Владимир Квашнин (Охотник), ХМАО
Портсигар
Сколько лет прошло, а как вспомню ту встречу, так и душа - наизнанку. Помните рассказ Шолохова "Судьба человека"? Через что пришлось пройти его герою: и войну, и плен, и унижения. Но в послевоенное время всё равно его жизнь наладилась - довелось встретить маленького ребенка-сироту, не меньше его хлебнувшего горя за свою крохотную жизнь. И отогрели они друг друга, и зажили счастливо. Хороший, правильный рассказ, только не всегда всё так хорошо заканчивается.
Историю одной жизни, которую сейчас вам расскажу, я услышал много лет назад в душной палате нашей сельской больницы, в которую попал шестнадцатилетним пацаном с воспалением лёгких. Положили меня к двум горнякам-проходчикам, мужикам явно лет за пятьдесят, которых, как узнал, накануне, на вездеходе ГТТ вывезли из Неройской геологоразведочной партии с разными хворями. По их свитым из крепких мускул фигурам, глубоким морщинам на лице, ножевым и пулевым шрамам среди синих татуировок на теле я понял, что эти мужики жизнью битые - или урки, или фронтовики, или и то, и другое. И в этих предположениях не ошибся.
Чудно было слушать их нехитрые, неторопкие разговоры о разных мелких жизненных радостях. Один из них ухитрился незаметно отлучиться из больницы в местный магазин, расположенный неподалёку, купил водки, припрятал её под матрац подальше от глаз медперсонала и теперь радовался этой покупке, а заодно и приобретенным рукавицам. - Смотри, Вить, ай какие баские, прям по руке, и на выход можно, и в красный день одевай… Когда под вечер все разошлись и угомонились, да и больных, помнится, было немного, соорудили они из тумбочки стол, поставили закуску и пригласили меня - давай сынок с нами. На что конечно же я отказался. В ту ночь и узнал настоящую судьбу человека.
После третьего стакана седой скуластый мужик, которого друг называл Виктором, поманил меня пальцем: - Подойди, сынок что тебе покажу. Я подошёл. - Подставляй ладони. Подставил. И он из своих карманов высыпал мне кучу своих воинских наград. Там были и орден боевого Красного Знамени, и ордена Славы разных степеней, всего пять штук, а уж медалей и не счесть. - Думаешь, сколько это стоит, Вовка? Не знаешь. Так вот я тебе скажу - четыре года войны и девять лет лагерей твоего Севера. Я ведь сам-то южанин, из Адлера. Оттуда и на фронт ушёл, туда и вернулся после госпиталя. Воевал в полковой разведке. А как воевал, это пусть тебе мои награды расскажут.
Он надолго замолчал. Но я сердцем чувствовал, что хмель развязал ему язык и он хотел выговориться постороннему человеку о чём-то своём, давно наболевшем...
- Нахлебался я лиха на войне и думал, что на всю жизнь вроде бы как хватит. Победа вселяла столько надежд, так кружила и пьянила, что и в голову не могло прийти - мои настоящие несчастья ещё впереди. А началось всё с того, что, приехав в родной город после демобилизации, я устроился грузчиком на дровяной склад. Как-то после очередной разгрузки машины угостил ребят-напарников папиросами из портсигара. Надо сказать, что штука эта квадратная была необыкновенной. Трофейной. Дружок мой, когда ходил за языками, отобрал его при обыске у одного офицера вермахта. Вскоре при очередной вылазке друг был тяжело ранен, перед смертью отдал мне на память свои часы и этот портсигар. Вещь была непростая, золотая, с вензелями и гербом какого-то прусского барона.
И случись во время перекура проходить мимо нас местному участковому уполномоченному. Он и заприметил портсигар у меня. На следующий день пристал как банный лист - продай да продай. Нет, говорю, это память. Посмотрел он на меня люто и пригрозил - пожалеешь. А я что? Сто раз пуганый - плюнул ему в ноги, повернулся и ушёл.
Через три дня арестовали меня. За что? Ты даже представить себе не можешь, что мог выдумать и сфабриковать коварный умишка этого прохвоста. За телегу дров, которую я якобы продал кому-то. И это летом, в приморскую сорокаградусную жару. И знаешь, никто не стал разбираться. Меня, фронтовика-орденоносца, не единожды раненного, быстренько осудили за кражу госимущества, впаяли пять лет и - сюда, на Севера. Следующая его молчаливая пауза мне показалась вечностью.
