Когда Обрэ услышал, что он, Мориньер, раздумывает о том, чтобы оставить Клементину в Риме, доверить ее жизнь человеку, являвшемуся главой всех тех, кого сам Обрэ на дух не переносил, Жак только взглянул на него. Сказал тихо:
- Если вы поступите так, вы сделаетесь должником генерала. Хорошо ли это – быть обязанным негодяю?
А Мориньер не стал комментировать жесткую оценку Обрэ, как и не сказал, что давно уже является его, отца Олива, должником. Не сказал. Но помнил об этом всегда.
Вообще все так или иначе связанное с теми, первыми его, как ему казалось, серьезными попытками быть полезным своему королю, он помнил до мелочей. Все четыре его «римских» путешествия. Поденно. Местами даже поминутно.
*
Мориньер не любил Рим. И Рим тоже его, похоже, терпел с трудом.
Как будто бы для того, чтобы Мориньер не вздумал в этом сомневаться, город всякий раз встречал его неласково – дождями, грозами, бьющим в лицо ветром.
Холодные атлантические ветра сменялись еще более суровыми ветрами трамонтана (зимние ветра). Проливной дождь, вымочивший его до нитки, едва он вошел в город через Порта дель Фламинио, при первом его посещении Рима – в следующий раз принял вид летней грозы, но такой сильной, что самые смелые затыкали уши и прикрывали глаза. Несмотря на поздний час, в городе было светло, как днем. Молнии били в землю с пугающей частотой. И можно было не сомневаться, что значительная часть римских обывателей простояла в ту ночь на коленях у своих постелей, выпрашивая у Господа прощения.
*
В тот вечер, первый его вечер в Риме – солнце уже село, но город еще не спал – он явился в дом к человеку, которому должен был передать письмо. Добрался. Спешился. Привязал измученного коня к коновязи, расположенной в нескольких шагах от входа. Постучал в высокую темную дверь.
Когда пятнадцатилетнему Жосслену отворили, он был удивлен до крайности, обнаружив, что связной, встречавший его, оказался лишь немногим старше самого Мориньера.
Бог знает почему он считал, что «человек в Риме» непременно будет серьезен и суров лицом. Перед ним же стоял юноша лет девятнадцати-двадцати, растрепанный и легкомысленный. Жосслену даже показалось, что тот навеселе, хотя поклясться в этом он бы не мог – слишком он был утомлен и взволнован.
Юноша пропустил его в дом. Склонил набок голову, разглядывая. Потом протянул руку:
- Я Алессандро, – сказал. – Алессандро Леони.
*
Промокший и продрогший Жосслен стоял перед Алессандро. Держал в руке шляпу. С нее, с плаща, что был на нем надет, на пол текли потоки воды.
Жосслен жадно ловил тепло, исходящее от затопленного в соседней комнате камина. Ждал, когда хозяин дома предложит ему войти. Но тот не торопился пускать Мориньера к огню. Проговорив секретные слова, он получил письмо. Взглянул на печать. Сунул конверт за пазуху. Сказал что-то тихо старику, хозяйничавшему в темноте прихожей.
Тот проковылял мимо них, вышел на улицу. Потом, спустя несколько минут, вернулся, промокший.
- Все готово, господин! – произнес, снова распахивая дверь.
*
- Где ты остановился? – спросил Алессандро, готовясь ступить за порог.
Жосслен постарался, чтобы смущение, вдруг охватившее его, не стало заметно.
- Пока нигде, – сказал. – Сейчас найду какую-нибудь таверну. Там и заночую.
Алессандро поглядел на него с усмешкой.
- Ты в первый раз в Риме?
- Да.
Тот кивнул – я так и подумал.
- Тогда идем со мной, – он подтолкнул Жосслена в спину. – Переночуешь в моем доме.
