Все первые три года войны большое и красивое здание Фрязинской средней школы занимали парашютисты-десантники. Для их подготовки на просторной утоптанной площадке позади школы были возведёны тренажёры для прыжков. Один из них был высотой с трёхэтажный дом. Туда по приставной лестнице по очереди поднимались будущие десантники, пока без парашютов, но в каске и с с автоматом в руках. Боец пристёгивался карабином к стальному тросу, а потом по команде сержанта ослаблял зацеп карабина и срывался вниз – карабин у троса замедлял скорость приземления. Удар о землю был точно такой же, как и при обычном прыжке с парашютом.
Кроме тренажёров на площадке за школой поставили настоящий большой планер, сделанный из прочной фанеры и окрашенный в защитный цвет. Планеру не пришлось участвовать в высадке десантников, так как мы знали, что любой планер после его посадки во вражеском тылу подлежал сжиганию. У этого планера ради удобства при транспортировке обрезали крылья и хвост, а по обеим сторонам фюзеляжа вырезали широкие двери. В одну дверь бойцы входили в планер по крутой деревянной лестнице, а через другую дверь прыгали.
Красноармейцы готовились к прыжкам, как при настоящей высадке десанта, то есть за спиной у них был основной парашют, на груди – запасной. В руках они держали автомат пэ-пэ-ша, и кроме того у каждого из прыгающих был тяжелый походный мешок. Высота прыжка была более двух метров, но каждый красноармеец прыгал по-разному: один - после приземления на ноги вытягивался по земле пластом, будто у него был раскрытый парашют, и его тянуло ветром. Другой парашютист приземлялся без всяких фокусов: просто на полусогнутые ноги и сразу же отходил в сторону, давая место для приземления следующему десантнику.
Как-то раз, когда красноармейцы после прыжков разошлись по своим другим делам я и Мишка Дёмин, решили осмотреть планер. По скрипучей лестнице мы поднялись в просторный фюзеляж летального аппарата. По бокам фанерного корпуса были прикреплены неокрашенные дощатые скамьи – мест на них хватило бы человек на двадцать десантников.
Первым делом мы обследовали переднюю часть фюзеляжа. Там ещё осталось фанерное сиденье со спинкой для лётчика, треснутое плексигласовое окошко и самое интересное для нас – ручка управления полётом с шаровидным набалдашником.
Первым на правах старшего опробовал «управление» планером Дёмка.
- Тяну рычаг на себя – поднимаемся вверх! – с торжеством в голосе говорил Дёмка, ёрзая на жёстком сиденье.- Теперь давлю ручку вперёд. Ура! Поднимаемся!
Всё-таки Дёмка был не чужд фантазёрства. Он был старше нас, третьеклассников, друживших с ним, на полтора года, и называл нас «малолетками», когда мы играли в войну, вооружившись деревянными наганами и такими же саблями.
А сейчас Дёмка сам выступал в роли «малолетки».
- А теперь ты, Бочешка, управляй полётом, - великодушно предложил мне Дёмка посидеть на фанерном сиденье.
А мне не хотелось участвовать в откровенно детской игре. Опасался, что вот-вот подойдет часовой, который обычно стоял перед подъездом школы. И что он не только прогонит нас, но и отправит в военную тюрьму, «губу», как мы ребята, да и все красноармейцы называли гауптвахту.
Дёмка, видя моё нежелание «управлять» планером, нехотя оттолкнул ручку управления от себя и, поднявшись с сиденья и отставив по своей привычке руки слегка согнутые в локтях от тела, стал расхаживать по фюзеляжу, напевая вполголоса:
- Всё выше, всё выше, всё выше
Стремим мы полет наших птиц…
Вдруг он остановился перед раскрытой дверью планера, но не со стороны лестницы, а со стороны глубокого провала вниз, куда минутами раньше прыгали красноармейцы.
- А давай-ка, Бочешка, прыгнем отсюда. Как те десантники.
Я заглянул вниз. Расстояние до земли испугало меня.
Но я знал характер Дёмки. Если он что-то задумывал, то не отступал. По его круглому лицу, напряжёно одухотворенному, я понял, что он непременно прыгнет вниз.
А я? - неужели он оставит меня одного в этом уже скучном для меня пространстве фюзеляжа.
