Однако пора вернуться от политических дрязг к природе Дальнего Востока.
По делам службы мне приходилось бывать в Хасанском районе, прилегающем к Северной Корее. Там когда-то располагались войска. Масса брошенных гарнизонов осталась после сокращения вооружённых сил.
На просторах Хасанского района в те годы резвились фазаны, их было так много, что куда ни ступишь — вылетает из-под ног красавец-петух с хвостом лирой, и курочки, скромненькие серенькие простушки, отбегают и не взлетают. Дичь была совсем не пуганная.
По просторам бродили также гигантские стада диких кабанов. Передвигались они таким образом: впереди бежал вожак, огромный вепрь, за ним бежали кабаны, потом самки, дальше — подростки и, в самом конце, полосатики. Строй замыкался охраной из взрослых особей. Один мой мичман, заядлый охотник, сидя в засаде, насчитал в строю 250 кабанов.
Впечатляет осеннее море, обрывистый берег высотой от 100 до 300 метров изрезан узкими и глубокими фьордами, как в Норвегии, и довольно короткими и узкими заливами.
При осенних штормах в ноябре длинная волна, набегая на берега, поднимает пенную воду на высоту в десятки метров. При этом стоит такой грохот над этими заливами, что собственного крика услышать невозможно. Наблюдая эту картину, трудно оторваться от мощи природы, думая о немощи человека.
Бывали и курьёзы. Как-то нам нужно было выбрать береговые позиции для новой техники. Мы с представителем штаба взяли карту, которая была секретной и выдавалась после предъявления табельного оружия. Такие были правила.
И мы втроём, включая водителя машины, отправились на южный берег Амурского залива искать подходящее место для будущей позиции. Ездили, ходили по сопкам, оценивали и сравнивали местность.
Невдалеке от заповедника маралов, огороженного высоченным забором, мы неожиданно встретили группу хорошо вооружённых людей.
Увидев офицеров в морской форме, они растерянно спросили: «А где охрана?».
«Какая охрана?» — удивлённо переспросили мы.
«Здесь нельзя находиться без охраны — кругом рыщут волки, ловят самых смелых рогачей, которые от тоски по воле перескакивают через высоченный забор и сразу попадают в зубы стае волков. Мы их отстреливаем, чтобы волкам жрать было нечего, тогда, может, уйдут».
Поговорили, поудивлялись и разошлись по своим делам. День клонился к вечеру. По бездорожью мы доехали до какого-то безымянного ручья. Стало быстро смеркаться. От захода солнца до кромешной темноты в тех широтах минут сорок или меньше.
На паяльной лампе вскипятили чай, разогрели консервы. От машины пошли к ручью помыть руки перед ужином, а на противоположном берегу ручья увидели стаю волков. Сколько их, понять было трудно: они непрерывно перемещались вдоль берега, сверкая глазами. Как старший группы я скомандовал всем сесть в машину, достал пистолет ТТ и, не целясь, сделал два или три выстрела по стае. Бегом мы подбежали к машине и поехали прочь. Один из нас держал на весу чайник с кипятком, другой — котелок. Глядя через задний борт, мы увидели, что огромные серые твари преследуют нас. Дорогу пересекали мощные корни деревьев и простые рытвины. Остановились, включили дальний свет фар и увидели сидящие на дороге впереди нас несколько серых «изваяний».
Аппетит у нас снова пропал. Наш водитель, матрос Яцевич, говорящий по-русски с большим акцентом, так перепугался, что не мог вести машину дальше.
Я достал спирт, налил ему и всем остальным понемногу, и мы стали ужинать. А звери на дороге сидели и ждали нас. Сзади их не было видно.
Мы чуть подкрепились и поехали с той же небольшой скоростью. Вдруг перед нами появился приток Сучана. Дорога с колеёй стала уходить в речку, а дальний свет фар высвечивал на противоположном берегу выезд. Мы спокойно поехали через брод и увидели, что наши серые «друзья» забегали по берегу, а в воду не пошли.
Так мы освободились от их эскорта и поехали в ближайший населённый пункт.
