Вокруг нашей деревни берёз было много как нигде: прямых да белоствольных, коряжистых и ветвистых, уже старых и молодой поросли. Росли они над логами и в самих логах, по берегам речки, по увалам, склоны которых по весне желтеют быстро отцветающими стародубками. Даже в сограх, что окружили деревню, берёза растёт, тянется изо всех сил, белея гладкими, в редких крапинках стволами. Весёлыми стайками выбегают берёзовые рощицы в поля, обширные и ровные до горизонта, лишь кое-где перехлёстнутые изломано-кривыми оврагами.
Со стороны овраги красивы своей таинственной чернотой и сумрачностью. Их провалы переплетены беззащитно переплетёнными корневищами берёз, которыми они и держатся за осыпающиеся откосы. Что Крутой Яр возьми, Что за Зюськовыми яр, что на Заимке. Одинакова их тайна. Мальчишкам новокытмановским нравились такие места. Взрослые, понимая сколь пагубны овраги да яры для пахотного поля, делали всё, чтобы они не разрастались. И победили наши жители эту стихию. Остановили разрастание Крутого Яра, утихомирили Ремизов Яр, Гнетневу Яру дали покой. А то бы рассекли они деревню на несколько частей. Насажали мужики тополей по овражьим промоинам, а тополь и скрутил землю и впитал воду в себя. Потом вторым ходом ребятня из лесу берёзовых саженцев натаскала, и уже на осушенной земле приютили их.
По правде сказать, овраги в нашей лесостепной местности бедствием не являлись. Полям пшеничным они не мешали, наверное, потому, что их росту помешали разросшиеся с давних времён берёзовые заросли.
А леса вокруг деревни были хороши! И берёзы такой не сыскать было во всём белом свете. Побывал я во многих местах во время военной службы, а вот похожих на наши берёзы не увидел. Наша берёза добрая, уютная и какая-то семейная что ли.
Конечно, не одна здесь берёза растёт. Много осины, ольхи, редко, где сосна саморостом попадалась. Правда, потом сосну стали сажать и теперь её деляна растёт за речкой. Да рядом с пасекой, в бытность лесником, Иван Сафрошкин заложил большую площадь сосны. В колках и по низинам полно черёмухи, калины, дикого хмеля. Новокытмновская ребятня не обходила своим вниманием не один вид дерева. С каждого брали посильную мзду. Берёзовый сок по весне пили многие. Но после отбора сока ранку затирали золой смешанной с глиной. А потому и не было в нашем лесу больных берёз.
Мы не боялись леса. Когда сходили большие снега, скатывались в овраги бурливые воды, в чистом сквозном небе начинал кружить коршун, а в сером, не прогретом ещё березняке появлялись, наконец-то, тоненькие красноватые лапки гусинок, вот тут-то мы и объявлялись. Вот он момент, которого ждал каждый деревенский пацан! Гусинки прохладно-сочны и сладки в эту пору. Ах, как они сладки… И съесть их можно было великое множество. Вот с этой поры мы переходили на подножий корм – с утра до вечера пропадали теперь в лесу, жили какой-то особой, самостоятельной жизнью, полной загадочных неожиданностей и неповторимой прелести. Тут было всё: и детские забавы, и дело серьёзное, необходимое, - не с пустыми же руками возвращаться домой.
И теперь каждый день одаривал нас чем-то новым. Ещё не кончатся гусинки, а уже пришла пора пучек, которых по берёзовым логам да ложкам, где царит сумрачное густолесье, в низинах, покрытых прелью полуистлевшего листа, и сухостоем затвердевшего прошлогоднего дудника, великое множество. Ох, и поели же мы их! Никто от них не отказывался. Округлый прямой стебель пучки к лету достигает двухметровой высоты, грубеет и становится несъедобным. Но весной, в раннюю пору, съесть пучку – одно удовольствие. Очистишь её, легко сняв шероховатой длинной лентой кожуру, и надкушенный хрупкий стебель, брызнет соком… Пучку лучше всего есть свежей, с корня. А когда уже стебли затвердеют, мы делали из них стрелялки. Для этого вырезали дудку в 20-30 см., набирали в неё горох, зёрна пшеницы, зелёные плоды черёмухи, и ртом выдували эти заряды в цель.
И так пойдёт одно за другим – гусинки, пучки, щавель, слизун – дикий лучок – появляется на пригорках, землянику сменит клубника, чуть позже закраснеется в лесном разнотравье незаметная в цветении костяника, а по берегам речки – ближе к Прасоловой мельнице – по кустам наберёт силу смородина, и уже чернеет в колках черёмуха…
Одна опаска у нас была – только бы не спутать и не наглотаться, как часто бывало уже не с одним мальцом, заманчиво крупной и синей крушины, с которой так скрутит тебя, что места потом не находишь. И насмешек не оберёшься от того, что из уборной не выходишь подолгу.
А сколько разных грибов было в нашем лесу – сморчки, сыроежки, маслята, подберёзовики и подосиновики, волнушки и рыжие лисички, опята, грузди разных сортов, белянки и боровики (белый) и ещё множество разных, каких-то непонятных, ярко расцвеченных, дерзко выпирающих из земли. Но такие грибы лучше обходить и не трогать.
Удивительно всё в природе устроено» Вот есть гриб или ягода, а есть под этот гриб или ягоду подделка, погань какая-нибудь, непременно есть. И потому мы всегда были в лесу настороже, чтобы не ошибиться и не набрать вместо грибов ядовитых поганок, не наглотаться сдуру, каких-нибудь волчьих ягод или той же крушины. И когда мы уже набирались ума и опыта, и незаметно для себя взрослели, понимали, что подделку эту, обман этот можно встретить не только в лесу, но и среди людей. А это гораздо сложнее и опаснее.