Через два года с такими же как я бедолагами бежал. Да только от комяков, из числа которых в основном и набирали охрану лагеря, далеко не уйдешь. Это наш брат бежит куда глаза глядят, лишь бы подальше от беспредела, а они работу свою хорошо выполняют и все сплошь охотники, тайгу как свои пять пальцев знают. Прострелили мне плечо и смотрят, похохатывая, как меня овчарки рвут. Рвали да не дорвали. Выжил. Добавили за побег и перевели в Ивдельлаг, где и оттрубил от звонка до звонка на лесоповале. А потом ещё на пару лет на химию в Полуночное определили. Домой после отсидки не поехал - никто меня там не ждал. Да и нигде не ждали, все родные в войну погибли. Так и остался здесь. Молодость прошла, семьи нет, да и здоровье уже не то. Вот язву сюда, в Саранпауль, подлечить выехал. Прибился я сперва к старателям в Усть-Манье, так там законы похуже, чем на зоне. Потом завербовался в экспедицию Полярно-Уральскую проходчиком в горы отбойником да кайлом махать...
Я смотрел на него и в моей безоблачной молодой душе роились мысли: как могло случиться, что в нашей самой счастливой, самой замечательной, справедливой и человечной стране так запросто и безжалостно растоптали судьбу человека? А сколько таких, как он?
После выписки я его никогда больше не видел. Но спустя годы узнал, что пожилой проходчик, притушив язву, опять поднялся в горы и продолжал прорубать штольни в недрах горы Неройки в поисках потаённых гнёзд хрусталя. В те времена наука ещё не научилась выращивать искусственный пьезокварц, и вся надежда была на таких мужиков, как Виктор Егоров. Он оказался проходчиком от Бога. Без его хрусталя и Гагарин бы в космос не полетел - иллюминаторы космического корабля были выполнены именно из такого материала, и сверхточная электроника остро нуждалась в этом стратегическом природном сырье.
Я уже служил в Германии, когда мама прислала мне в письме вырезку из нашей районной газеты, в которой говорилось, что проходчик Полярно-Уральской экспедиции, Неройской горнодобывающей партии Виктор Егоров за высокие трудовые достижения и неоценимый вклада в дело обороноспособности страны награждён орденом Трудового Красного знамени.
Галина Романовская
Тайная жизнь города
http://www.proza.ru/2009/12/15/1374
Когда мужик, от которого пахло псиной, снял с неё чёрную повязку, она долго не открывала глаз, пытаясь так спастись от встречи с ним. И только, когда тот, пробурчав : «Сиди и не пикай. Крикнешь – убью», загремел засовом, она, наконец, взглянула на свою тюрьму. Но не увидела ничего. Наверное, она ослепла. Её окружала плотная густая темнота. Она снова закрыла глаза. Стало легче. Ощупала тюфяк на полу, куда её бросил бандит. Тюфяк был чуть влажный, пол грязный и липкий. Попыталась открыть глаза, однако тут же их закрыла, так как темнота обжигала больнее прожектора. Что же это? Неужели тот мир, в котором она жила ещё совсем недавно, исчез навсегда, и ей предстояло жить и умереть на неизвестной планете.
Она долго, бесконечно долго, сидела, сжавшись в комок, на тюфяке. Тело одеревенело, стало чужим. Исчезли ощущения, погасли мысли. Она провалилась в небытиё.
С грохотом распахнулась тяжёлая дверь. Помещение залил ослепительный свет. Послышались громкие мужские голоса, которые, казалось, сотрясали пол. Она слышала эти резкие звуки, но не могла ни пошевелиться, ни даже открыть глаза.
Мужчины подошли к ней вплотную:
- Эй, ты чего? Спишь что ли?
- Слушай, да она вроде как померла.
- Вот бы было хорошо… А то, что с ней делать? Я убить не смогу. На меня не рассчитывай.
- Да, подожди ты орать. Она, видно, без памяти. Давай так: пусть она денёк полежит, а там посмотрим.
- А она красивая. И совсем девчонка. На мою покойную сестрёнку Марусю похожа. Нет, я не смогу ничего такого с ней делать. Ты как хочешь.
- Ладно, пошли. Завтра решим. Но порешить всё равно придётся. Не проваливать же из-за неё операцию.
