завоевать столицу в этот период не обнаруживается. Для Гоголя это в первую очередь значило бы «засветить» свое имя: в послужном списке чиновника или на страницах литературного журнала.
Его поведение в этот период было построено на тактике выжидания – на том, что его «таланты» будут приняты как данность. Прибыв в столицу, юный Гоголь питал надежду на мгновенное и безусловное признание, на то, что ему уготовано сразу занять высокое место на социальной лестнице [8]. Но одних рекомендательных писем оказалось мало, никаких значительных должностей за одни «красивые глаза» ему предложено не было. Сам же кандидат не счел нужным проявить немного больше настойчивости и сговорчивости. Его литературные эксперименты (стихотворение «Италия») также не были замечены.
Удаление Гоголя не сходно с обычным представлением о жизни отшельника [9]. Самосовершенствование не связывается им с самопогружением. Пока он еще не чувствует необходимости заглядывать вглубь себя. Он едет трудиться, бежит от лени и «безжизненного пребывания» - это должно стать воспитанием характера. «Нет, мне нужно переделать себя, - писал он матери, - переродиться, оживиться новою жизнью, расцвесть силою души в вечном труде и деятельности…» (X, 149). Парадоксально, но единственное конкретное упоминание о своем возможном занятии за границей – это писательство.
Что же мешало Гоголю заниматься тем же самым в Петербурге? По его плану остаться в столице имело смысл только в случае максимального удовлетворения его притязаний [10]. Отсутствие мгновенного признания не создало необходимого разрыва в его жизни. Он должен был начинать с того, что казалось быуже завершил в Нежине, с ученичества. Гоголь не зря столь старательно избегал поступления на службу. Став чиновником он переставал принадлежать самому себе. О поездке за границу можно было бы забыть.
***
В Петербурге тема поездки за границу всплывает в письме к матери от 22 мая 1829 года: «Всё состояло в следующем: мои небольшие способности были призрены, и мне представлялся прекрасный случай ехать в чужие краи. Это путешествие, сопряженное обыкновенно с величайшими издержками, мне ничего не стоило, всё бы за меня было заплачено, и малейшие мои нужды во время пути долженствовали быть удовлетворяемы. Но вообразите мое несчастие, нужно же этому случиться. Великодушный друг мой, доставлявший мне всё это, скоропостижно умер, его намерения и мои предположения лопнули» (X, 143). Гоголь почему-то считает это известие не слишком для нее утешительным. Какие именно способности Гоголя могли привлечь внимание неизвестного «друга» не совсем ясно. В этот период Гоголь был активно занят изданием поэмы и, кажется, пока ни в чем другом себя не проявил.
Опубликовав, как отмечено, достаточно легко в журнале «Сын отечества» стихотворение «Италия», Гоголь первоначально мог надеяться, на покупку рукописи кем-то из издателей (например, тем же Булгариным). Тем более что, по предположению исследователей, «Италия» представляет фрагмент первоначальной редакции «Ганца Кюхельгартена».
На наличие подобных надежд указывает и то, что Гоголь просит деньги из дома гораздо позже получения цензурного разрешения на печатание книги. Еще 30 апреля он писал матери: «Но впрочем мои работы повернулись и я, наблюдая внимательно за ними, надеюсь в недолгом времени добыть же что-нибудь; если получу верный и несомненный успех, напишу вам об этом подробнее» (Х, 140). 5 и 6 мая Гоголь посетит цензора К.С. Сербиновича и 7 мая рукопись «Ганца Кюхельгартена» уже будет одобрена к печати. Он, рассчитывает «добыть» в скором времени денег, но об общении с типографией пока явно не задумывается.
Однако пристроить рукопись не удалось. 22 мая он писал матери: «Мои надежды (разумеется, малая часть оных) не выполнилась; хорошо же, что я вдавался уверительно им, хорошо, что я имею достаточный запас сомнения во всем, могущем случиться» (X, 143). Вольно или невольно эти слова, относящиеся к несостоявшейся поездке, накладывается на данное им в предыдущем письме обещание известить о своих удачах или неудачах добыть денег при помощи «вымысла».
