Когда папу арестовали мы жили в Кривом Роге. Они туда только переехали из Щербиновки. Столько пришлось им переезжать... В Кривом Роге у нас была огромная квартира, как мама рассказывала. Огромная! Потом там сделали детский сад.
За что папу арестовали - я точно не знаю. Рассказывать особо нельзя было, родители не были слишком многословны, и всяких дел было полно. Я знаю только, что на каком –то собрании обсуждали там, как заставить рабочих выполнять нормы, и папа сказал, что прежде всего надо их обуть. Ну, это было принято тоже, как выпад. Потом кто-то привез маме записку, женщина пришла, у которой была такая же беда, и там было сказано, что он в Харькове и можно поехать, увидется. А в это же время у мамы умерла в Новой Праге её мама. Она была в растерянности, но ей стали советовать, "Евдокия Ивановна, маму вы уже не поднимете а встетитесь-ли ещё с Александр Алексеевичем или нет - неизвестно". И она поехала, меня на руки взяла и поехала. Как она нашла - не знаю, но встретиться им пришлось так: папа подошел к забору, а мама с другой стороны. И она увидела, а ей 30 еще не было, она увидела, что он седой, а лицо опухшее. Как случилось что его потом выпустили – не знаю, или кто-то порядочный попался из следователей или никак нельзя было никчему придраться, или специалисты как он, очень нужны были, но четыре месяца он там побыл. Ни за что.
А после освобождения его направили работать на Урал, в Магнитогорск. Там комбинат металлургический, огромный, построили, и рудников несколько рядом было. И мы с ним поехали.
Я маленкая была, помню только как мы с Ниной, двоюродной сестрой моей (она одно время жила с нами) ходили там по «березкам» – так называлось место. И я искала незабудки. Мне было около 5 лет. И однажды мама меня потеряла, и боялась, что цыгане меня украли. А жили мы там в бараке, это мама мне потом рассказывала. В бараке сосульки с потолка свисали, вода в ведре замерзала, но мама не жаловалась, просто рассказывала как мы там жили. Она никогда не жаловалась. Барак это жилье такое, от рудника давали, каждой семье по комнате было. Я не помню толком, одна комната у нас была или две. Но мама рассказывала такое вот : когда я потерялась и она всюду в этом бараке меня искала, во все комнаты заглядывала, кроме одной, где жил мальчик, мой дружок, но он был болен скарлатиной, и потому считали, что я не могла там быть. Оказалось, что я сижу там, около его кровати, и он меня угощает печеньем. И цыгане меня не украли.
Там, на Урале мои родители познакомились и подружились с Сениными.
А я с ними познакомилась уже в Ленинграде, когда они приехали посмотреть, как мы живем. Они хотели в гостиницу устроиться, как всегда, не хотели никого стеснять, а те спросили - зачем вам это нужно, поживите у нас. Папа и мама жили у них, а я приходила. И Сенин, как-то сказал: если бы ты, Александр Алексеевич, не поехал в Америку, то не было бы этого ареста. Но вот что страшно: уже после, я узнала что жена Сенина, Евгения Христофоровна, оказалось служила, как это, секретным сотрудником - доносчиком.
… А потом с Урала, мы переехали снова в Донбасс, в Часов Яр. Потому что папу перевели работать на донецкие шахты.
Там, в Часов Яре мы жили в большом доме, на третьем этаже. Мама организовала всех женщин, и цветник около дома сделали, хоть мы были на третьем этаже. И еще там был такой клуб ИТР, жены Инженерно-Технических Работников его организовали. Мама была в женсовете. Они организовывали строительство, устройство детских лагерей, устраивали где-то маленьких детей, у которых не было родителей. В семьи отдавали их, потом ездили , проверяли, как им там живется. Это, наверное, 36-й год был . Тогда была война в Испании, и испанских детей они тоже принимали. Ну, как – они, своих денег у них не набралось бы. Они связывались с директорами предприятий, разных заводов, карьеров, и им помогали.
Иногда я с мамой ездила, когда она проверяла, как лагерь, готов-ли уже. Шили они детям одежду, для лагеря, чтоб у всех была хорошая; и проверяли как дети эти маленькие устроены в семьях. У нас там была пара лошадей с пролеткой и машина папе по работе выделена. А потом, на Новый Год нам кучу подарков и самодельных игрушек елочных дарили. В 36-м году разрешили елки ставить, а до того было запрещено. Но цепи нельзя было на елки, мы склеивали другие игрушки. И маме принесли для детских праздников кучу всяких игрушек: домики там были, фигурки разные из бумаги цветной или её сами разрисовывали, в общем самодельных игрушек. А папа мой, хорошо пел и играл на нескольких инструментах на этих утренниках. Он вообще был как Леонардо Да Винчи – у него столько было талантов! Девушки, которые жили за стенкой иногда приходили: «Попросите Александра Сергеевича, чтобы он сегодня спел что-нибудь».
За эту работу мамин портрет был даже в газете напечатан. Это была единственная мамина фотография того времени. Мы однажды, уже в Марганце, отдали её чтоб сделать по ней портрет. Портрет сделали очень плохой, а газету не вернули. И так и нет хорошего портрета маминого. Они там что-то подретушировали и так нехорошо получилось. Я его не выбрасываю, но никогда не выставляю, потому что не такая она была.