Дверь гулко захлопнулась.
Наступила тишина. Ах, как хорошо… Тело невесомо…Душа заполняется блаженными звуками. Где-то далеко дышит море: она ясно слышит его приливы и отливы. Воздух звенит от цикад. К ней склоняется бабушка, нежно берёт за руку:
- Всё будет хорошо, деточка, - говорит она. – Я с тобою. Я тебя не оставлю одну.
- Бабушка, милая, - она хочет, но не может, прижать к губам бабушкину руку. – С тобой я ничего не боюсь. Но ты же умерла. Как ты узнала, что я в беде?
- Я всегда с тобою, моя милая, и в радости и в печали.
- Завтра они придут меня убить.
- Господь милостив. Господь спасёт. Он не даст свершиться злу. Ты только не бойся. Только не впускай в свою душу ненависть.
А теперь поспи, а я посижу рядом.
Обжигающая струя пролилась ей на лицо. Тело содрогнулось, сжалось в комок. Она открыла глаза. Мужчина поливал из бутылки ей на лицо холодную воду.
- Жива? Очнулась?
- Кто вы? Зачем вы меня мучаете? – чуть слышно прошелестел её голос.
- Никто тебя не мучает. Ты сама ударилась об машину. Не надо было так отбрыкиваться.
- Чего вы от меня хотите?
- А ты как чувствуешь? Что болит?
- Не знаю. Пить хочу.
Он наклонился к ней, приподнял ей голову, осторожно влил в рот холодную воду. Она, захлёбываясь, с жадностью глотала. Вода возвращала силы. Через несколько минут она уже сидела на тюфяке, но встать пока не пыталась.
Он сел рядом с ней, прямо на грязный пол, и она увидела его лицо совсем близко, как будто через огромное увеличительное стекло. Ему, наверное, лет двадцать пять, глаза тёмносерые, внимательные, короткий чуть вздёрнутый нос, тонкие напряжённые губы.
- Как тебя зовут?
- Мария.
Она видела, что её ответ произвёл на него впечатление. Он удовлетворённо кивнул.
- А лет сколько?
- Семнадцать. Зачем вы меня сюда привезли? Что я сделала?
- Да по ошибке. Нужна была другая.
- Отпусти меня, - она трогательным жестом слегка коснулась кончиками пальцев его руки. Он поспешно отдёрнул руку. Вскочил с пола. Быстрым шагом пошёл к выходу.
- Вы уходите?! Пожалуйста, не гасите свет! Я больше не могу быть в темноте. Мне страшно…- она всхлипнула.
У самой двери он остановился, резко, всем корпусом, повернулся к ней, и она увидела, что его лицо исказила судорога. Он стремительно подошёл к ней, схватил за руку, помогая подняться с полу:
- Ты можешь идти? Можешь быстрее? Идём!
Они вышли на незнакомую улицу, мрачную и грязную, похожую на промзону. Он шёл впереди. Она едва поспевала, собрав последние силы. Они шли через какие-то арки и проходные дворы, и, наконец, вырвались на простор: широкая, бурлящая машинами улица, спешащие люди, яркое ослепительное солнце. Она зажмурилась от яркого света: «Боже! Неужели спасена!»
Внезапно он остановился. Взглянул на часы:
- Мы не успеем… Давай сюда.
Он подошёл к двери крайнего подъезда и позвонил.
- Кто там? – тотчас откликнулся женский голос.
- Меня зовут Сергей Прошин. Я с сестрой. Ей нужна помощь. Откройте, пожалуйста.
Женщина некоторое молчала. Потом неуверенно сказала:
- Ладно, входите…Что случилось? – спросила она, когда молодые люди вошли в квартиру. Но, взглянув на Марию, сразу поняла, что девушке плохо. – Что с тобой? - спросила она, - может, скорую помощь вызвать?
- Да, пожалуйста, позвоните. У неё, видимо, что-то с сердцем. Только я не могу дожидаться, пока приедет машина. Я должен бежать на работу. Помогите сестре. Вот вам деньги на расходы. – И он вынул из кармана куртки пачку денег.
- Да Господь с вами! Зачем мне так много?
- Берите-берите. А что останется, Марусе отдадите. – Он подошёл к девушке, погладил её плечо, пробормотал:
- Прощай, сестричка!