- Не дрейф! – Дёмка положил локоть на моё плечо, - Прыгнем сразу вдвоём!
Я переступал с ноги на ногу. Сквозила в голове одна и та же мысль – непременно поломаю ноги, ведь высота прыжка - это не меньше два моих роста. До сих пор я прыгал с высоты чуть более метра с парапета лестницы у входа в школу.
Больше всего я боялся, что Дёмка, прыгая вниз, потянет меня с собой без моего согласия. В этот момент я возненавидел его. Как назло, часовой с винтовкой не подходил к планеру. Даже «губа» казалась мне спасительным выходом.
Про то, что есть лестница у противоположной двери фюзеляжа и можно безбоязненно спуститься по ней, я забыл.
Дёмка всё-таки был великодушен – он за «компанию» не столкнул меня с планера. Успокаивающе помахав мне рукой, он скрылся за его бортом.
Я заметил, как он, приземлившись словно мячик, подпрыгнул от земли, а потом побежал к ближайшим к планеру кустам. Там он стал дожидаться, пока я решусь прыгнуть.
У меня появилась дрожь в ногах, на лбу выступил пот. Казалось, что прыгнув, я непременно разобьюсь, как разбиваются лётчики вместе с падающим самолётом. Шли невыносимые для меня минуты…
Дёмка опять появился у подножия планера:
- Давай, Бочешка, прыгай на меня, не бойся, я тебя поймаю!
Дёмка поднял вверх мускулистые руки. Но прыгать на него мне показалось ещё более опасно.
В конце концов, Дёмка, как это вошло у него в привычку, цыкнул тоненькой струйкой слюны сквозь зубы, обозвал меня презренным трусом и совсем скрылся за кустами.
Я машинально водил глазами по окнам двухэтажного шлакобетонного дома, стоящего сбоку от здания школы, поднимал голову к редким облакам, будто ждал от них помощи.
И тут я вспомнил о деревянной лестнице с другой стороны входа в фюзеляж. Я перевёл дыхание – всё-таки спасительный выход на всякий случай: вот он! Но это не умерило частый стук моего сердца. Воспользоваться лестницей – это уже верх трусости. У меня появилась злость за своё малодушие.
Уже не помню, как я сорвался вниз. Только опасался одного, как бы моё тело в полёте не завалилось спиной в сторону планера. От секундной невесомости неприятно защемило внизу живота. Ноги, как ватные, не ощутили удара приземления. С сильным наклоном вперед я упал на руки и ощутительно коснулся лбом утоптанной земли.
Меня охватила радость совершённого. Захотелось снова взобраться по лестнице в планер, повторить прыжок, закрепить успех, но уже более умело, Но тут я увидел подошедшего часового. После пережитого волнения я не испугался его
- Ты, парень, молоток! – мирно проговорил он.
Значит, он видел весь мой мандраж у двери фюзеляжа. И мою позорную трусость!
Часовой был не молодой. Он был в возрасте моего отца, когда я его видел последний раз перед уходом на фронт.
Я понял позднее, что пожилой красноармеец приближался ко мне не для того, чтобы накричать на меня, а подхватить моё тело, если бы я решился прыгнуть.
На следующий день Дёмка предложил мне сделать ещё по паре прыжков из двери планера, но я даже при мысли вновь испытать все мои пережитые вчерашние ощущения почувствовал учащённое сердцебиение.
Всё дело было в том, что часовой помешал совершить мне повторный, закрепительный для моей нервной системы прыжок, и у меня на долгое время поселилось ощущение страха только при одном воспоминании о попытке вчерашнего прыжка.
Такое ощущение боязни высоты или чего-то адекватного по воздействию на нервную систему медики называют идиосинкразией, то есть повышенной реакцией на обыкновенные факторы окружающей среды. И я этой идиосинкразией заболел. Если мои сверстники бесстрашно прыгали с железнодорожной платформы на шпалы с рельсами, чтобы побыстрее пересечь их, то я всегда жался к ограде платформы.