У меня в обойме осталось только два патрона, так как во время преследования волков я ещё несколько раз выстрелил.
Какие умные были секретчики: выдавали карту после предъявления оружия. Всё-таки один ТТ на троих сыграл свою роль. После этого случая все стали брать с собой оружие при поездке по диким местам.
Однажды, возвращаясь из очередного рейса, мы набрели на совхоз, разводящий норок. Дело было к вечеру, и мы попросились на постой. Нас любезно приняла директор совхоза.
Ленинградская дама, окончившая биофак Университета, открыто нам всё рассказала про совхоз. Три тысячи домиков типа «собачья будка», в которых содержались норки, обслуживали 84 сотрудницы, очаровательные девушки. Единственным мужиком в совхозе был «палач», который умерщвлял норок.
Выслушав всё это, поняв и оценив, мы были обескуражены. Два или три раза в год во время путины той или иной рыбы к совхозу подходило несколько маленьких сейнеров, заводили неводы. А трактор выволакивал на берег немыслимое количество рыбы, которую сотрудницы совхоза сушили и вялили, и это был главный корм для норок.
У каждой мамочки-норки было по 8—12 норчат в помёте, которых в год было не один и не два.
Девушки, обслуживающие молодняк, имели главной заботой сохранить потомство. Я спросил, можно ли купить у них парочку норчат, а они, хохоча, ответили, что каждая потеря детёныша им обходится потерей месячной зарплаты, а зарплата у них была в 10—12 раз меньше, чем у меня.
Я подумал: «Даровой корм, даровая обслуга, дешёвая выделка шкурок, а в московском Военторге норковая шуба стоит 30 тысяч рублей, вот это система!».
Труд работниц совхоза рабский, а наживаются на этом посредники. Это я подумал тогда, а не через полвека.
Единственный мужик в совхозе занимался тем, что толстой брезентовой рукавицей ловил норку, деревянными щипцами сдавливал её тщедушную грудку, когда сердце норки переставало биться, он бросал тельце в огромную клеть, которую тут же отправляли на первичную переработку.
Такая нехристианская технология бытовала, чтобы сохранить качество норковой шкурки. А теперь, полвека спустя, молодое поколение ходит по Европе с лозунгами: «Животным шкурка необходима, а вы можете обойтись и искусственным мехом». Такие лозунги греют нашу душу гораздо теплее, чем натуральные меха.
Поездки по Приморью перемежались с морскими походами и полётами на Камчатку и Чукотку.
На одном из учений страшно захотелось высшее начальство ткнуть лицом в современную технику. Задумка засветилась загодя.
Я напросился на приём к начальнику штаба Тихоокеанского флота, адмиралу Амелько.
Амелько запросто выслушал меня, всё понял и дал слово, которого я от него не ждал, что всё будет в строжайшей тайне.
Учения заключались в том, что две дивизии крейсеров: одна наша, а вторая — «противника» под командованием адмирала Петрова, первая обеспечивала, а вторая противостояла выводу подводных лодок через проливы Лаперуза и Екатерины, а дальше ещё Фриза и пролив Буссоль.
Дивизия Петрова базировалась в Советской гавани. В строжайшей тайне на два крейсера были установлены станции радиолокационных помех трёхсантиметрового диапазона.
По идее, эти станции предназначались для паралича самолётных станций наведения ракет класса «воздух—земля». Поскольку диапазоны частот совпадали, то и возникла идея небольшой переделки.
И вот, в разгар учений, вся трёхсантиметровая корабельная радиолокация вышла из строя. Я лично не наблюдал паники, но сослуживцы по флоту иногда словесно, а иногда в лицах, сообщили мне, что тогда происходило с большими чинами, которые чувствовали себя великими флотоводцами, а оказались в крахе на букву «ж».
По тем временам ночной бой в море без радиолокации — полный провал. В итоге учению был дан отбой, а что это означало, расскажу чуть ниже.
Подробную статью по этому поводу я опубликовал в советском секретном бюллетене № 5 и в морском сборнике.
Наконец, удалось сделать доклад в штабе флота и обратить внимание высшего руководства на то, что наука и техника не стоят на месте, и поэтому нужно поспевать тактике, оперативному искусству и стратегии за ними.
