Шанечка
Ш А Н Е Ч К А
ХОЛОДНО!
Первое, что я помню – холод. Он наступал из темноты белыми сырыми волнами, под лапами кто-то ползал, копошился, кто-то маленький, тонко звенящий больно кусал уши и глаза. С кустов капало, мочило без того сырую шерсть. Совсем стемнело. И тут капли стали чаще-чаще, откуда-то сверху застучало по листьям. Капли били по голове, текли по спине, хвосту. Стало так холодно и страшно, а главное тоскливо, одиноко, обидно, и я вдруг услышала протяжный и жалостный плач. Он всё повторялся, слабый и монотонный, пока я не поняла, что этот стон вырывается из глубины моего сердца.
Я ползла в каких-то зелёных мокрых волосах, дрожала и плакала. Наконец запуталась в их холодной сырой паутине, упала в них, но стон ещё рвался из меня. Вдруг что-то громко ворохнулось рядом, резанул ослепительный свет, из него ко мне протянулись белые лысые грабли.
- А, вот ты где… - услышала над собой и почувствовала тепло. От него пахло мокрым хвостом. Это тёплое накрыло меня и потащило куда-то. Разморённая от тепла и страха, я уже задрёмывала, но вдруг опять стало светло, и кто-то грозно прогремел над ухом:
- Ну так и знала! Притащил-таки! Накорми её и тут же отнеси обратно!
- Угу, - тихо в ответ.
И тут началось… Тепло опустило меня на мягкое, откуда-то взялись вкуснущие кусочки и целое белое озеро в красном блестящем тазике. Я потрогала лапой – мокрое, пахнет мамой. Попробовала лакнуть – пить можно. Хотя мамино лучше. Я ела кусочки и пила из белого озера, пока не заболел живот. Он надулся сытым мячиком. Я уже закрыла глаза, когда белая грабля опять ласково подняла меня, укрыла чем-то мягким с запахом курицы, и я тут же увидела всех троих братиков и жёлтые глаза мамы. Она лизнула меня в ухо.
СТРАННЫЕ
Он был без шерсти. Знакомые белые грабли, их у него оказалось две. Голое лицо – только с небольшой щетинкой, и на голове – пушистая тёплая шубка, на которой так хорошо было спать. Я слезла с мягкой горки вниз, в тёмном пыльном уголке сделала маленькое дело. Залезла обратно поближе к тому, кто меня спас. Он повернулся ко мне, на мгновение открыв синие лужицы глаз, наверное, он спал, и я, слушая его горячее дыхание, согревалась в нём.
- Спят голубки! – в ярком утреннем свете я увидела круглое лысое лицо, обвязанное тёмной тряпицей. – Ну-ка, вставайте!
- Мам, ну дай поспать… - пропел мой хозяин.
Вдруг за круглым лицом появилась большущая толстая тумбочка в цветастой одёжке, цапнула меня своей граблей и потащила.
- Апельсин, уйди! Киска маленькая, трогать нельзя.
И тут я почувствовала резкий запах. А потом увидела его – огромного рыжего кота. Он равнодушно глянул на меня и продолжал лакать из моего белого озера.
Та, в тумбочке, притащила меня в тёплую клетушку, посадила в какой-то ящик и стала грести моей лапой по его дну с дырками. Сначала я сильно испугалась, потом удивилась, потом фыркнула, тем более что ящик сильно отдавал котом.
- Ну, давай же, давай, вот здесь у нас горшок, - причитала в тумбочке. Странная. Я так и
не поняла, чего она хотела от меня. И что такое горшок? Отпустите меня! Я есть хочу! Где тут у вас те вкусные кусочки? Да и в озеро моё тот рыжий влез. Как его – Апель… Апель… Теперь этого Апеля посадили в «горшок», закрыли в клетушке, а меня наконец отпустили, и я обследовала все закоулки дома.
- Вань, Ваня, твоя киска слопала все запасы Апельсина. Мы же договорились – накормишь и отнесёшь обратно. Вставай, уже скоро обед. А то сама её на газон выкину.
Я насторожилась. Даже оставила весёлый красный фантик, который гоняла по полу. «Выкину…», - где-то уже слышала. Что-то такое было до тех зелёных волос и холода… Опять стало тоскливо и страшно. Так страшно, что я тихонечко вякнула вслед тумбочке.