И вот нечто подобное своему страху перед прыжком я увидел на тренировочных прыжках парашютистов-десантников. На большом травянистом поле за заводскими корпусами каждое утро поднимался большой аэростат с корзиной для парашютистов. Прыжки происходили в любую погоду, невзирая на дождь и ветер. Когда небо заволакивали низкие тучи, то огромной серой «фасолины» аэростата не было видно. Только один за другим появлялись из туч белые фонтанчики парашютов.
Как только корзина оказывалась свободной от парашютистов, аэростат опускали за следующей партией, состоящей из трёх-четырёх десантников. Опять повторялась картина медленного подъёма аэростата. Над бортами корзины виднелись головы бойцов с блестящими, когда было солнце, касками.
И вот однажды из круглой корзины аэростата отделилась тёмная фигурка десантника. Вопреки привычному виду правильного купола парашюта, тот был перекошен и свешивался с корзины, как недопечённый белый блин. Оказывается, распустившееся раньше положенного времени белое полотнище зацепилось за корзину.
Тогда ещё прыгающих парашютистов не обеспечивали вытяжным фалом - тросом, который выдёргивал по истечении нескольких секунд парашют из его чехла.
Долго висел аэростат с болтавшимся под корзиной тёмной фигуркой парашютиста.
Мы, ребята, наблюдавшие за происходящим, спорили:
- Сейчас отцепят! Ведь он мешает остальным парашютистам прыгать!
- Надо перерезать часть строп, - говорили другие, более сведущие в парашютных прыжках.
- Подумаешь, из-за одного человека будут спускать аэростат!
Через томительный промежуток времени аэростат всё же стал опускаться вниз вместе с висевшим под его корзиной парашютистом-бедолагой.
Жизнь неудавшегося прыгуна с парашютом была спасена.
Я подумал, что десантник до того перенервничал, может быть, перед первым в своей жизни прыжком, что у него отказало самообладание, и он раньше времени выдернул вытяжное кольцо.
Так и у меня из-за боязни прыгать из планера едва ли не получилась подобная оказия.
Я подумал, что теперь тот парашютист, болтавшийся, как маятник под корзиной аэростата, после пережитого волнения вряд ли осмелится продолжать прыжки. А может быть, его просто не допустят к прыжкам.
И вот еще один случай, которому я был свидетелем в более позднем возрасте.
Возле одной из высоких берёз, стоящих у берега гребневского пруда суетился народ. Слышались беспорядочные возгласы.
- Прыгай! Не бойся, Кис-кис! Поймаем тебя прямо в руки!
- И ведь сидит ещё со вчерашнего вечера, сердешная, - качала головой старуха с палкой.
Возгласы относились к кошке, взобравшейся на дерево и боявшейся спускаться вниз. Кошка была "уличная", то есть ничейная, довольно невзрачная, с обычным серым окрасом шерсти. Она не переставая крутила головой и посылала окружающим людям уже ослабевшее мяуканье.
Я живо вспомнил мои злоключения на борту планера перед прыжком.
Кошка была молодая и не опытная. Знающая кошка, убегающая от опасности, например, от собаки, вскарабкивается на дерево только на такую высоту, с которой можно безопасно спуститься. Всё дело в том, что вскарабкаться вверх, когда голова кошки направлена тоже вверх – для кошки с её когтями - не проблема. С относительно небольшой высоты кошка, подобно белке тоже может быстро спуститься вниз головой, пару раз коснувшись при этом ствола дерева когтями. Так молниеносно спускается с дерева пушистый зверёк - белка: причём, всегда головою вниз. Кошка же из-за относительно тяжёлого веса непременно сорвётся с дерева, если вздумает спускаться так же, как белка.
Вот бы кошке пришло в голову не торопиться и сползать с дерева, головой вверх, как это сделал бы человек и как это делает бурый медведь с его загнутыми длинными когтями.
Один из парней стал взбираться по шершавому стволу березы на помощь кошке. Та перестала мяукать, но, очевидно, испугавшись отдать себя в руки незнакомому для неё спасителю сорвалась с ветки ему на спину и, не задерживаясь спрыгнула вниз. Она перевернулась в падении спиной вверх и с тяжёлым глухим стуком ударилась, не лапами, а всем животом о землю. Коротко мяукнув, она пустилась наутёк.
Лишний раз убеждаешься, что опыт жизни, в том числе, осознанное бесстрашие. приходит с годами.