Жосслен поежился, когда на него с неба снова полились потоки воды. Оттого задержался с ответом. Алессандро, впрочем, не стал дожидаться его реакции. Продолжил:
- Сегодня в городе праздник. Все приличные места, где можно было бы остановиться на ночлег, скорее всего, заняты. А из-за этого чертова дождя, гулять будут – не сомневайся! – по тавернам да кабакам. Так что едем. Если, конечно, ты не рассчитываешь пить и веселиться до утра за столом. Я с этим всем на сегодня уже закончил. Сюда больше все равно никто не придет. А если и придет, так Джироламо – всегда тут.
На мгновение-другое Жосслен замер. Остановился. Забыл о ливне.
- Кто это – Джироламо? – спросил.
- Мой слуга, – ответил Алессандро, нетерпеливо передергивая плечами. – Так ты идешь или нет?
Жосслен нахмурился.
Он-то думал, что миссия его опасна и необычайно серьезна.
Мазарини сам сказал это ему. «Вы понимаете, насколько это задание важно?»
Не настолько, похоже, оно важно, – подумал Жосслен, – если его может исполнить всякий – даже тот колченогий старик, что запер только что за ними двери.
- Мне кажется, ты затеял напрасное, – сказал Жосслен, скрывая разочарование от сделанного им открытия.
Повернулся к Алессандро.
– Я предпочел бы получить ответ на письмо и отправиться дальше по своим делам.
- Ну, письмо твое я все равно передам только завтра с утра. Следовательно, и ответ будет только завтра. А сегодня… Неужели ты не хочешь подкрепиться домашней пищей и выспаться в мягкой постели?
- Мне безразлично, где спать, – ответил Жосслен вызывающе.
- Не думаю, – покачал головой Алессандро. – Или ты плохо представляешь себе, что такое римские таверны в такие дни, как этот.
Он снова подтолкнул Жосслена в сторону поданного экипажа.
– Едем.
Заметив взгляд, который бросил Жосслен в сторону своего коня – тот нервничал, бил копытом - Алессандро кивнул:
- Привяжи его сзади. И перестань упираться. Ему, – мотнул он головой в сторону, – тоже надо поесть и отдохнуть.
Вздохнул намеренно громко.
- Ты можешь ни о чем не беспокоиться. Дома – только мать и дуры-сестры.
- И как ты объяснишь мое появление?
- С какой стати я буду отчитываться? Я привожу в дом тех, кого пожелаю.
Алессандро не стал дожидаться, когда гость решится. Нырнул в карету. И уже оттуда снова взглянул на Мориньера вопросительно.
Привязав коня к задку кареты, тот наконец последовал за Алессандро. И пока кони, оскальзываясь на мокрых, неровных камнях мостовой, вытягивали экипаж из этого лабиринта извилистых улиц на широкую дорогу, Жосслен сидел, удерживал двумя пальцами мотавшуюся туда-сюда бархатную шторку, поглядывал наружу. Мерз. Старался не клацать зубами.
Думал – скорее бы оказаться в тепле, перед очагом. А еще лучше – в постели. И черт с ним – с обедом.
*
Вообще говоря, ему следовало поступить иначе. Успей он добраться до города засветло, он воспользовался бы написанным для него отцом д’Орвиньи рекомендательным письмом. Явился бы к монсеньору Коррадо. Отдохнул бы. Привел себя в порядок. А уже на следующий день взялся бы исполнять данные ему поручения.
То, что он появился в этом доме в таком виде, было его ошибкой. Но ему так не терпелось завершить начатое много дней назад. Сбросить груз с плеч. Освободиться, почувствовать себя победителем.
А теперь… Теперь он вынужден был рассчитывать на гостеприимство человека, которого он не знал. И который…
Он задремал, кажется. Во всяком случае, он не заметил, как они прибыли. Очнулся, когда карета остановилась. Кто-то распахнул дверцу, опустил подножку.
- Ну, выходи, – сказал Алессандро. – Мы дома.
*
Дом, у ступеней которого остановился экипаж, был не слишком велик. Несколько окон во втором этаже были ярко освещены. И Алессандро, закинув голову, размышлял какое-то время. Потом повел рукой – идем.
Внизу, у самых дверей, их встретили слуги. Сразу после – рассыпались по сторонам, как бусины с разорвавшейся нити. Один отправился на кухню, другой – наверх, доложить о приходе молодого хозяина. Еще двое терпеливо ожидали, когда вошедшие будут готовы отдать им свои плащи.