- Ну надо же, какой нежный у неё голосок…
- Как выкину?! – взъерошено выскочил из-за двери хозяин. У него оказалось ещё две грабли, чуть поросшие шерстью. И он на них как-то запросто стоял. Интересно… - Пусть она побудет у нас до отъезда.
- Ну уж нет! – опять пригрозила тумбочка. – Только неделю назад отнесли бурятско-монгольского котёнка. Три дня пожил, и так было тяжело отдавать…
- Ну я не набылся ещё с ними! Пусть эта поживёт. Я сам буду ухаживать.
- Свежо предание…
- Мам, ну правда! Ты же говорила, всё для меня сделаешь…
- Но я ведь и делаю. Только выкинь эти мысли из головы. Петлю набрасываешь, вены режешь. Сколько мне на это смотреть?! Котёнка захотел – бурятско-монгольского взяли. Скутер надо – купила. Свой кот есть, теперь ещё киску притащил…
Это, видно, они уже про меня… Какой всё-таки грубый голос у этого Апеля, вон как на горшке своём голосит!
- Жалко же, она так мякала на газоне. Посмотри, какая она няшная!..
- Правда, красивая. Смотри, как смешно боком бегает!
- Ну, ма, на дачу соберёмся, отдадим её.
- И куда же мы её тогда денем?
- Так же, как и бурят-монгольского, на рынок отнесём, там же принимают. Он узкоглазый был, а всё равно взяли.
- Да его, наверное, и в живых-то нет. Мне тётя Тоня сказала, они убивают котят…
- Ты поэтому плакала?
- Нет. Просто жалко было. А что убивают, не знала тогда.
* * *
…Ага, эти вкусные кусочки – в том белом высоком, он ещё так бармалеисто тарахтит. Надо лапой поскрести немного, тумбочка достанет их. Какие странные – про что они говорили? Что такое «убивают»? Наверное, что-то не очень приятное – синие лужицы на лице хозяина просто из берегов вышли от страха. Ой, как чешется хвост! Опять кто-то кусает…
СЧАСТЬЕ
…Мне пришлось зажмуриться. Сколько всего: свет, полянка в цветах, трава и эти высокие, осыпанные зелёными шевелящимися листьями. А на одном, рядом с огромным деревянным коробом, домом, как я потом узнала, ещё кудрявились сиреневые пенки с таким сладко-одуряющим запахом, что у меня закружилась голова.
- Что, обалдела от счастья?! – весело окликнула меня хозяйка. Она поскрежетала чем-то в стенке. Та вдруг отпала. И меня внесли внутрь. «Да здесь мыши…», - тоже весело
подумалось мне, и я тут же принялась искать их.
Апель сразу побежал под стол, где хозяин насыпал гору цветных сухарей.
- А вот ваша лежанка, - посадил меня на мягкий столик, покрытый чёрной шерстью, - только не драться, места обоим хватит.
Ну, конечно, буду я тут спать с вашим жирным котом. Ой, как высоко! Кое-как слезла…
Наевшись, Апель сразу побежал по своим котярским делам. И скоро из дальних кустов послышался радостный и жуткий разноголосый ор. Нет, я туда не пойду. Тут столько интересного! Ага, мыши попрятались, тогда пойду, посмотрю, что там вокруг.
Запахов столько – не знаешь, куда бежать. Вот чьи-то толстые деревянные лапы, вроде стол. Но почему растёт из земли? Вверху его темно и паукасто – вон какие по углам сидят. Бр-р! А там что навалено – какие-то досточки. Их так хорошо драть!
- Тихо, уронишь поленницу! – схватили меня. - Глупенькая ты, - ласково прижала к своему теплу, тихонько запела в ухо, - ах ты, коша, коша маленькая, кошаня, шанечка… Да-да, Шанечка!
У меня даже ухо зачесалось. Вот, значит, она – Шанечка. Я громко чихнула, и тут же оказалась в траве.
- Беги, Шанечка, радуйся жизни! – она хлопнула своими граблями, и я вдруг неожиданно поскакала по дорожке как-то боком, будто кто-то тащил меня, кто-то радостный и весёлый. Шёрстка на спине встала дыбом и тугим гребнем собралась на хребте. Вот здорово!