Не помню сколько мы Часов Яре прожили, но оттуда папу перевели работать в Еленовку, это южнее, в Волновахском районе. В Еленовке он был главным инженером рудника. Он уехал раньше, потом за нами приехала машина. Мы подъезжаем к дому, а там дома такие вот - стандартные, на две квартиры. Пятистенками их в России называют. У нас есть фотографии: Вове купили педальную машину, он сидит в этой педальной машине, Нина рядом стоит, мама… И двор хороший был, в нём летняя кухня, метров семь, наверное, до летней кухни от дома. Ну это я вперед забежала, это всё потом было. А вначале, подъезжаем мы к нашей части дома - в окнах темно. Вышла соседка. Как я потом узнала, её фамилия Ярцева, имя сейчас уже забыла. Муж её тоже работал на руднике. Она сказала, что Александр Алексеевич в больнице, не успел приехать. Мама, конечно, испугалась, что такое? «Да ничего, он там немножко… что-то такое случилось. Он приедет потом». Дала ключи, мы открыли двери, вошли. Оказалось, что после взрыва очередного в карьере, папа пошел посмотреть, ну, как все прошло. И облокотился на столб, который упал прямо ему на плечо. Он попал в больницу. Вряд ли, это все прошло бесследно, но… Слава Богу, жив остался.
Стали мы там жить. Там был большой двор, примерно как в Марганце, с сараем для дров и угля. Дом – каменный, и сарай – каменный. В сарае был подвал. На окнах были ставни. Я помню это, потому что когда из школы приходила, бывало, - мама у соседки, они подружились, мама со всеми была дружна, и её везде все любили, - а я прихожу из школы, уроки – при закрытых ставнях, почему-то, на день, закрывали ставни. Я раскрываю тетрадку, чик-чик-чик, нарисовала палочки, и примеры решала… И пошла к маме.
Иногда из Еленовки мы ездили в Каракубу, там карьер был, куда папа на работу ездил, и речка небольшая, мы в ней купались. Каракубу после войны переименовали, теперь она Раздольное называектся. Это то же где-то между Донецком и Мариуполем, ближе к России, но тогда там границы никакой не было. Там сосновый бор замечательный был. Ещё мы там купались в Донце, в притоке Дона. Есть такая там река – Северский Донец. Это когда мы ездили в Святогорск, там монастырь и места красивые невероятно.
Вова там всё норовил нырнуть с мостика. Идем на пляж, а взрослые мальчики, взрослые дяди прыгают с моста. Вот ему казалось, что это так просто: прыгнуть, потом руками и ногами дрыгай, и будешь плыть. И он два раза это пробовал сделать: один раз сразу с берега разогнался, и Нина его вытащила, побежала прямо в башмаках, в одном вернее, который она ещё не успела снять. Вытащила, а он говорит, что «Я не тонул, я нырял». Второй раз – с крутого берега в Донце. Папа поплыл, а мы сидели на берегу. И Вова прыгнул. Ну, тоже там закричали люди, папа вернулся, его выловил. Ну, в общем, нам там было хорошо очень, тем более, что нам было так мало лет.
В Часов Яре и в Еленовке были лошади у папы. И машина тоже была, чтоб на работу ездить. Не своя, казенная, конечно. Но часто на лошадях ездили, потому что пару лошадей прекрасных ему дали. Как кучер рассказывал, они когда-то даже поезд обгоняли, но один из конюхов загнал их - дал воды напиться сразу после бега. После этого поезд они уже не обгоняли. Но все равно они были такие красивые, быстрые - прекрасные лошади.
А машина, по-моему, была «Форд», с задом как-будто обрезаным. Мы тоже на этой машине много ездили. Папа нас часто с собой брал, когда ему надо было по работе в какое-то новое место поехать. Весь Донбасс объездили, всех мест не помню. Почему-то запомнились Константиновка и Артемовск, мы там часто бывали когда в Часов Яре жили. Там есть такие города и сейчас, и Константиновка, и Артемовск. Дорога туда шла асфальтовая, но в жаркие дни, ездили по грунтовой дороге на автомобиле. Что-то я ещё про лошадей интересное помнила, но забыла. В Щербиновку, которая теперь Дзержинск, меня однажды родители повезли, что бы показать дом, где я родилась. Рассказали, как вор там к нам в окно залез. Я была маленькая еще совсем. Папа вышел во двор покурить, он папиросы курил тогда, и видит в окне тень, как будто кто-то пригнувшись ходит. А еще папин брат у нас жил. Но раз пригнувшись, значит это не брат. Какой-то здоровый мужик в кухню залез и шурует. Папа тогда маме говорит: «Зови соседей, постучи в стенку» . А там такая соседка боевая у них была! Одному, мужу своему, дала топор, брату ( у нее тоже брат был) - молоток или что-то еще. – «У Поповых воры. Бегите ловить!». Они забежали, а в это время папа уже держал его. Какая-то косынка была у него на шее была. Он его держал, тот просил отпустить. Судили его потом. Было такое. В общем, этот дом я видела и окно в которое вор залез.
-----
Продолжение на главной странице в сборнике «Такая была жизнь,...»