И Алессандро, справившийся с этим быстрее Жосслена, с веселым любопытством смотрел, как его гость пытается развязать мокрый узел. Когда тот, наконец освободившись от плаща, повернулся к нему, кивнул:
- Сейчас тебя проводят в твою комнату. А я зайду за тобой через полчаса.
*
Жосслен облачался в принесенное слугой платье. Хмурился. Алессандро был выше его и шире в плечах. И одежда его сидела на Жосслене плохо. Взглянув только на себя в зеркало, он подумал было сказаться усталым и поужинать в комнате, но потом почел это трусостью. И когда Алессандро появился на пороге, он шагнул ему навстречу.
Алессандро улыбался. Но Жосслену показалось, что тот чем-то смущен.
- Ты сейчас будешь чертовски зол, - проговорил легко. – Я совсем забыл, что у нас сегодня гости. Так… Пара ухажеров сестер и несколько друзей семьи. Впрочем, тебе это должно быть все равно. Ужин – он и есть ужин. Заполнишь желудок, выпьешь вина, – я приказал согреть его для тебя. И отправишься спать.
Алессандро оглядел Жосслена, наконец. Засмеялся.
- В этой одежде ты выглядишь еще более хилым и изможденным, чем есть на самом деле. Боюсь, Файорелла будет разочарована.
- Файорелла?
- Еще одна сестра. Она – единственная, чья красота еще не нашла своего ценителя. И, насколько я понимаю, это беспокоит ее необычайно.
- Она стара?
Алессандро расхохотался.
- Ей четырнадцать. Но у тебя, похоже, нет сестер, если ты задаешь подобные вопросы.
Жосслен промолчал. Тем более что именно в этот момент двери распахнулись, и они оказались в центре внимания.
Именно там, за шумным многолюдным столом, он впервые увидел скромного иезуита, сидевшего по правую руку от хозяйки дома.
- Этот, высоколобый, рядом с матерью – отец Олива, – шепнул ему на ухо Алессандро. – Большой знаток всего прекрасного. Красота во всех ее ипостасях – неодолимая его страсть.
После короткой паузы добавил:
- И, как результат, – вот он. Всегда тут.
Жосслен непонимающе взглянул на Алессандро.
- О чем ты говоришь?
Алессандро усмехнулся.
- Они любовники.
Жосслен перевел снова взгляд на святого отца. Иезуит что-то негромко говорил сидевшей рядом женщине. Та улыбалась, смотрела в тарелку. Потом вдруг наклонилась к мужчине, прикрыла узкой ладонью его руку. Ответила что-то – интимное, многообещающее. По лицу мужчины скользнула победоносная улыбка.
Лицо Жосслена вдруг полыхнуло жаром.
- Ты сказал – мать? – прошептал севшим вдруг голосом.
Алессандро искоса взглянул на него.
- А… мачеха, на самом деле. Отец женился на ней, едва закончился траур по моей родной матери. И ей тогда было лишь немногим больше, чем Файорелле теперь.
- Так твои сестры?..
- Сводные. Матушка умерла, рожая меня. А Анна – нарожала отцу девчонок. Он умер, а я – мучайся теперь с ними.
Алессандро все говорил что-то, а он все смотрел и смотрел на женщину – не мог оторвать взгляда. Не слышал ни слова. Не дышал. Очнулся только, когда Алессандро, отодвинув скатерть, покрывавшую его, Жосслена, колени, глянул вниз, рассмеялся:
- Ты должен быть мне благодарен за то, что я отдал тебе свои штаны. В собственных – тебе было бы сейчас тесно.
Жосслен не нашелся, что ответить. На него снова навалилось чувство неловкости – то самое, от которого он пытался избавиться с самого начала ужина. Он испугался, что слова Алессандро прозвучали слишком громко. Вскинулся, оглядел присутствующих. Задохнулся, когда хозяйка дома вдруг посмотрела в его сторону.