- А вы…А ты куда? – растеряно спросила Мария.
- Я должен вернуться.
- Нет! Не ходи туда!
- Ты ничего не понимаешь. Я должен…
Когда дверь захлопнулась, женщина повернулась к Марии. У неё было приятное спокойное лицо:
- Тебя зовут Маруся?
- Да.
- А меня Варвара Ивановна. Что с тобою? Где ты живёшь? Может, позвонить родителям?
- Родители в Саратове. Я студентка. Живу в общежитии.
- Так что? вызвать скорую помощь?
- Нет. Пока не нужно. Можно я приму душ.
- Душ? Ну, конечно. Почему же нельзя.
Она стояла под горячим душем, наверное, целую вечность. Варвара Ивановна даже заглянула к ней, с беспокойством спросила:
- Ты как там, жива?
- Всё хорошо, Спасибо. Варвара Ивановна, можно я надену ваш халат? У меня одежда очень грязная.
- Можно. Он там на крючке висит.
Когда она вышла из ванной, добрая Варвара Ивановна уже накрыла на стол, поджидая её на своей маленькой чистенькой кухонке:
- Иди, Марусенька, поешь.
Мария села за стол, вдыхая аромат отварной картошки, котлет, свежих огурцов. Она почувствовала острый голод и принялась с жадностью поглощать выставленные явства.
Варвара Ивановна, подперев рукой щёку, смотрела на неё с милой улыбкой:
- Кушай, кушай, девочка, - повторяла она, - не стесняйся.
Потом, когда Мария отодвинула опустевшую тарелку и решительно отказалась от добавки, Варвара Ивановна сказала:
- А теперь, Марусенька, расскажи, что с вами случилось. И будем вместе думать, как делу помочь.
Когда Мария закончила свой горестный рассказ, хозяйка не удивилась, не всплеснула руками, не заохала. Она сказала:
- Этого парня, Сергея твоего, надо выручать.
- Да как же? Как, Варвара Ивановна?
- А вот как. Я знаю этот подвал, где тебя держали бандиты. Там раньше было овощехранилище. Я когда-то была там зав.складом. И каждый закоулок знаю. Пойду, разведаю, что делается.
-Я с вами!
- Ладно. Только тебе надо так одеться, чтобы, если что, они тебя не узнали. Сейчас я тебе чего-нибудь поищу. Тут сынка моего одежда, он в армии служит, вот смотри, его детские брюки, рубашка, свитер. Примерь-ка. Вот и хорошо. Вылитый парнишка. Идём, а потом решим, вызывать милицию или нет.
Яркое солнце и спешащая энергичная толпа делали улицу совершенно безопасной. Невозможно было представить, что ещё пару часов назад, она томилась в тёмном подвале совсем рядом с этой беззаботной улицей, и никто никогда бы не догадался, как она нуждалась в помощи. Она шла рядом с Варварой Ивановной, ничем не выделяясь в бесконечной толпе. Но вот Варвара Ивановна, дав знак лёгким прикосновением руки, повернула во двор, прошла через арку, и они оказались совсем в другом мире: солнце исчезло за стенами серых домов, под ногами была грязь, битые кирпичи, полиэтиленовые пакеты, сгнившие доски, нечистоты. Женщина не обращала внимания на этот отвратительный пейзаж, уверенно обходя то там, то здесь возникающие препятствия из мусора и зловонных луж. Наконец, они подошли к полуразрушенному двухэтажному дому:
- Это здесь, - тихо произнесла Варвара Ивановна.
Мария отрицательно покачала головой.
- Это здесь, - повторила женщина, - вход в подвал с другой стороны. Идём. – И они вошли в подъезд дома. – Будь осторожна. Лестница на ладан дышит. Мы пойдём на второй этаж.
И они, осторожно ступая, начали подниматься на второй этаж.
- Куда мы идём?
- Молчи.
Они прошли по коридору, с трудом пробираясь сквозь обрушившиеся перегородки. Наконец, Варвара Ивановна зашла в какую-то комнату, и Мария услышала разъярённые мужские голоса. Она в ужасе отскочила к стене, но её попутчица, прижав палец к губам, схватила её за руку, и прошептала в ухо:
- Слышишь? Это они там в подвале разбираются с Сергеем.
- Почему здесь так слышно?