Я обследовала полянку, обнюхала цветы, заглядывала в маленький домик с трубой, потом узнала, что он называется как-то смешно, то ли каня, то ли баня. Залезала даже на это, высокое, понюхать сиреневую пенку. Но тут подлетел кто-то полосатый с длинным хоботом и так зажужжал, что я кубарем скатилась вниз. Стало жарко, захотелось пить. Вижу, Вань красным ведёрком с носиком черпает из большой такой старой кастрюли без ручек. Рядом досточка. Я и влезла по ней. Добралась до верха. Глянь вниз, а там… - ещё одна кошка! Маленькая такая, полосатая, глазищи – во! И лапу прямо в морду мне тычет, я в неё, а она в меня. Ужас!
- Да ты пить хочешь! Ох ты, маленькая, забыли тебе в спешке чашку показать.
Шанечка утащила меня в дом и посадила перед знакомым белым озером. Вот это жизнь! Я вволю напилась, съела все сухари и завалилась на просторной мышьей лежанке.
* * *
Апель часто не ночевал дома, и я блаженствовала одна. Когда мне становилось холодно или одиноко, я пряталась под кроватью, а ночью залезала к Шанечке.
У хозяина Вани в голой угловой комнатке – венарде, веранде, ведране – жил страшный такой. Мёртвый, жутко так пах – дра, драндуля, драндулет. Вань за уши выволакивал его на улицу, поил какой-то дрянью, потом дёргал из него длинный шнурок. Дранюля терпел-терпел, потом вдруг взрёвывал диким голосом, и видно, чтоб тот замолчал, хозяин быстро вскакивал на него верхом, и они вместе выносились за калитку. Но драндюля всё верещал, а Шанечка тяжело вздыхала и чудно так поводила им вслед рукой.
Однажды драндулет потащил хозяина уже вечером. Скоро стемнело, мы сидели с Шанечкой на крыльце, а их всё не было. В полудрёме я слышала тихое бормотание: «Господи… Царица небесная… Купила на свою голову…»
И вот этот противный треск, совсем рядом. Вот мы открываем калитку… Даже в темноте было видно: одна его грабля стала красная и блестящая. От неё остро пахнуло страшным. Шанечка качнулась, я думала, упадёт.
- Что, что случилось?!
- Мама, я упал… Ты только не волнуйся, мне совсем не больно…
* * *
Ночью Шанечка, уткнувшись в угол мягкой горки, задавленно взбулькивала, шмыгала и
даже будто поднывала. Замёрзла что ли? Я тихонько подобралась к ней, лизнула её
мокрый нос, солёный… Она неожиданно прыснула и накрыла меня своей большой тёплой граблей, пахнущей молоком и цветами. В моём горле запел моторчик: спать, спать, спа-а-а…
Холодало. И чем холоднее становилось на улице, тем теплее дома. Вечерами нас на пару с Апелем отправляли за дверь. Я уже знала зачем – Апельсин объяснил. Мы разбегались в стороны. Если он не уходил на свои концерты на всю ночь, мы снова встречались у двери. Апель скромно молчал, я же упорно царапала доску и тихонько вякала. Что только он делал без меня! – нас тут же впускали, и я, конечно, вперёд, Апель за мной – неслись к вкусным кусочкам и дружно окунали морды в белое озеро. На кухонной венарде было жарко. В ловких граблях Шанечки всё шкворчало, кувыркалось, плескалось. Густо пахло едой и счастьем.
Объевшись, я едва залезала на лежанку. Не успела облизнуть одну лапу, как грузно-грациозно прыгнул Апель. С подозрительным интересом стал обнюхивать меня, почему-то стало страшно. Я на всякий случай подала голос.
- Нельзя, Апельсин! – строго шикнула Шанечка. Тот сразу отстал, свернулся колбасой, выставив мне в нос свой тёплый пушистый бок. Как всё же прекрасна жизнь! Шанечка…
* * *
Сначала она насыпала мне сухарей. Потом шурудила в ящичке, шуршала бумажками, складывала туда палки. И вот там взвивался чей-то жёлтый хвост, опаляло жаром, хотелось впрыгнуть в этот ящик.
- Нельзя, там кых! – строго говорила Шанечка, отпихивая меня в сторону. А я всё равно лезла, уже зная, что она заберёт меня к себе под тёплую мягкую тряпицу, за которой медленно бухало что-то живое. Я уже знала – сейчас станет теплее. Хозяйка сажала меня на лежанку, и сначала намочив себя из ковшика водой, доставала маленькую чёрную плашечку с золотыми полосками, опускалась у кухонного стола пеньком, становясь при этом вдвое ниже. Взглядывала куда-то вверх, что-то шептала. Плашечка открывалась, внутри у неё были белые листки.