Гоголь был вынужден печатать книгу за свой счет. На издание понадобились деньги, которых у него не было, и которые он мог достать только у матери. Зная ее затруднительное положение, и лишь менее месяца назад получив некоторую сумму из дома, он писал: «…всеми силами постараюсь не докучать вам более, дайте только мне еще несколько времени укорениться здесь, тогда надеюсь как-нибудь зажить своим состоянием. Денег мне необходимо нужно теперь триста рублей» (X, 144). Первоначально он намеревался действовать сразу в нескольких на направлениях: «Если в одном неудача, можно прибегнуть к другому, в другом – к третьему и так далее. Самая малость иногда служит большой помощью» (Х, 142). Однако с началом издания книги все остальные проекты были оставлены (постановка на сцене отцовских пьес) или отсрочены (работа с малороссийским материалом). Чувствуется, что в его финансовых ожиданиях произошли определенные изменения.
Письмо с деньгами, полученными 30 апреля, шло около двадцати дней. Срок их получения увеличился до месяца, так как Гоголь к этому времени переехал на другую квартиру. Обычно письма шли несколько быстрее, но даже если Мария Ивановна смогла бы сразу найти нужную сумму, он не мог рассчитывать получить деньги ранее чем через месяц, то есть уже в июле месяце. Реально же этот срок отдалялся на неопределенное время. Однако уже 5 июня было получено цензурное разрешение на выпуск отпечатанной книги в продажу. Столь скорое разрешение финансовой части издания любопытно. У Гоголя могла найтись некоторая сумма на аванс издателям, для того чтобы книга началась печататься, но на то чтобы выкупить тираж из типографии у него явно не было средств.
Есть большая вероятность того, что издание было совершено на деньги, предназначенные для уплаты в Опекунский совет. В письме от 23 июня [11], М.И.Гоголь сообщает П.П. Косяровскому о том, что деньги (1450 рублей) посланы и что она «с казной разделалась за сей год» (Вересаев В.В. Гоголь в жизни. М., 1990. С. 101). О посылке денег сыну М.И.Гоголь пишет только как о намерении. Если считать от этого письма, то крайний срок получения Гоголем денег для Опекунского совета- не позднее середины июля. Гоголь сообщил об их получении перед самым отъездом, в письме от 24 июля 1829 года. Однако деньги, скорее всего, были получены задолго до этого.
Срок уплаты приходился на июнь. Гоголь узнал, что «просрочка длится на четыре месяца после сроку» - и «до самого ноября месяца будут ждать» (X, 148). Четыре месяца просрочки: июль, август, сентябрь, октябрь. Деньги видимо были посланы заранее [12]. Гоголь мог получить их в конце мая, уже после отправленного 22 мая письма, или в самом начале июня. Отсылая деньги для Опекунского совета, мать наверняка должна была сообщить сыну подробности того, с каким трудом их удалось достать [13], а так же об осложнившихся долговых обязательствах, возникших после смерти Д.П. Трощинского. Таким образом, Гоголь не мог рассчитывать на скорую присылку денег, нужных ему для издания поэмы. Скорее всего, они так и не были посланы.
Разрыв между письмом, в котором он просит деньги (от 22 мая) и следующим, в котором он сообщает о поездке за границу (от 24 июля), составляет два месяца. В тоже время несколько ранее (в письме от 30 апреля) Гоголь предлагает более «деятельный» обмен письмами и призывает мать писать к нему два раза в месяц [14]. На это он мог рассчитывать, только будучи сам столь же исправным корреспондентом. Такой разрыв [15] в переписке может свидетельствовать о том, что Гоголь, не надеясь в обозримом будущем получить просимые деньги из дома, истратил на издание своей книги часть суммы следуемой в Опекунский совет, полагая в самый кратчайший срок восполнить недостачу и тем самым скрыть эту аферу от матери.
Обычный тираж издания в те времена составлял 1200 экземпляров. «В начале XIX столетия, в Петербурге, набор и печатание одного печатного листа стоили не более 50 руб., а бумага для 1200 экземпляров около 100 руб.» (Гессен С. Книгоиздатель Александр Пушкин. Л., 1930. С. 22). Если брать печатание по 40 рублей за лист, то 6 листов (71 страница в 12-ю долю листа [16]) будет стоить 240 рублей. В воспоминаниях слуги Гоголя Якима фигурирует цифра в 600 экземпляров (Данилевский Г.П. Знакомство с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. С. 459). Таким образом, печатание «Ганца Кюхельгартена» вполне укладывается в просимые Гоголем 300 рублей. Однако в реальности подобный эконом-проект вряд ли мог удаться. Известно, что печатание собственных книг Пушкину, хотя и полным тиражом, в этот период обходились от 500 рублей. Не могло обойтись в этом деле и без дополнительных расходов. Кроме того не имея других денег определенную сумму Гоголь мог просто «прожить».
