У вас бывало так, когда все плохо, ничего не получается, целый день льет дождь и настроения никакого… На работе полный Армагеддон. Начальник так достал, что сдерживаешься из последних сил, чтобы не вцепиться ему в лысину. В личной жизни тоже полное запустение. В прямом и переносном смысле. Чувствуешь себя, как тощая облезлая кошка, отбившаяся от дома…
Сегодня суббота, хоть высплюсь. И то радость. На фейсбуке посижу, телек посмотрю, не буду вообще вставать. Пусть весь мир подождет. Он достал меня уже! Пашешь, пашешь, никакого просвета. Каждый день одно и то же. Где все? Где любовь? Радость? Добрые люди? Светлые лица? Все затянулось серым бесконечным и беспросветным дождем. Как в романе Маркеса, он все льет и льет уже два года подряд, с тех пор, как Миша уехал…
Зачем он так со мной? Мы ведь любили друг друга, любили так, как вообще невозможно любить на этом свете. Когда отодвигаются на второй план все остальные мысли, мечты и надежды. Когда любовь становится похожей на вирус, беспорядочно распространяющийся по свету.
Помню тогда в Париже…
Мы сидели на солнечной террасе маленького кафе в квартале Сен-Северен, пили кофе и беседовали о жизни. Как всегда, я не могла просто разговаривать, мне обязательно нужно было спорить и что-то доказывать, искать истину, которая надежно спрятана под житейской шелухой будней.
Миша подвинул ко мне свое плетеное кресло и наклонился, чтобы поцеловать.
– Когда я слушаю тебя, я не могу устоять, – тихо говорит он. – Я чувствую, что ты – это важное, самое важное, ради чего стоит жить, – шепчет он, зарывается лицом в мои растрепавшиеся кудряшки.
– Лучше ничего не говори, я все знаю, – я немного рассержена. Мне не хочется озвучивать это. Кажется, как только назовешь и обозначишь, исчезнет.
– Глубокие чувства подобны великим произведениям, смысл которых всегда шире высказанного в них осознанно, – цитирую я Камю.
Но Мишель не может молчать. Любовь переполняет его. Ему кажется, что если он не скажет об этом сейчас, я никогда не узнаю. И он спешит. Ему хочется без конца говорить и говорить об этом. Он целует меня в шею, ухо, щеку и непрерывно шепчет какую-то нежную ерунду.
«Странно, обычно мужчины предпочитают молчать о чувствах. А он не может удержаться… – думаю я и понимаю, как счастлива от того, что мой мужчина именно такой. – Пусть говорит. Только бы не молчал».
– Самое большое счастье приходит тогда, когда мы хотим кого-то согреть и делаем это… А слова тут ни при чем… – он обнимает меня двумя руками, и я чувствую, как он погружается, проходит сквозь мою тонкую кожу, впитывает меня всю, слышит сердцебиение и дыхание и на какое-то мгновение становится мной. Он с любопытством оглядывается по сторонам, будто пытается увидеть мир моими глазами. И у него это получается.
Мишель (в Париже всех полагается называть на французский манер) даже думает теперь так же, как я. Только что мы вместе читали «Миф о Сизифе». И спорили о том, как сильна в человеке привязанность к жизни, несмотря ни на что. Раскрытая книга лежит на столе, и ветер листает страницы, пытаясь проникнуть в смысл витиеватых философских рассуждений нобелевского лауреата.
– Человек, как Сизиф, видит, что жизнь абсурдна, что она воплощение хаоса и боли. И все-таки тащит свой камень в гору и даже пытается найти в этом смысл, – говорю я.
– Это точно-о! Как бы ни было тяжело, какие бы испытания ни готовила ему судьба, он настойчиво преодолевает их и видит в этом свое счастье и свой единственный смысл, – подхватывает Мишка.
– Странная философия. Даже понимая и зная, что все бесполезно и приносит ему страдания, он все равно продолжает жить и получать от этого удовольствие?
– Вот именно! Камю романтик, он верит, что реальность своей бесчеловечностью только подчеркивает величие человека. Сизиф его герой! Герой абсурда. Его возвращение к подножью горы, в которую он вновь будет вкатывать свой камень, – это самый счастливый момент его жизни. Его счастье в возвращении! Возвращение – это надежда на будущее счастье!
Я отстраняюсь от Мишеля и внимательно всматриваюсь в его лицо. Мысль о возвращении мне нравится.
– Да, говорят, человек, ожидая счастье, испытывает больше эмоций, чем тогда, когда его достигает. За все приходится платить. Он платит за свое возвращение новым страданием… – в задумчивости я складываю странички книги мягкими округлыми гранями вверх, одну за другой. И книга превращается в воздушный замок в виде сердца. – Я уверена, что у каждого поступка и даже мысли есть цена… Мне кажется, все в мире устроено по закону равновесия. Когда равновесие нарушается, происходят взрывы, конфликты, войны. У нас есть единственная возможность избежать этого – добиться равновесия.
– Равновесия? Между чем и чем?
– Между богатыми и бедными, верящими и неверующими, умными и дураками, равновесия между словом и делом, плюсом и минусом. Между всем и всем, – я, будто крыльями взмахнула, рисуя в воздухе огромный шар.
– Равновесие… да… – Мишель делает медленный маленький глоток из своей чашки, смотрит куда-то мимо меня и вдруг говорит. – Равновесие – это гармония, красота, любовь, тишина, покой.
