В одну из ночей мне приснился сон.
Я стоял на крыше собственного дома, куда часто любил подниматься. Не было ни снега, ни ветра, даже сугробы куда-то исчезли, будто на дворе было лето - лишь гряда сигнальных огней виднелась сквозь туман облаков на возвышении впереди. Там, куда ввысь уходила единственная в городе трасса, на тот момент пустовавшая.
Я ходил по периметру крыши и вдыхал воздух, который не пах городом. Он пах зимой - той зимой, которую я застал в Норвегии ещё в детстве, той зимой, которая неизменно сопровождается в моей памяти горными кряжами от одного края горизонта до другого. Свежей зимой, чистой, и белой, как лицо с покинувшей его жизнью.
Этот воздух своей чистотой жёг мне лёгкие. Я никогда не курил, но в этом сне мне казалось, будто с каждым выходом из моего рта выбрасывается плотный ком сажи, столь плотный, что я даже чувствовал, как он бьётся об мои ботинки, мгновенно падая на бетон под собственной тяжестью.
В окнах соседних домов не горело ни единой лампочки. Склонив голову книзу, я увидел, что и людей на дорогах не было. Машины не разносили свой рёв по округе. Была такая тишина, что моих ушей достигал даже стрёкот кузнечиков из зарослей травы во дворе.
Я ведь так и не привёл её сюда. Сколько раз обещал это сделать? Сколько рассказывал о волшебстве этого места - столь очевидно лежащего у всех на виду, что им никто не пользовался как убежищем от собственных мыслей, копотью осевших где-то внизу? Я как Джеймс Сандерлэнд, что всё обещал свозить жену на озеро, обещал... но так этого и не сделал...
Вдруг я взглянул на небо, движимый каким-то неподвластным мне самому намерением - и увиденное рассеяло меня на бесчисленное множество частиц и осколков. Звёзды. Сотни. Тысячи звёзд, образующих на тёмно-лиловом небе объёмную, яркую и будто движущуюся картину. Далёкие и близкие, они убеждали меня, будто каждую можно взять на руки, подержать, и положить обратно, или же и вовсе, лишь оттолкнувшись ногами, пуститься в этот лабиринт, навсегда в нём затеряться и стать ещё одной частицей этого неба.
Не отводя глаз от этой красоты, я достал из куртки пистолет. Тот самый, что швырнул когда-то в снег, тот самый, что долго хранил за книгами в кладовке нашей квартиры - взмахнул им, как мечом, и нажал на курок, никуда не целясь.
Одна точка в небе - та, на которую был устремлён мой взгляд - бесшумно погасла. Вслед за ней - ещё одна.
Так они исчезли все до единой.
Какие-то, увеличиваясь, вспыхивали, слепя на секунду, какие-то - просто пропадали, будто их кто-то закрасил или стёр. Иногда я целился в них, иногда - даже не спускал курок, а когда пули закончились, лишь наводил оружие в случайную точку - и моргал глазами.
Всё меньше и меньше. С каждой исчезнувшей звездой сердце наполнялось жгучей, давящей тяжестью, но улыбка не исчезала с моего лица. Я знал, что я делаю. Так нужно. Так надо.
А потом я проснулся. Или, может, меня разбудили.
***
Они пришли втроём - Лена, её подруга, и человек в форме. Именно он вошёл в мою одиночку, представился, показал документы, и зачем-то надел на меня наручники, выводя в кривой коридор впервые за несколько дней.
Меня привели туда же, куда в прошлый раз - этот кабинет, будто являющийся пародией сам на себя, я запомнил хорошо, и часто рисовал его в воображении, когда от темноты камеры перед глазами мелькали белые точки.
То ли допросная, то ли пыточная, где каждый элемент - маленькая часть произведения, написанного задолго до строительства здания. Вот эта стена утащена из "Шоушенка", стол - прямиком из "Дэнс, дэнс, дэнс", качающийся стульчик - из "Лютера" - чтобы неудобно было сидеть и чтобы я, якобы, чувствовал дискомфорт, перемежаясь с одного бока на другой. Сами же стены были явно прокурены на протяжении долгих лет - побелка напоминала гарь, а в верхних углах, будто подтёки от соседей сверху, виднелись чёрные узоры, пятна и неровные линии, образующие абстрактные фигуры из чьих-то кошмаров.
Я всерьёз думал, что мне придётся их называть каким-то определённым словом, когда врачи таращились на меня в упор, подсовывали мне листы с картинками и пытались вывести на разговор, чтобы понять, вменяем я или нет. Делали какие-то записи, задавали вопросы "Зачем?", "Почему?", и "Как?". Сперва один, потом - другой. Прикидывались добрыми и хорошими, пытались вникнуть в душу, пролезть туда, разорвать...
Дураки. Что я им мог на это сказать, даже если бы захотел? Я молчал, ведь что бы я им ни сказал - это было бы не тем, что они услышат. Они услышат и глухого, если так нужно.
А вот Лена... Она поймёт. Знаю. Даже вижу - она уже всё понимает. Поэтому и плачет. Сидит передо мной - и плачет.
Я бы тоже хотел...