Однако среди политработников были и толковые, образованные люди. Но большинство были похожи друг на друга.
Например, когда в Дубне был построен и удачно запущен первый в Союзе синхрофазотрон, газеты широко освещали этот успех физиков.
На политинфромации замполит дивизиона провозгласил о запуске «синфрозазатрона». Матросы его поправили, а он всё равно несколько раз повторял это слово.
Когда мы учились в академии и изучали такие предметы, как марксизм и ленинизм, от нас требовали три конспекта: конспект лекций, конспект первоисточника и конспект выступлений на семинарах, чтобы лишнего не сказали. Всё было под контролем.
Академию мы кончили через 2,5 года после смерти Сталина.
Поступил приказ все конспекты по марксизму принести в академию. Там был организован гигантский костёр, и все конспекты сгорели дотла.
Жалко было смотреть на преподавателей социально-экономических и политических кафедр, их растерянность и осознание своей никчёмности просто выпирало наружу.
Однако это был народ, умеющий приспосабливаться, и вскоре они заговорили, но уже другим тоном.
Прекрасно вспомнить о том, что единодушие флотского офицерства не страдало от политических ветров. Они смотрели на это, как на любой муссон или бриз: неприятно, но сделать ничего нельзя. Ветры — ветрами, но курс человека определяет его внутренний стержень, основой которого является долг, честь и совесть.
Из всей многострадальной службы самое светлое десятилетие — это служба на Тихоокеанском флоте. Однако, всё имеет своё начало и свой конец, как и сама жизнь.
Когда кончилась служба с выслугой 25 лет, началась новая жизнь.
Друзья звали в самые разные военные организации на должности, связанные с руководством большими коллективами.
Я всем им объяснил, что «пришёл в Красную армию с должности автослесаря и в гражданской жизни ничего не смыслю, я солдат, я привык выполнять приказы и стремлюсь стать генералом, шутка».
Я выбрал приглашение в Украинский физико-технический институт на должность инженера.
Этот институт тогда был засекречен до последней степени. Действительно, в 1930 году отец отечественной физики А. Ф. Иоффе (1880-1960) послал на Украину, в её столицу, на тот момент — Харьков, «трёх богатырей» науки: молодых, энергичных, рвущихся ввысь.
Это были Антон Карлович Вальтер, Игорь Васильевич Курчатов, Кирилл Дмитриевич Синельников.
Энергия этих «трёх богатырей» породила то, что при сегодняшней глобализации потрясло бы мир больше, чем открытие Суэцкого канала или Транссибирской магистрали.
Дело в том, что эта тройка за два года работы создала приборы и возможность расщепления атомного ядра. Всем, кто имел отношение к работе хотя бы с одним из них, были разосланы значки.
Таковой имеется и на моём мундире: 1932-2002. Это значит, что прошло 70 лет с открытия возможности расщепления атомного ядра.
Поскольку наше поколение жило в век закрытости, секретности, умалчивания успехов и скрытия имён людей, причастных к великим открытиям и изобретениям, особенно приятно осознавать, что этот век скрытного отношения к людям большой науки остался в прошлом.
Коллектив, воспитанный А. К. Вальтером, принял старого вояку очень доброжелательно. Это были послехрущёвские годы.
Заканчивалась наладка самого мощного в мире электронного ускорителя. Проектная энергия электронов составляла 2 ГэВ. Тогда шло состязание СССР с США. У них в Поло-Альто строился двухмильный ускоритель электронов, и стоял вопрос, кто кого перегонит.
Мы опередили, но не на большой срок. Но всё-таки опередили.
Преемнику А. К. Вальтера, Игорю Гришаеву была присуждена степень доктора физматнаук по совокупности работ.
Он был очень достойным и деятельным учеником Вальтера, который покинул коллектив, пережив четвёртый инфаркт.
Все атеисты были поражены: очень больной человек встал и вышел на балкон подышать свежим воздухом, прислонился к косяку двери, опёрся на палку и умер стоя.
Жена с тёщей не знали, что делать, и созвали соседей.
Гениальные люди, освящённые свыше, умирают по-особенному.
Бесконечно жаль, что с этим простым, близким каждому учёным я работал мало. А с Кириллом Дмитриевичем всё-таки судьба позволила некоторое время, если не общаться, то наблюдать.
Директором ХФТИ он был номинально. Здоровье, подорванное в молодости, привело его организм к размягчению костей.