Встретив его взгляд, она насмешливо-вопросительно изогнула бровь.
Он выпрямился, расправил плечи.
Похоже, в этот момент все сочли, что дали ему достаточно времени для того, чтобы привыкнуть к незнакомой компании. Сидевшие за столом все, как один, обернулись в его сторону. Замолчали. И одна из сестер Алессандро – Жосслен не запомнил ее имени – произнесла, едва заметно склонив голову набок:
- Быть может, вы теперь расскажете нам о себе? Кто вы? Художник? Скульптор?
Он растерялся.
- Почему – художник?
- У нас в доме не переводятся художники, – улыбнулась она легко. – Так было, когда был жив отец. Так остается и сейчас. Так вы – не художник? И не собираетесь им становиться?
Он качнул головой.
- Простите меня, но нет.
- За что же вы просите прощения? – рассмеялась она. – Напротив. Это гораздо лучше. Вы не представляете себе, как скучны все эти разговоры о поисках новых красок и выгодных заказов. Вот и сейчас нас с вами окружают одни живописцы и скульпторы. И я благодарна им, – она взглянула на сидящего напротив нее мужчину, – очень благодарна! – повторила многозначительно, – что они не стали сегодня портить мне аппетит разговорами о колористике и светотени.
Жосслен с трудом улыбнулся в ответ.
*
Собравшиеся за столом напоминали ему невоспитанных детей. Они то молчали, то говорили все разом. Смеялись, шутили, спорили о чем-то. И, кажется, никого в конечном итоге не интересовало, достигло ли слуха их собеседников то, что они произносили.
Они не слушали друг друга. И нимало этим не смущались.
Он же все больше молчал. И только когда молодой мужчина, сидевший по левую от него руку, произнес:
- Так вы расскажете нам о себе? – Жосслен кивнул – конечно.
Глотнул еще вина, чтобы промочить горло.
Перед тем, как отправиться в дорогу, Жосслен под наблюдением отца д’Орвиньи подготовил превосходную легенду. И уж конечно, не будь он уже измучен и растерян, общество золотоволосых красоток и их ухажеров не заставило бы его смутиться. Он столько времени провел при дворе, что считал себя неуязвимым для подобного рода испытаний.
Но теперь Жосслен не чувствовал себя на высоте. Он помнил о том, что одежда на нем – с чужого плеча. Кроме того, он был опьянен – вином и не оставлявшим его желанием.
У него горело лицо и мучительно ныло в паху.
Кажется, желая помочь ему, старшая из сестер спросила:
- Вы добрались до Рима только сегодня? Вы должно быть очень устали.
Жосслен заговорил. Старался не смотреть туда, где сидели мачеха Алессандро и ее любовник.
Он не смотрел, но чувствовал внимание, с которым оба – и женщина, и иезуит – глядели на него.
- Устал? – повторил. – Да, пожалуй. Дорога была непростой.
Жосслен сделал паузу, чтобы вдохнуть воздуха, и в этот момент гости за столом зашевелились, закивали, защебетали снова. Сочли, видимо, речь его завершенной.
Они то говорили друг с другом, то оборачивались к нему.
- Немудрено. Дожди не прекращаются который день.
- Ничего удивительного. Весна.
- Я слышала, в Париже теперь неспокойно?
- В Париже всегда неспокойно.
- Вы, в самом деле, выглядите утомленным.
- Не страшно. Ночь в тепле – и вы снова будете в порядке!
Жосслен едва успевал переводить взгляд с одного собеседника на другого. Игривая фамильярность очередной сестры, обращенная к его новому знакомому, застала его врасплох.
- Алессандро, – воскликнула девица, – ты с такой пылкостью смотришь на своего нового друга… Я бы, на его месте, заперла сегодня дверь на ключ.
- Перестань, Паола. Ты смущаешь нашего гостя.
- Смущаю? – насмешница обернулась к Жосслену. – В самом деле? Вы смущены? Как это досадно.
- Паола! – Анна взглянула на свою старшую дочь.
Покачала головой. Впрочем, улыбка хозяйки дома была такой легкомысленной, что ни дочь ее, ни остальные не приняли этот укор всерьез.