- Здесь проходит вентиляционная труба. Тихо, надо понять, что они собираются делать.
Мужчина яростно кричали, пересыпая каждое слово матом. Что-либо понять было совершенно невозможно. И вдруг всё затихло.
- Ладно, - послышался низкий гудящий голос, - пусть он побудет здесь несколько дней без жратвы. Тогда посмотрим, что он нам скажет.
С лязгом захлопнулась дверь, и наступила мёртвая тишина.
Мария смотрела на Варвару Ивановну, не понимая, что же им делать, но та улыбнулась и тихо сказала:
- Подождём немножко, чтоб уж точно уехали, а потом пойдём выручать нашего Сергея.
На двери, ведущей в подвал, висел огромный амбарный замок. Варвара Ивановна подёргала его в надежде, что он проржавел и не закрылся, как следует. Но нет. Замок был в порядке.
- Надо вызвать милицию, - взволнованно зашептала Мария.
- Это успеется. Сначала надо самим попробовать. Связываться с милицией – последнее дело.
- Да как же мы сможем?
- Постой, дай подумать. Ключ ведь громадный. Да и улика. Едва ли они его с собой забрали. Небось где-то здесь припрятали.
Давай подумаем, где его удобно спрятать?
Мария с восхищением смотрела на свою новую знакомую.
- Ой, Варвара Ивановна, точно, они здесь ключ прячут. Когда Сергей выводил меня из подвала, он куда-то сюда что-то положил.
Они начали торопливо обшаривать угол стены, прилегающий к двери. Мария залезала пальчиком в каждую щёлочку, отодвигала каждый кирпич. И вдруг сердце её остановилось, замерло: вот он, этот злосчастный ключ!
Варвара Ивановна чмокнула её в щёку:
- Умница! - Она взяла ключ, вставила в замок, легко повернула, и замок открылся.
Некоторое время они стояли у двери. Потом Варвара Ивановна выглянула во двор, и, убедившись, что там никого нет, распахнула дверь.
В подвале была чёрная тьма. Но Варвара Ивановна привычным жестом пошарила по стене, и в ту же секунду вспыхнул свет.
Сергей лежал на матрасе лицом вниз. Когда зажёгся свет, он даже не пошевелился. Они кинулись к нему, пытаясь перевернуть его на спину.
Он открыл глаза и с изумлением уставился на своих спасительниц:
- Вы?! Как?! Откуда?! А где братва?
- Они уехали. Нужно быстрее выбираться отсюда.
Он вскочил на ноги, схватил обеих за руки, и они опрометью кинулись вон. Отбежав на некоторое расстояние от зловещего подвала, Сергей остановился:
- Подождите секунду. – И он бросился обратно.
Женщины растеряно смотрели ему в след:
- Постой, ты куда?
Но он уже исчез в нише, скрывающей дверь в подвал.
Через несколько секунд он появился вновь, держа в руке ключ от амбарного замка:
- Я запер дверь, - быстро проговорил он. – Вот ключ. Выкиньте его в помойку. - Потом он посмотрел на них, и добавил также поспешно:
- Никто не должен видеть нас вместе. Прощайте. Спасибо вам. И простите меня. Прощай сестрёнка. Пожалуйста, позаботьтесь о ней, - обратился он к Варваре Ивановне.
- Но ты-то куда? Ведь они найдут тебя.
- Я уезжаю сегодня домой, в Днепропетровск. Им меня больше никогда не видать. Прощайте.
Он махнул им на прощанье рукой и исчез за сваленными в кучу картонными коробками.
Мария и Варвара Ивановна молча смотрели ему вслед.
- Что с ним будет? Мне его жалко, - Мария старалась скрыть навернувшиеся непрошенные слёзы
Варвара Ивановна обняла её за плечи и, глядя в кусочек чистого голубого неба, выглядывавшего из-за закопчёной пятиэтажки, прошептала:
- Спаси его, Господи. Вразуми его, чтобы он выбрал себе другую жизнь.
Валерий Рыбалкин, Казань, Татарстан
Киевский конфуз
http://www.litkonkurs.com/?dr=45&tid=337841&pid=0
1.