Садиться в машину и выходить из неё ему помогали добрые молодцы, жил он на территории новой площадки в Пятихатках под Харьковом.
Поскольку длительное время он работал в лаборатории Резерфорда, женой его была англичанка.
Жили они в особняке, отдельно от научного городка.
От врачей я слышал, что Кирилл Дмитриевич в молодости очень много работал с ртутью и другими вредными веществами, и с годами всё это привело к тяжёлой инвалидности.
Так, если уже приоткрывать маленькую тайну могучей тройки, начавшей свою деятельность в Ленинградском физтехе у А. Ф. Иоффе, то придётся сослаться на один эпизод, который переполнил чашу терпения «отца».
Ребята взяли вакуумный шланг, заморозили в жидком азоте, выточили на станке мужской орган, раскрасили и прищемили в дверях мужского туалета.
Вдруг раздался невероятный крик. В том же коридоре наискосок располагалось машинописное бюро института. Оттуда на крик выскочили девушки и женщины, заметались и не знали, что делать.
Всё кончилось расставанием. Тройка была «сослана» в Харьковский физико-технический институт. Обретя самостоятельность, гениальная тройка создала совершенно невероятную по тем временам структуру Лаборатории № 1, где в короткие сроки были достигнуты результаты мирового значения.
И. В. Курчатов надолго не задержался в Харькове, а вернулся в Ленинград и занялся созданием первого в стране циклотрона, а Кирилл с Антоном до конца своих дней продолжили работу в харьковском УФТИ.
Ещё один эпизод характеризует Антона Карловича.
После защиты докторской диссертации он на радостях поспорил с коллегами, что проедет на «колбасе» «аннушки» три кольца.
«Аннушка» — это трамвай маршрута А, кольцевой, курсирующий по центру города.
Многократно снимаемый милицией и не раз оштрафованный, Вальтер всё-таки выиграл пари, вот это Люди!
И только такие люди могли создать все предпосылки к сооружению ядерного щита страны. Их неукротимое жизнелюбие, неукротимая въедливость в науку и очень близкая дружба с коллективами сотрудников, ведущая к общей увлечённости, творили воистину чудеса, а куда теперь девались такие люди?
Конечно, это тройка была оценена по достоинству. Все трое получили звания академиков, а также были лауреатами Ленинской и Государственной премий, имели бесконечное число наград. Все они остались в памяти простых людей близкими, доброжелательными и чуткими руководителями.
Проработав несколько лет на Харьковском ускорителе электронов, участвуя в его модернизации и совершенствовании, я всё-таки ощущал где-то в глубине души неудовлетворённость по поводу того, что пришёл я туда не в начале его сооружения, а на завершающем этапе.
По-видимому, чистая эксплуатация физической установки протяжённостью более 400 метров не удовлетворяла и ещё некоторые мятущиеся души, ищущие новизны.
Так, первым из нашего коллектива в 600 человек уехал на строящийся в лесах между Серпуховым и Тулой протонный синхротрон наш главный инженер Е. В. Ерёменко.
За ним туда же переехал мой друг Г. Д. Кузнецов.
Слившись с коллективом на Харьковском линейном ускорителе, быстро поняв суть замечательных, трудолюбивых, остроумных и добрых людей, я даже представить себе не мог, что с ними придётся расстаться.
Весь огромный коллектив разных людей, стремящихся к одной цели, опередил могучие силы США. О каждом сотруднике этого коллектива можно было бы написать целую книгу, потому что каждый был личностью. Вот тут-то и пожалеешь, что родился не писателем, а читателем. Тем не менее, хоть самых близких хочется вспомнить, рассказать о них и провести себе «маслом по сердцу».
Перед самым уходом в запас, с подачи друзей я был приглашён на переговоры с начальством по поводу моего будущего перехода на работу в УФТИ.
Ко мне вышли наружу с территории, строго охраняемой КГБ, два человека. Это были И. А. Гришаев, начальник отдела, возглавляющий коллектив более чем в 600 человек, и Г. А. Кузнецов, начальник сектора, где трудились 125 человек.
Внутрь меня не пригласили, хотя у меня с военной службы была форма допуска 1 ОВ.
Разговор был взаимоприятный и довольно абстрактный. Проговорили мы около часа и разошлись. Потом мне передали приглашение из отдела кадров УФТИ, но это было уже после «дембеля», как говорят матросы.