Спасибо Н. Н. Амелько за его ум, недаром он после Фокина возглавил Тихоокеанский флот. Но меня там уже не было.
Попутно расскажу следующее: как-то мне довелось присутствовать на заседании Приморского крайкома. Там бурно и эмоционально выступал адмирал
Пархоменко, которого ранее разжаловали после гибели линкора «Новороссийск» и сослали к нам на Тихоокеанский флот начальником отдела устройства службы.
На этом заседании он обвинял городские власти в том, что город грязный, и офицеры приходят на службу в грязной обуви.
Кто-то из городского начальства ответил ему: «А вы, товарищ Пархоменко, сократите на одну команду крейсеру: “Корабль к походу и бою изготовить!”». Выполнение этой команды стоит 100 тысяч рублей. За эти деньги я асфальтирую Ленинскую, Пушкинскую и ещё четыре поперечных улицы».
Пархоменко на это ничего не ответил. Он был сыном знаменитого Александра Пархоменко, героя гражданской войны, во время Великой Отечественной войны капитан III ранга Пархоменко командовал миноносцем на Чёрном море.
Однажды его корабль был атакован немецкими авиаторпедоносцами, корабль был повреждён и должен был затонуть. Пархоменко принял решение: для спасения экипажа он на заднем ходу выбросил корабль на камни. Корабль разбился в хлам, а экипаж остался цел.
Приказом верховного главнокомандующего Пархоменко отстранили от командования и отправили в резерв чуть ли не до конца войны. Потом он учился в академии и в 1956 году был назначен командующим Черноморским флотом.
Когда случилась севастопольская катастрофа, он прибыл на борт «Новороссийска» и до последней секунды спасал корабль, забыв, что 800 моряков расписаны по низам на боевых постах. Кончилось страшной минутой: линкор перевернулся вверх дном, и адмирал вплавь добирался до берега, а сотни матросов, старшин и офицеров погибли. Его разжаловали и отправили к нам на Тихоокеанский флот. У него была кличка «убийца».
Многие земляки из переписки знали подробности той трагедии: что подвигло его спасать раненый корабль, а не людей, можно только рассуждать, памятуя о потере миноносца в войну.
Я видел угрюмого адмирала Пархоменко, и даже общался с ним по какому-то поводу.
Односельчане и единоверцы, призванные на флот, в переписке знали больше, чем мы, допущенные к приказам и актам расследования севастопольской трагедии 1956 года.
Однажды мы полетели на Камчатку. Приземлились в Елизово.
Не успели мы осмотреться, как произошёл страшный сдвиг земли из-под ног. Сильное землетрясение на этот раз здорово пощадило: по шкале Рихтера 5,5 балла, но не вертикальное, а горизонтальное.
Запомнился кадр: все кирпичные трубы соскочили с крыш в одну секунду, как по мановению волшебной палочки, а больших разрушений и жертв совсем не было.
Если мне не изменяет память, это землетрясение было 5 мая 1959 года.
Побывал я и на Сахалине; военный порт Корсаков, Отомаро по-японски, привёл меня в полный восторг. К причалам была подведена питьевая и мытьевая вода, на них были розетки с переменным напряжением 250 В и постоянным напряжением 230 В.
Так японцы о нас позаботились. Во Владивостоке ничего похожего тогда не было.
Ещё один момент: на острове Уруп, или Итуруп, наши начали что-то бурить. Местность там была неровная, холмистая. То тут, то там бур упирался в сложный грунт. Вызывали специалистов. Те, недолго рассуждая, вызвали из погибшей 29-й армии Крылова бульдозеры и вскрыли законсервированный аэродром 1-го класса со взлётно-посадочными полосами, рулёжками, нишами, бензохранилищами, автономным электропитанием и многими другими службами.
29-я армия Крылова трагически погибла от цунами. Океанская волна более 30 метров ударила по островам.
Танки Т-34, перевёрнутые вверх гусеницами, валялись на уступах гор. Гарнизоны армии в основном погибли, остались в живых немногие, поверившие старому корейцу, который ходил по домам и на плохом русском языке звал людей в горы. Большинство приняли его за сумасшедшего, за ним не пошли и погибли.