Мне становилось скучно и холодно. Опять хотелось в тепло, и когда Шанечка припадала головой к полу, я тихонько влезала на неё, грелась на спине, в ногах. Она не шевелилась. Другая бы… И только когда я уже подбиралась к самому её лицу, под которым откуда-то появлялись капли, она легонько поднимала меня и снова относила на лежанку. Кругом теплело, я засыпала.
* * *
- Ша-а-ня, - меня кто-то нежно почёсывал за ухом, - Ша-а-нечка, хватит дрыхнуть, прям изба-спальня какая-то. Кругом такая красота, а они дрыхнут!
Меня стащили с лежанки и выволокли на блескучее солнце. Ух! Ослепнув от света и
взбрыкнув от радости, я вдруг почувствовала, как задние лапы сами собой быстро подрали что-то, а потом я ещё укусила это.
- Шанечка! Ну разве можно так? Ты ведь девочка, а ведёшь себя как разбойник. – Она туго пригладила меня по шёлковой спинке.
- Мук, - извинительно мякнула я, прыгнула на тропинку и принялась скакать с жёлтым шуршащим бантиком.
- Лови, вот он, вот! – кричала Шанечка. - Когда она смешно задирала вверх свои
растопыренные грабли и совсем как я припрыгивала, её тумбочка вдруг становилась
совсем лёгкой, и странный журчащий звук вырывался из груди. Было не страшно,
а весело, и мы уже вместе носились возле дома.
ТАМ
Что-то было не так. Шанечку не узнать. Хозяина не слышно. Апель куда-то удрал, и мне отвалили целую гору вкусных кусочков. Потом, о, ужас! Меня сунули в зелёный сундук с дырками, посадили на тряпку. Даже не успела заметить, кто. Но понёс-то меня в этом сундуке Вань – мой хозяин, который когда-то спас меня. Куда же теперь?! Стало так страшно, что я покорно уселась на тряпке и закрыла глаза. Подозрительно запахло драндюлей… Ой, а в дырки-то всё видно, оказывается! Вместе с сундуком, хозяином и Шанечкой мы ехали в большущем сундуке, полном других, больших и маленьких – с голыми граблями и голыми пузами.
Меня опять несут. Всё вокруг качается, несётся, прыгает. Тошнит от тряски и жары. Пришли. Кое-как очухалась. Ваня вынул меня наконец из сундука, взял к себе наверх. Мимо – они – с голыми граблями, голыми пузами, их много-много, жуют, смотрят, жгут ищущими чего-то жадно жаждущими глазами. И этот жуткий, непонятный, смешанный запах беды.
Я вцепилась ему в горячее плечо: боюсь! Кругом – такое…
Они сидели в клетках. Кучами. Они лезли друг на друга. Чтоб достать до верха клеток. Они думали, что там, вверху, смогут вылезти. И убежать. Отсюда. А один, совсем маленький, рыженький с белым брюшком, встав на дрожащие ножки, буравил носом решётчатый угол, просовывал между безжалостных прутьев свои лохматые лапки. И орал. Как жалостно и страшно он орал! Будто молил кого-то: зачем?! Мне тоже захотелось орать, в горле запершило, я туже прижалась к хозяйскому плечу. Почувствовала, как он нежно погладил меня по голове.
- Не бойся!..
- Мама, пойдём отсюда. К нам даже никто не подходит.
- Так она ведь не породистая…
- Да тут и породистых не очень-то берут, всё больше отдают. Смотри, опять та тётка рукой машет. Что она к нам пристала!
- Так ей денег надо. Не обращай внимания. Это же её работа, бизнес такой. Вон у неё там и кролик, и щенки, и хорёк за шесть тысяч. Кому только он, бедный, нужен?..
- А там вон, с большим ящиком, тот дядька, знакомый. Он тогда нашего страшненького бурятско-монгольского за сто пятьдесят рублей взял…
- Да-да. И где только теперь этот котик?..