О том, что решение принимал Гришаев, я сразу узнал. А вот о том, что начальник сектра Кузнецов был категорически против меня, я узнал гораздо позже, когда мы поработали и подружились.
Кузнецов был твёрдым и принципиальным человеком, и уж не знаю, как Гришаев сумел настоять на своём в мою пользу. Дело оказалось в очень простом вопросе Кузнецова:
— А если случится аварийная ситуация на сложной технике, если вам, подполковнику, придётся крутить гайки на многочисленных фланцах?
— Ну и что? — ответил я. — Моя первая профессия — автослесарь, — и вкратце рассказал, как мы бились в блокадном Ленинграде, чтобы каждая развалюха на следующий день могла выйти на линию.
Он мне не поверил, вид у меня был далёкий от автослесаря, но, проработав с ним несколько месяцев, мы стали самыми близкими друзьями, и эта дружба продолжается вот уже 45 лет.
Другим человеком из УФТИ, с которым я познакомился ещё до встречи с ними, был Константин Иванович Антипов. Он работал лаборантом в отделе, имел среднее техническое образование, играл на саксофоне и был харьковским денди по тем временам, однако он произвёл на меня самое прекрасное впечатление.
Он был тем человеком, который меня знакомил с первого дня моей работы со всеми тонкостями работы сложнейшего технического комплекса, называемого просто ускорителем электронов. Он там работал после окончания десятилетки.
Разница в возрасте у нас была около десяти лет, но это не мешало нам дружить, и, когда он женился, мы вместе с его женой уговаривали его в течение года поступить в УЗПИ (Украинский заочный политехнический институт).
Одному мне это не удалось сделать, а в союзе с его половинкой мы его убедили. Он проучился около восьми лет, правда, без отрыва от работы, но зато умный, добрый и уважаемый в коллективе, он вышел на уровень руководителя-администратора.
Знакомство с родителями Кузнецова расширило мои исторические познания о военных действиях. Его отец, Ф. И. Кузнецов, командовал танковым полком.
После тяжёлых боёв в 1944 году полк поистрепался, и его отпустили в резерв на пополнение техникой и личным составом.
Месяца три спустя из училища прибыли лейтенанты, прибыла новая техника и полный личный состав во всех экипажах.
Были проведены учения в различных условиях, контрольные стрельбы и всё то, что полагается, прежде чем бросать в бой танковый полк.
Наконец, они получили приказ, погрузились в эшелоны и выгрузились в прифронтовой полосе в Румынии, затем форсировали водную преграду и развернулись в боевые порядки по фронту.
На его глазах за 15 минут под ураганным огнём немцев его полк сгорел. Старшина, водитель его танка, успел развернуться и вывезти командира полка из-под шквального огня.
Обезумев от происшедшего, Фёдор Иванович готов был застрелиться, но не успел: за ним примчался «виллис», и его повезли в штаб армии.
На ватных ногах, как он рассказывал, он вошёл в штаб, ожидая самого худшего.
К нему вышел зам командарма, пожал руку, а начальник штаба поздравил и приколол к его гимнастёрке очередной орден Ленина. Оказывается, его обученный, мобилизованный и оснащённый всем новым полк был заранее списан на разведку боем немецких огневых средств, которые были засечены в ходе гибели его полка. Вот вам цена победы!
Геннадий чтил своего отца. Уйдя в отставку, Фёдор Иванович получил участок в Евпатории, построил домик и, обложившись книгами по виноградарству, развёл такие виноградники, что к нему местные бегали за консультациями.
А какое вино он готовил, это было просто чудо!
Мы с Геной многократно «дегустировали» очередной десятилитровый баллон вина, присланный с оказией или привезённый самим Геной из Евпатории.
Теперь немного о технике, которой был начинён ускоритель, соревнующийся с американским, руководимый знаменитым мистером Пановски.
Мне, только что отошедшему от военной техники, было стыдно и удивительно смотреть на давно устаревшую, громоздкую и неремонтопригодную аппаратуру.
Как можно было принимать вызов Америки, не имея сегодняшней элементной базы из-за идиотской секретности?
До сих пор плохо понимаю всю суету внешнего проявления беспредельной бдительности и такого резкого разграничения в обеспечении армии и флота по сравнению с самыми передовыми научно-исследовательскими организациями.
От флотской радиолокационной аппаратуры, из которой выросла радиофизика, основа ядерной физики отставала чуть ли не на эпоху.