Продолжили говорить.
Один из гостей спросил:
- Что привело вас в наш город?
Второй поддержал его:
- Да, знакомы ли вы с кем-нибудь в Риме?
Жосслен ухватился за последний вопрос, как за спасительную веревку, брошенную ему, висящему над пропастью.
Он надеялся, что обстоятельный ответ, который он готов был дать, прервет эту лавину сыпавшихся на него вопросов. И позволит ему выдохнуть, справиться с шумом в ушах и этим постыдным, так мешающим ему возбуждением.
- Я рассчитывал сегодня уже быть на вилле Коррадо. Так и случилось бы, окажись я проворнее. Но непогода, к моему сожалению, задержала меня в пути.
Он отвечал вопрошающему, но не удержался все-таки, взглянул на хозяйку дома.
- Вы – гость монсеньора Коррадо? – спросила Анна, слегка наклонившись вперед. – Это замечательно. Кардинал – необычайно приятный человек. Очень тонкий и образованный.
И опять он не успел ответить. Сидевшие за столом заулыбались.
- О! Тогда можете не говорить о том, что заставило вас отправиться в путешествие…
- У монсеньора Коррадо племянницы – одна другой краше…
- Племянницы – безусловно. Но лично меня больше интересует коллекция картин…
- Монсеньор хорош уже тем, что держится вдали от всех сомнительных дел, творимых в Ватикане...
- Мы рады, что вы остановились в нашем доме, – проговорила Анна. – И мне хотелось бы, чтобы вам у нас понравилось.
Каким-то чудом он услышал то, что она произнесла. Ее мягкий, грудной голос, ему показалось, заполнил каждую клеточку его тела. Он гипнотизировал, завораживал. И Жосслен снова потерялся на какое-то время.
Его еще спрашивали о чем-то.
А он все качал головой – нет, не слышал. Не видел. Не знаю. Жосслен и хотел бы убедить себя, что только исполняет волю д’Орвиньи – тот советовал ему придерживаться роли простака.
Но он должен был признать, что дело было в том, что весь его ум, все его знания и способности теперь были погребены под жгучим, непереносимым желанием. Таким, какого он не знал прежде – даже когда проводил первые свои любовные опыты.
Он пытался справиться с собой. А они все спрашивали его о чем-то, спрашивали. Наконец, Паола засмеялась:
- Ах, оставьте юношу в покое. В конце концов, не каждый должен разбираться в этой вашей политике. Существуют и другие дарования.
Она посмотрела на него многозначительно.
- Поверьте, иные таланты женщины… по крайней мере, большинство из них – ценят гораздо больше.
Он молчал. Чувствовал себя идиотом. Смотрел на хозяйку дома – пылко и бессмысленно.
И снова Алессандро приподнял край скатерти, заглянул под стол, засмеялся – на этот раз намеренно громко. Воскликнул:
- Здесь, как ты говоришь, дорогая Паола, «иных талантов» – в изобилии. Если ты, – он обернулся к Жосслену, – умеешь управляться с тем, что дано тебе природой, так хорошо, как я думаю, то успех в Риме тебе обеспечен.
Жосслен вскочил. Уже поднявшись, он понял, что сделал это напрасно. Все, кто сидел за столом, сосредоточили свое внимание на его бедрах.
Он покраснел. Встретился взглядом с хозяйкой дома. Та посмотрела на него, сдерживая улыбку. Потом не выдержала, рассмеялась. И вслед за ней засмеялись все. Кроме иезуита.
Тот смотрел на Жосслена бесстрастно.
Именно этот равнодушный, без сочувствия и без любопытства, взгляд заставил его очнуться. Он отодвинул стул. Склонил голову. Едва сдерживая охватившую его ярость, произнес:
- Я благодарен вам за ужин и ночлег, синьора. И, надеюсь, вы не останетесь в обиде, если я теперь покину ваше общество и общество ваших друзей.
У него горело лицо, и пылали глаза.
Он еще раз наклонил голову. И в наступившей наконец тишине вышел из залы.