П. Кулиш пишет: «Он напечатал его <«Ганца Кюхельгартена»> на собственный счет… и раздал экземпляры книгопродавцам на комиссию» (Кулиш П.А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. М., 2003. С. 141). Книга в лавках продавалась по 5 рублей. Цена за тоненькую книжку стихов никому не известного автора достаточно высокая. Пушкину пеняли за подобную дороговизну его книг. Язвительные замечания по поводу многочисленных подражателей, «только в одной цене» похожих на сочинения поэта появились еще в начале 1829 года (См. Пушкин в прижизненной критике. 1828-1830. - СПб., 2001, с.512-513). Со временем даже появилось словосочетание «пятирублевая поэма». Видно, что Гоголь, выставляя столь высокую цену (цена была напечатан на обложке [16] и, значит, планировалась с самого начала), делал ставку не на доступность книги читателю, не на наработку популярности, а на прибыль. Продажа 600 книг по 5 рублей должна была дать 3000 рублей. 20% составляла доля продавца – 600 руб. При отсутствии других накладных расходов, кроме стоимости издания, доход должен был составить около двух тысяч рублей [17].
5 июля Гоголь значится в списке отъезжающих за границу. 24 июля он пишет матери: «Выезд за границу так труден, хлопот так много! Но лишь только я принялся, все, к удивлению моему, пошло как нельзя лучше; я даже легко получил пропуск. Одна остановка была наконец за деньгами. Здесь уже было я совсем отчаялся. Но вдруг получаю следуемые в Опекунский совет» (X, 148). Предполагать, что он исполнял всю процедуру получения загранпаспорта, не имея в кармане денег или хотя бы не обладая твердой уверенностью в их своевременном получении, видимо бессмысленно. Тем более что по закону владельцу заграничного паспорта следовало в течение недели покинуть пределы России (Чернуха В.Г. Паспорт в России. 1719-1917 гг.. СПб., 2007. С. 245). Публикация объявления об отъезде за границу в «Прибавлениях» к «Санкт-Петербургским ведомостям» происходит ровно через месяц после получения разрешения на выпуск отпечатанной книги в продажу и приблизительно через неделю после предпринятой им московской маркетинговой операции [18]. Он видел, что о возвращении денег, а, следовательно, и о сокрытии растраты, нельзя и думать. Для Гоголя оказалось легче присвоить всю сумму, чем признаться в том, что часть денег была истрачена подобным образом.
Объявление было повторено 9 и 12 июля [19]. «Перед выдачей документов полиция… должна была требовать «порук» с отъезжающего, т. е. сведений об отсутствии обязательств и наличии поручителей. Отсюда же идет и правило предварительной публикации в газетах объявлений от отбывающих за границу (иностранцев, а затем российских подданных), с тем чтобы долги или невыполненные обязательства могли быть предъявлены им до отъезда. В дальнейшем такая практика объявления о предстоящем отъезде приняла вид троекратно помещаемой в газете информации. Для российских подданных это означало еще и необходимость при получении паспорта предъявлять такие объявления в качестве доказательства, что требуемые для отъезда условия соблюдены» (Чернуха В.Г. Указ. изд. С. 240). Указанная Гоголем легкость получения им паспорта достаточно условна, по крайней мере, это не может касаться сроков исполнения процедуры. Объявление о выезде имело смысл печатать только после разрешения на получение заграничного паспорта. Прошение же на его получение возможно было подано еще тогда, когда рукопись поэмы только готовилась к цензуре и он вынашивал надежды продать ее издателям.
23 июля Гоголь составляет доверенность матери на право распоряжаться его частью имения. Вероятнее всего паспорт был получен им накануне.
20 июля в «Северной пчеле» появилось объявление о продаже книги во всех книжных лавках и рецензия на поэму. К этому времени уже все было готово к отъезду, и посылка книги в газету вряд ли могла преследовать те же маркетинговые цели, что и московская операция. Гоголь до последней минуты надеялся на чудо, на то, что все происходящее лишь недоразумение и для всеобщего признания его поэмы не хватает лишь небольшого толчка. Рецензия в «Северной пчеле» была необходима лишь как еще одно «письменное» подтверждение провала книги, чтобы отбросить всякие сомнения.