– Покой? Нет! Полный покой – это смерть. Ты хочешь, чтоб мы успокоились навсегда? – усмехнулась я.
– Мы даже не знаем, что такое смерть. Может быть, это как раз и есть переход в состояние гармонии, которую мы утратили, когда родились. Камю писал, что жизнь абсурдна, и человек обречен на то, чтобы жить в этом абсурде, и преодолевать его, и бунтовать против него. А может быть, человеку не нужно бунтовать?
– А что тогда?
– Может быть ему нужно просто принять этот абсурд и найти в нем гармонию. Вернуть – в состояние равновесия. Может быть, в этом и заключается смысл человеческой жизни – вернуть мир в состояние равновесия.
– Красиво звучит! Но как?
– Не знаю…, наверное, начать с себя, – он улыбнулся и потянулся ко мне, чтобы поцеловать.
Как легко нам удавалось вместе находить ответы на сложные вопросы. Какое счастье!
– Катить камень в гору – это счастье, особенно, если ты точно знаешь, что это камень Твой, – резюмирую я «Миф о Сизифе», быстрыми движениями высвобождаю странички книги, и выстроенный мной воздушный замок в виде сердечка исчезает. Странички расправлены. Книга захлопнута.
– Ты уже допил. Пойдем бродить! – зову я его и тяну прочь от многолюдных улиц. Мне хочется целоваться. Безумно хочется припасть губами к источнику своего счастья.
– Только затаскивая на вершину Свой камень можно быть счастливым, даже если он кажется слишком тяжелым, а восхождение – скучным и банальным, – подводит Мишель и свою черту.
Он обнимает меня за талию, и мы, покачиваясь, шагаем куда-то в самую сердцевину зеленого Парижа, туда, где меньше людей и больше деревьев и солнечных полян, усыпанных дрожащими тенями листвы.
– Как ты думаешь, почему мы иногда теряемся среди чужих? – спрашиваю я.
– Просто в тот момент, когда случается важная встреча, мы, может быть, еще не способны слышать главное.
– Это как музыка? Если звук слишком открытый и навязчивый, ухо сопротивляется, и ты воспринимаешь искаженный вариант мелодии.
– Мне кажется, – перебивает он, – для того, чтобы услышать главную мелодию, уши не нужны.
– Ну, да… Эта мелодия не похожа на громкий марш, она… Как образ, созданный танцовщицей, которая парит над сценой, едва касаясь пола своими тонкими легкими ногами, – я срываюсь с места и кружусь, как листок, заблудившийся среди задумчивых деревьев и случайных прохожих, лечу куда-то на вершину холма, и Мишель едва поспевает за мной. – Эта мелодия там, над сценой, а не внизу, – кричу я ему, чтобы он не потерялся.
– Эй, летучий эльф, подожди меня, – он поймал меня на вершине, крепко обнял и, прижимая к себе, проговорил. – Ты сегодня переплюнула Камю и Кьеркегора вместе взятых! Может быть, это тебе нужно было вручить Нобелевскую премию?
Я громко смеюсь. Я счастлива... и не знаю, что это последняя наша встреча…
Все прошло, растаяло как дым. И эти поцелуи в парижском парке, и эти умные разговоры о Камю и смысле жизни, и любовь, которая казалась вечной… Он уехал куда-то под Мариуполь. И пропал в АТО вместе с другими парнями из их роты… Вот уже два года от него никаких вестей. И нет никакой надежды, на то, что я снова его увижу.
Сначала я сходила с ума. А потом поняла, что он просто меня бросил. Наверное, умные разговоры его доконали... Я думала так, потому что так легче было справиться с болью...
Сварила кофе, открыла ноут, включила телек… Нет, все не то, не могу, не хочу! Накинула на себя плащ, даже красится не стала и пошла в дождь. Пусть мне будет еще хуже. Может быть тогда, я смогу, наконец, его забыть.
Холодный мокрый ветер ударил в лицо, отрезвляя, возвращая в реальность, заставляя поднять воротник и закутаться в плащ. Я брела, сама не зная куда, и чувствовала, как тяжелые капли бьют меня по плечам, будто кто-то вбивает в крышку неумолимые острые гвозди. «Мы даже не знаем, что такое смерть. Может быть, это как раз и есть переход в состояние гармонии…»
На углу у стены сидит мокрая облезлая кошка. Она так дрожит, что кажется, вся улица содрогается вместе с ней.
– Бедняжка, что же ты тут сидишь, под дождем, пошли домой.
Я беру ее на руки, она такая мокрая и холодная, что кажется мне частью этого дождя. Засовываю кошку за пазуху, и ощущаю, как бешено колотится ее сердце. Чтобы не дрожать вместе с ней, бегу домой.
А потом, вы вместе сидим в теплой ванне. И кошка больше не дрожит. И больше не дрожу я. Мы согрелись. А, вообще, оказалось, что это кот. Я назвала его Мишель. Мы улеглись в кровать и стали смотреть его любимую «Амели». И все было не так уж плохо. Мишель спел мне свою песню, и я поняла, что это не марш, но лучшая мелодия на свете, для которой уши не нужны.
А утром, пока мы еще будем спать, в замочной скважине, возможно, повернется ключ. И тот, с кем я уже попрощалась навеки, вернется, чтобы остаться с нами навсегда.