- Мужчина, это вы про вязку интересовались? У вас кто – мальчик, девочка? Всё устрою…
- Женщина, отдавайте кошечку, она миленькая, за двести пятьдесят приму. За меньше
никто не возьмёт. Отдавайте, дело к вечеру, а то зря простоите, - опять настойчиво пропела загорелая разбитная бабёнка в синем кепи до бровей, с тугой кожаной барсеткой на тугом животе. В светло-прозрачных глазах её жадность странно мешалась со скукой и сожалением.
Я зажмурилась и впилась когтями в хозяина. Он бережно оторвал от себя мои лапы.
- Ну всё, мы уходим! – посадил меня в зелёный сундук.
- Да, я тоже не могу больше, пойдём отсюда, - отозвалась Шанечка. - За деньги
набирают, а потом… Помнишь та женщина сказала, куда их, солить что ли?..
Я слушала Шанечку и не верила своим пушистым ушам.
* * *
Конечно, она не могла представить, как этот весёлый дядька с уютно бугрящим куцую футболку брюшком, вернувшись вечером домой, вываливает в ванну всех котят,
несколько штук, получше, отбирает в клетку «на развод», остальных, хватая гроздьями, быстро топит в грязном ведре. Складывает в пакет, завязывает и выносит на мусорку. Вернувшись, открывает бутылку водки, купленную на котячьи деньги, залпом выпивает стакан, жадно съедает сковородку жареной картошки. Засыпает у «ящика».
Кровавые котики не беспокоят мёртвый его сон.
* * *
Мне снилось, как этого чёрного барбосика с мягкими вислыми ушами связывают розовой лентой с каким-то другим барбосом. Вислоухий вырывается, а тётка, затягивая ленточку и оскалив белые клыки, приговаривает: «Ну, мужчина, это же просто даром, всего двадцать долларов…».
ПРОСТИ…
- …Вань, ты же видишь, эти интернетские девочки звонят, вроде договоришься, я их жду, сижу, как привязанная, а они не приходят. Увы, это такой стиль нынче… А ведь нам домой надо выбираться.
- Да, да, мама… Но куда же её девать? Здесь что ли бросить?
- О чём ты говоришь!.. Вот тёте Тоне кошатнице она понравилась. Может, её уговорим взять. Хоть на время…
* * *
Я видела, что они собираются. Шанечка достала из ящика много сиреневых пакетиков, я уже знала, что внутри у них вкусные кусочки, потом в знакомую коробку насыпала разноцветных сухарей. Я поела немного, напилась из белого озера, и стало мне как-то грустно оттого, что хозяйски равнодушно спал на крыльце Апель, оттого, что и Шанечка, и Ваня не играли со мной и даже не смотрели на меня, будто я разлила суп или свалила с подоконника весёлые красные шары со смешным названием помпмидоры.
Меня снова сунули в зелёный сундук. Снова тряслись в этом большущем, пахнущем драндюлей. Было страшно и почему-то тоскливо. Хотелось плакать.
Приехали. Ваня взял меня к себе, тихонько гладил и шептал что-то, щекоча мне ухо.
Шанька стояла рядом, такая смешная. Вверху на ней торчал соломный тазик, на тумбочке, которая стала заметно уже – длинная тряпица, так похожая на мою любимую лужайку у дома, с такими же, цвета Апеля, колокольчиками, только эти ничем не пахли. В грабле – знакомая кошёлка.
- Пойдём, вон тётя Таня, - сказала Шанечка, и я увидела ту, у которой потом осталась жить. Она была очень узкая, тёплая, с тонкими грабельками и тёмными жалостливыми
глазами. От неё пахло кошкой и лаской. Она ловко выхватила откуда-то белую тряпицу, быстро ухватила меня и прижала к себе. Я даже не успела испугаться.
- Это приданое, - на грабельку ей повесили нашу кошёлку. Уже собралась уходить, но её остановили:
- Тонь, подожди! Попрощаться…
- Ша-а-нечка, - тепло и больно прошелестело надо мной, и я почувствовала, как что-то
мягкое прикоснулось к моей голове, кажется, меня поцеловали. Мне это не понравилось, и
я тихонько вякнула. На ухо мне упала горячая капля, я услышала, как что-то взбулькнуло, так похоже на мой плач в ту первую холодную ночь.
- Прости, Шанечка, - опять тихо прошелестело надо мной, она снова нежно ткнулась мне в шею. И вдруг я поняла – это не её, это меня звали Шанечкой.
2013 год.
© Copyright:
Людмила Листова, 2016
Свидетельство о публикации №216030801201