Перед отъездом Гоголь забрал книги, отданные на комиссию, и сжег. «Он бросился со своим верным слугой Якимом по книжным лавкам, отобрал у книгопродавцев экземпляры, нанял нумер в гостинице, и сжег все до одного» (Кулиш П.А. Указ. соч. С. 141-142) [20].
Поездка не предполагалась быть столь краткой. Собираясь в путь, Гоголь писал матери о свидании не ранее чем «через два или три года» (Х, 149). По крайне мере он ожидал, что застанет за границей зиму. Перед отъездом Гоголь просит мать при случае выслать сто рублей Данилевскому. «Я у него взял шубу на дорогу себе, также несколько белья, чтобы не нуждаться в чем» (X, 150-151). Шуба - вещь, которую можно и одолжить, чтобы избежать лишних трат, но взятое в дорогу чужое белье указывает на стремление Гоголя свести накладные расходы к минимуму. Это указывает на то, что к моменту отъезда на руках у него осталась сумма, гораздо меньше исходных 1450 рублей. А.И. Кирпичников пишет, что «поездка морем в Любек и обратно стоила сравнительно недорого» (Кирпичников А.И.Сомнения и противоречия в биографии Гоголя: Комментарии к биографической канве // Известия Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. - СПб., 1900. - Т. V. - Кн. 2. С. 607). Билет первого класса на пароход до Любека в 1866 году стоил 35 рублей, для второго – 25 и для третьего – 15 рублей. Стол оплачивался отдельно (Савинов М.А. Пароходные общества // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия в 3 т. Т. 2: Девятнадцатый век. - Кн. 5. - СПб., 2006. С. 94). К моменту поездки Гоголя стоимость билета, конечно же, несколько отличалась, однако все-таки была вполне сопоставима. По собственному признанию Гоголя, сообщенному, правда, в первый день по прибытии в Любек, жизнь за границей - «дешевле петербургской» (X, 152). Его пребывание в Германии ограничилось весьма небольшой зоной – Любек, Травемюнде, Гамбург. Такое путешествие не могло потребовать много денег [21].
Поездка, к которой он столь стремился, в конечном итоге оказалась вынужденной. В этом ее парадокс. Гоголь поставил себя в положение, когда он просто уже не мог не ехать. Сильнейшее смятение не способствовало нужному душевному настрою, соответствующему цели поездки, что во многом свело на нет весь ее смысл. Столкновение с действительностью разрушило остатки иллюзий. «Никакого особенного волнения не испытал я» (X, 154) – признавался он матери о своем свидании с заграницей. Умозрительность поездки вошла в противоречие с реалиями жизни – без свободного владения языком, без возможности зарабатывать каким-либо образом деньги для существования. Он начинает «проситься» обратно едва ступив на чужую землю.
Вернувшись Гоголь не оставил своих намерений. Поездка за границу в 1836 году преследовала во многом те же цели. Комплекс имаго заставил Гоголя вновь бежать из России, теперь уже на долгие годы.
[1] С 1802 года Травемунде (совр. Травемюнде) — морской курорт, один из самых известных и старинных в Германии.
[2] О столичных ценах Гоголь был заранее осведомлен Высоцким. Сразу по приезде в Петербург – в первые же несколько дней – Гоголь полностью обновил свой гардероб.
[3] Позже он напишет по поводу первого тома «Мертвых душ»: «Неужели мне говорить, что меня притиснули обстоятельства, и, желая добыть необходимые для моего прожития деньги, я должен был поторопиться безвременным выпуском моей книги?» (VIII, 291).
[4] 24 июля 1829 года, уже после истории с «Ганцом Кюхельгартеном», он писал матери: «В тиши уединения я готовлю запас, которого, порядочно не обработавши, не пущу в свет, я не люблю спешить, а тем более занимать поверхностно» (X, 150).