Киевские каштаны, закованные в камень и асфальт, даже зимой поражали приезжих своим изяществом, непередаваемым шармом и рельефностью очертаний. Выпавший накануне снежок растаял, и яркие лучи пробивавшегося сквозь тяжёлые облака солнца придавали улицам вид умытый и вполне ухоженный. Но вот, нервно застёгивая на ходу куртку и приглаживая взъерошенные волосы, из дверей школы выскочил до крайности возбуждённый молодой человек. Не видя ничего перед собой, не разбирая дороги, не замечая красот ставшего ему родным города, сосредоточенно обдумывая то, что случилось с ним совсем недавно, он быстрой нервной походкой двинулся вдоль по улице.
Несколько минут назад Павел пережил страшное унижение, насмешки и язвительные замечания своих бывших друзей. Да, именно бывших, потому что после подобного надругательства над личностью, издевательств и саркастических замечаний одноклассников он никогда ничего не простит им, просто не сможет почувствовать себя свободно в обществе этих, как оказалось, извергов, с которыми он дружил, ходил в школу столько лет.
- Чемодан, вокзал, Россия! Можешь убираться отсюда! - громкий, чуть надтреснутый, с истерическими нотками голос Маринки до сих пор звенел в ушах несправедливо обиженного, растоптанного, смешанного с грязью молодого человека. А ведь совсем недавно они с ней вдвоём бродили по киевским улицам, говорили о каких-то пустяках, и она отвечала ему взаимностью, загадочно посматривая в его сторону из-под густых чёрных бровей своими выразительными зелёными, будто у кошки, глазами.
- Что, москалик, вывели тебя на чистую воду?! Замаскировался, гадюка! А казачок-то засланый! – с улюлюканьем кричали бывшие друзья.
– Москаль! Москаль! Москаль! – кривляясь и хохоча, скандировали всем классом. А рыжий здоровяк Васька уже начал примеряться, как бы половчее повалить парня на пол да всыпать ему, как положено, чтобы не примазывался к титульной нации.
«Какие они украинцы? - думал Павел об одноклассниках. – Говорят по-русски, только буква «г» помягче. Из класса – всего трое болтают между собой на «мове», да и то с жутким акцентом - на западный лад. «Леся Украинка», учительница украинского, сколько раз им напоминала, что надо работать над своей речью. И совсем не факт, что все они - потомки древних Укров. Ишь, присоседились тут, придумали себе отмазку: москали у них, видите ли, отобрали родной язык!»
Он шёл и никак не мог успокоиться. Голова гудела, а мысли - одна ужаснее другой - не давали покоя…
2.
Родители Павла переехали из российского Екатеринбурга в Киев, когда мальчишке исполнилось семь лет. Отец у него был не родной, но супруги любили друг друга, и парень никогда не чувствовал ущербности, естественным образом называя отчима папой. Даже после того, как родились один за другим двое младшеньких, умный мужчина не делил детей на своих и чужих.
Уютный древний Киев покорил новосёлов нависшей над Днепром тёмной глыбой правобережья, золотыми куполами Печорской Лавры, парками и садами. Памятник Владимиру Мономаху, гордо взиравший с высоты седых веков на раскинувшийся за Днепром песчаный берег левобережья, кажется, напоминал о бренности бытия и о том, что нет ничего вечного под Луной…
Первой проблемой при поступлении в школу стал вопрос языка обучения. Ведь маленький Паша не знал украинского, а учиться на русском было бы непрестижно, да и до школы ездить далековато. Поэтому на семейном совете было решено нанять учителя, чтобы обучил языку не только сына, но и родителей, дабы те могли грамотно написать любое заявление, любую бумагу. Дома между собой решили какое-то время общаться исключительно на «мове», и через полгода новые граждане «незалэжной» ничем не отличались от коренных киевлян. Даже звонкая русская буква «г» зазвучала у них вполне по-украински, а заранее оформленный вид на жительство и немногочисленная киевская родня сократили срок получения гражданства.
Учился Павло, как теперь на украинский манер звали сына родители, хорошо. Материал схватывал на лету, и никому не было дела до того, что родился он в России. Детство – самое светлое, самое счастливое время в жизни любого человека. И, несмотря на то, что хочется малышу поскорее стать взрослым, вспоминает он потом эти бесконечные, насыщенные событиями годы с теплом и умилением…
3.
В четырнадцать лет Паша заметно вытянулся. Стал стройным, улыбчивым, добрым мальчишкой. Подросли и две его сестрёнки-красавицы. Из-за них у родителей не оставалось времени, чтобы должным образом следить за повзрослевшим сыном, который вдруг заговорил басом, а потому считал себя вполне взрослым и самостоятельным человеком.