После ужасной катастрофы прибыли чекисты, комиссары, следователи. Тогда МЧС и в помине не было. Нашли старика-корейца и стали допрашивать, почему он «знал о цунами и не предупредил».
Бедный старик с трудом вдолбил нашим расследователям, что он заметил за сутки, что все змеи поползли в горы, вот и всё. Есть примета, что, когда змеи уползают, скоро будет землетрясение. Поэтому он и побежал всех предупреждать, что нужно уйти в горы. Кто его послушался, тот спас себя и своих детей. Остальные не захотели, поэтому погибли.
Командарм, генерал-лейтенант Крылов случайно отсутствовал в это время на островах, он был в кратковременной командировке. Вскоре его назначили заместителем министра обороны. Хорошему человеку Бог продлил жизнь.
Десятилетняя дальневосточная служба изобиловала многими наблюдениями и происшествиями. Вот одно из них. Чукчи — народ физически слабый, но бесконечно выносливый.
Они на крохотных кожаных лодчонках выходят в ледовитые воды и одерживают победы над моржами, у которых бивни с половину туловища чукчи.
Они строят яранги и зимуют при температуре —40 °С и ветре до 40 м/с.
Наши матросы на постах СНИС протягивали между кубриками и столовой верёвки, и если матрос терял верёвку, то, как правило, погибал.
Ветер, мороз и темень, а чукча при такой погоде живёт и наслаждается прозой жизни.
Среди них было немало мастеров, которые из моржовой кости вырезали такие произведения искусства, что мы диву давались.
К примеру, была такая композиция: тройка оленей в парадных нартах, погонщик в нарядном одеянии с кнутом из миллиметровой кости и хлыстом, ещё более тонким, и всё это вырезалось ножом.
И такие произведения искусства чукчи отдавали за бутылку водки.
При Пантелееве был строжайший приказ: ни один офицер категорически не смел доставить на Чукотку спиртное!
Дело в том, что чукча, китаец и медведь, отведав 100 граммов сорокоградусной водки, превращаются в непредсказуемых существ.
В последние годы службы я наблюдал бесчестие сослуживцев. За одну-две бутылки водки они выменивали у чукчей бесценные произведения искусства.
Достаточно сказать, что оленья упряжка из моржовой кости в комиссионном магазине Владивостока стоила 3500 рублей. Такова же была десятимесячная зарплата офицера в звании капитана второго ранга.
По моим наблюдениям, чукчам было пить нельзя, а ещё их трудно было обучить чему-либо.
С другой стороны, при смешанных браках чукчей с другими народами, дети рождаются талантливыми и легко обучаемыми.
Оказалось, что мои наблюдения не уникальны, об этом я узнал из разразившегося в 1959 году скандала, когда одним из политработников Дальневосточного военного округа было раздуто дело против прекрасного и умного секретаря Уэлькальского райкома.
Суть дела заключалась в том, что этот секретарь, зная о вымирании чукчей, средний срок жизни их мужчин тогда составлял 34 года, как-то решил подправить демографию.
На повороте дороги к береговой черте он поставил ярангу, в которой постоянно проживали 3—4 молодые девушки-чукчи. Рядом с этим поворотом в 60 километрах располагалась наша часть берегового наблюдения.
Матросы очень быстро узнали о проживании соседок и повадились к ним на свидания.
Как только животики соседок начинали округляться, с подачи секретаря райкома население яранги обновлялось. Сколько времени шло «обновление нации», сказать трудно. Никто этого не знал, и никому не было до этого дела. Но стали быстро вырастать малыши, которые были очень способными к восприятию культуры и наук.
Про всё это пронюхал генерал-майор Киселёв. О нём я ничего не знаю, кроме того, что он разоблачил неправильные действия секретаря райкома Уэлькалья. Был большой шум, секретаря сняли, а командира СНИС наказали, ярангу разгромили. Кому от этого стало лучше, не понятно. Наверное, одному Киселёву.
Продолжение:http://www.proza.ru/2016/03/08/758