[5] В.В. Гиппиус писал, что разочарования и неудачи петербургской жизни подтолкнули Гоголя к тому чтобы «вернуться к своему старому, поколебленному, но не отвергнутому плану – осуществить свою миссию – за границей» (Гиппиус В. Указ. соч. С. 24). Ю.В.Манн вплотную подводит к мысли о том, что в Петербурге Гоголь не оставил мыслей о поездке: «…еще не было издевательского отклика Н.Полевого, неуспеха у книгопродавцев и читателей, поэма вообще не вышла из типографии, а Гоголь взвешивал или, может быть, даже принял свое решение. Значит, оно было результатом более долгого и глубокого процесса, чем только переживания по поводу «Ганца Кюхельгартена»» (Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. М., 2004. С. 162).
[6] Одному существовать в материальном плане стало гораздо труднее. Гоголю пришлось переехать на новую более дешевую квартиру. Вскоре вместе с ним поселился приехавший из Малороссии (ближе к середине июля) Н.Я.Прокопович. Но его приезд мало повлиял на планы Гоголя.
После смерти писателя Прокопович оказался фактически единственным, кому было известно о принадлежности Гоголю авторства «Ганца Кюхельгартена». Вряд ли это произошло благодаря их совместному проживанию, как об этом пишет П. Кулиш. Гоголь слишком оберегал свою тайну от посторонних глаз. Уезжая, Гоголь бросил в Петербурге без документов своего слугу и до его возвращения тот жил вместе с Н.Я. Прокоповичем. Вероятнее всего эта история стала известна приятелю Гоголя именно от Якима Нимченко, который мог не знать названия книги, но заинтересованному Прокоповичу не составляло особого труда это выяснить. Достаточно было просто порасспрашивать в книжных магазинах.
С приходом весны ощущение одиночества усугубилось и другой причиной: «В это время Петербург начинает пустеть, все разъезжаются по дачам и деревням на весну и лето» (Х, 140). После возвращения, в письме к матери от 2 февраля 1830 года, это стало еще одним возможным оправданием его недавнего бегства из столицы. «Вы помните, я думаю, как я всегда рвался в это время на вольный воздух, как для меня убийственны были стены даже маленького Нежина. Что же теперь должно происходить в это время, когда столица пуста и мертва, как могила, когда почти живой души не остается в обширных улицах, когда громады домов с вечно раскаленными крышами одни только кидаются в глаза, и ни деревца, ни зелени, ни одного прохладного местечка, где бы можно было освежиться! Не мудрено, когда прошлый год со мною произошло такое странное, безрассудное явление; я был утопающий, хватившийся за первую попавшуюся ему ветку» (Х, 167).
[7] Здесь его стремление «удалиться в пустынь» близиться к крайности - не просто иная страна, а новая земля, край света. По воспоминаниям А.С.Данилевского Гоголь вел разговоры об Америке.
[8] Служба не связывалась им с какой-то традиционной формой. Самоощущение юного Гоголя в этот период точно передают слова одного из героев повести Александра Грина «Приключения Гинча»: «Гордый и самолюбивый, я мечтал быть победителем жизни, но, не обладая никакими специальными знаниями, естественно, стремился открыть в себе какой-нибудь потрясающий, капитальный талант…» Но если героя Грина привлекала литература, то Гоголь о подобной карьере для себя не помышлял.
[9] Не сходно оно и с действием героя его поэмы. Если Ганц бежит из «пустыни», то Гоголь поступает совершенно наоборот.
[10] Это же проявит себя в период поиска места профессора всеобщей истории в Киевском университете.
[11] Письмо написано после получения просьбы прислать 300 рублей.
[12] Сам Гоголь писал по поводу долга: «Можно просрочить по самый ноябрь, но лучше если бы они получили в половине или начале октября» (X, 150). В письме от 30 апреля, сообщив о переезде, Гоголь не указал своего нового адреса. Он будет сообщен только в письме от 22 мая. Предполагать, что Мария Ивановна после получения апрельского письма могла выслать деньги на старый адрес – маловероятно. Деньги, скорее всего, были отправлены ею ранее, до середины мая.
[13] В письме к П.П. Косяровскому она сообщает, что для того чтобы собрать деньги в Опекунский совет ей пришлось занять у Борковской и продать медный куб из винокурни, купленный ею, кстати, лишь в 1825 году вместе с другим оборудованием для расширения винокуренного дела (см.: Назаревский А.А. Из архива Головни // Гоголь: материалы и исследования. Указ. изд. Т. 1. С. 341), одной из немногих статей домашнего хозяйства, приносящей живые деньги.