Объяснение этому можно искать только в историях болезни кремлёвских «пациентов».
Посему, с первых месяцев работы возникло желание модернизировать ряд систем и элементов устаревшей техники.
Наверное, я не совсем прав в жёстком осуждении разницы между оборонной техникой и той, которой была оснащена самая передовая, самая секретная Наука.
Дело, видимо, во времени от появления идеи до воплощения её в «железо».
С нашей неповоротливой бюрократической системой оно (время) превышало все благоразумные пределы. Наверное, понадобился внезапный удар гитлеровской армии, чтобы мы за один год перебросили заводы с запада на восток и сумели восполнить неисчислимые потери танков, авиации и автоматического оружия в первые недели войны.
Прости меня, читатель, за минутную слабость со слезами. Самое главное — это то, что персонал не жалел сил и здоровья и содержал технику в рабочем состоянии.
Несмотря на сокращённый рабочий день — 6 часов из-за повышенной радиации в зоне работающего ускорителя, при любой аварийной или предаварийной ситуации группа сотрудников оставалась для ликвидации технических сбоев, не считаясь со временем.
Наградой за сверхурочную работу был спирт.
Система была очень продуманной: зарплата низкая, престиж высок — доверие Родины. Старший инженер в 1966 году получал 150 рублей. Это была очень низкая зарплата.
Кое-что компенсировалось спиртом для желающих, а других премий и поощрений не было.
Спиртом "для технических нужд» обеспечивал А. К. Вальтер, поскольку он ногой открывал дверь к любому министру и, когда возникала необходимость, он получал от минпищпрома снабжение от Краснодарского спиртзавода: спирт-прима, 96,5 %.
После окончания аварийных работ выставлялся баллон со спиртом, каждый получал определённое количество и распоряжался им, как хотел.
Главное, нужно было пройти проходную без признаков «застолья». Вынос спирта был категорически запрещён, однако дважды в год это делалось для проведения коллективного банкета в лесу на природе.
Контакт с лесником был началом, он указывал, какие сучья можно спиливать с вековых дубов, дальше на отведенной поляне откапывался приямок длиною метра три и шириной метр, над ним помещались две четырёхметровые жердины, на которые укладывались десятки шампуров с мясом. Мясо доставалось заранее. Три специалиста на дубовых углях к назначенному часу изготавливали этакий «двухспальный» шашлык.
Коллектив отдела собирался один раз весной, а второй раз среди лета, когда ускоритель останавливался на двухмесячную профилактику. Банкеты эти проходили весело, под музыку и пение. Такое действо очень сплачивало коллектив.
Однако, всё в жизни меняется. Неожиданно пришло приглашение из Института физики высоких энергий. Поехали мы втроём.
Переговоры начались с прохождения медкомиссии. Затем нас пригласили на длительную беседу с сотрудниками вновь создаваемой лаборатории, главнейшей задачей которой было начать с нуля разработку сепаратора высокоэнергетичных заряженных частиц.
Таковых в мире ещё не существовало. Второй подобный коллектив создавался в Церне, Европейском центре ядерных исследований. Опять начиналось состязание с западными конкурентами.
Переговоры прошли, и мне была выдана очень продуманная двусторонняя карта. На одной стороне я должен был заполнить свои пожелания или требования по поводу: должности, зарплаты, сроков получения квартиры, обустройства семьи и решения других жизненных вопросов. Другая сторона карты принадлежала учёному совету и администрации ИФВЭ.
На этом мы распрощались, и я вернулся в Харьков.
Прошло меньше месяца, и мне сообщили, что получено письмо от директора ИФВЭ Логунова А. А. на имя директора УФТИ о моём переводе.
Были взрывные протесты, но тут на меня сработал один факт: незадолго до этих событий мне показали прекрасную квартиру с высокими потолками, которую Институт и его жилищная комиссия решили мне предоставить.
И надо же было случиться, что в это время жена молодого доктора, физика-теоретика, родила двойню, и долго ожидаемую мною квартиру отдали ему.
Всё это освободило меня от чувства неблагодарности.
А теперь, после всех событий, произошедших в стране, я совершенно не представляю, как бы я жил на Украине, привязанный к хорошему жилью, а в родной Питер приезжал бы в гости.
Словом, произошёл очередной поворот в моей жизни.
Продолжение:http://www.proza.ru/2016/03/12/431