[14] Это связано с просьбой присылать материалы об «обычаях и нравах малороссиян». «Прошу вас также, маминька, так как переписка наша теперь пойдет деятельнее, писать два раза в месяц – тем более, что сами наблюдения ваши того требуют» (X, 142). В письме от 22 мая, напоминая по поводу своей просьбы, он вновь писал: «Я все с нетерпением ожидаю вашего письма» (X, 144).
[15] Говорить о том, что это был именно разрыв, а не утрата части писем отчасти позволяет то, что Гоголь благодарит мать за «драгоценные известия о малороссиянах» сообщенные ею в письмах от 4 мая (июня?) и 2 июня 1829 года (см.: Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в 23 томах. М. 2003. Т. 1. С. 598) только в письме от 24 июля.
[16] «Ганц Кюхельгартен, идиллия в картинах. Соч. В. Алова. С.-Петербург. Печатано в типографии вдовы Плюшар. 1829 года. 12;. 4 нен. и 71 нум. стр.» (см. Остроглазов И.М. Книжные редкости. Из «Русского архива» / И.М. Остроглазов. М., 1892. С. 18).
[17] Очень часто продажа книг даже популярных авторов затягивалась на долгие годы. Прогнозы Гоголя относительно участи своей поэмы были, видимо, первоначально гораздо более оптимистичны.
[18] Через две недели после выхода книги часть тиража была отослана в Москву. 26 июня в «Московских ведомостях» было помещено объявление о продаже книги у А.С. Ширяева. Кроме того экземпляр книги был послан в «Московский Телеграф» (возможно персонально Н.А. Полевому) для рецензии, и еще один М.П. Погодину. Болезненное стремление к анонимности заставило Гоголя начать продвижение своей книги в другом городе. Не опасаясь случайно раскрыть инкогнито, Гоголь вполне мог убедиться, что книга «не пошла».
[19] В объявлении выставлялся его порядковый номер (1, 2, 3). Копии этих объявлений, а так же комментарии к ним, напечатаны Н.В Большаковой в книге «Гоголь в шинели на исторической подкладке» (М., 2009).
Лишь в третьем объявлении фамилия Гоголя была напечатана правильно. Форму «Гогонь-Яновский» можно было бы посчитать за обычную опечатку, если бы в следующий отъезд история с искажением фамилии вновь не повторилась. В биографии писателя можно найти немало подобных примеров и многие из них сложно списать только на чужую невнимательность. При наличии порядкового номера для получения паспорта было достаточно предъявить только газету с последним объявлением. Учитывая психологию Гоголя можно говорить о сознательном искажении им своей фамилии в первых двух объявлениях.
[20] По свидетельству Якима, книги не только отбирались в книжных лавках, но и «скупались» (Г.П. Данилевский. Знакомство с Гоголем // Указ. изд. - С. 459). Видимо по каким-то причинам некоторые экземпляры действительно пришлось выкупать, и это еще одна статья неучтенных расходов. Однако это не могло носить массовый характер – у Гоголя просто не было на это денег. Поэтому достаточно часто встречающееся утверждение о том, что Гоголь перед отъездом якобы «скупил» все экземпляры книги является неточным. Здесь любопытен еще один факт. И.М.Остроглазов в своей книге «Книжные редкости» (1892) писал о четырех сохранившихся экземплярах книги. Причем два из них – это те, что были посланы Погодину и Плетневу. Все книги, продававшиеся в Петербурге, Гоголь сжег. Однако, что же произошло с московской частью тиража? Были ли эти книги так же уничтожены Гоголем в пору его пребывания в Москве летом 1832 года? В этом случае чтобы сохранить инкогнито их бы действительно пришлось выкупать. И сделать это мог только Яким.
[21] Видимо из-за краткости пребывания за границей, денег на руках у Гоголя оказалось гораздо больше, чем было необходимо. «…По свидетельству Данилевского, во время своей первой заграничной поездки Гоголь накупил множество разных небольших, но чрезвычайно изящных и красивых вещей…» (Шенрок В.И. Указ. соч. Т. 2. С. 84). Он постарался избавиться от денег, служивших напоминанием его не очень благовидного поступка, не захотев вернуть хотя бы часть или приберечь на предстоящее житье-бытье в Петербурге.