С другом Васькой они обошли весь Киев. Когда были деньги, катались и на метро, и на фуникулёре. Ходили рыбачить на косу, где клевал ёрш вперемешку с окунем, а однажды прошли пешком весь мост Патона - от начала до самого конца. Купаться в Днепре не разрешали родители, но запретный плод сладок, а вход на пляжи летом открыт для всех. Плавать, нырять, гоняться друг за дружкой по мягкому прибрежному песку – это было наслаждение, отказаться от которого не смог бы ни один уважающий себя мальчишка…
Однажды на переменке Васька с заговорщицким видом подошёл к Паше и сказал:
- Сегодня после уроков пойдём в одно место.
- В какое?
- Потом скажу. Пойдём, не пожалеешь. Там и угощение нам будет.
Небольшой одноэтажный домик в частном секторе радушно распахнул свои двери перед прихожанами. В молельной комнате приятно пахло травами, а на стенах висели портреты классиков литературы – Тараса Шевченко, Ивана Франко и Леси Украинки, убранные расшитыми украинскими полотенцами – рушниками.
- Это наши святые пророки, - рассказывала ребятам встретившая их у порога улыбчивая хозяйка. – Их надо почитать за то, что эти великие люди первыми осудили христианскую и другие чуждые украинскому народу религии. А вот это – Даждьбог, Бог Солнца. Мы молимся ему, просим защиты, и он помогает нам во всём. На стене, на самом видном месте висело изображение юноши в ярких, золотистого цвета одеждах, от головы которого исходило сияние, будто от настоящего Солнца. Неподалёку, на почётном месте, находился символ Даждьбога в виде жёлтого трезубца в обрамлении солнечных лучей.
- Это ведь герб Украины, - удивился Паша.
- Трезубец означает единение видимого света, духовного света и законов природы, - объясняла новичкам женщина.
Прихожане доброжелательно расступались перед ребятами, давая возможность неолитам освоиться и постигнуть азы весьма распространённой в стране РУН веры (Родной Украинской Национальной веры).
Четырнадцатилетним подросткам всё было в диковинку. Им очень нравилась атмосфера праздничной непринуждённости и доброты, царившая в этом доме. Здесь было много детей, которых приводили с собой родители. Улыбаясь, люди здоровались, поздравляли друг друга.
- Скажите, пожалуйста, а что, сегодня какой-то праздник? – вежливо спросил Паша у провожатой.
- А ты не знаешь?
- Ну… Четырнадцатое октября. День образования УПА - бандеровской армии, - припомнил мальчишка.
- Правильно. Только у нас это называется День Юных Народных Мстителей. Прославленный герой Степан Бандера мстил врагам Украины, и вы, молодые казачата, его последователи, должны продолжать дела своих славных предков. Это ваш праздник, ребята. Смотрите, учитесь и приобщайтесь к нашей национальной святой РУН вере…
Тут все собравшиеся зашевелились, потому что вошёл священник с длинной жёлто-голубой лентой на шее, оба конца которой лежали на его груди. Встал на небольшом возвышении и поздравил прихожан с праздником. Затем каждый приложил правую руку к сердцу, и собравшиеся почему-то запели государственный гимн Украины. Видимо, он был здесь главной молитвенной мелодией.
«Ще нэ вмэрла Украина…» - нестройно, но с воодушевлением выводил хор разнокалиберных голосов, и всех верующих, а заодно и ребят, вдруг охватила радостная гордость за свою могучую страну – великую Украину.
4.
Так вышло, что уже через полгода большая часть класса, где учились Павло с Василём, стали посещать молитвенные дома Родной Украинской Национальной веры. Иногда, если выдавался тёплый солнечный денёк, руководители церкви выводили паству на природу - в священные рощи, к капищам. Туда, где обитал дух великого всемогущего Даждьбога, которому они приносили молитвы и пели псалмы. И пацанва с удовольствием кувыркалась на зелёной травке, поглядывая с уважением и некоторым почтением на Солнце - на Даждьбога, степенно совершавшего свой неизменный путь по небосклону. Казалось, будто небесный кумир улыбался верующим, щедро даря им свой яркий свет, тепло и согревая их благодарные сердца благоговейным религиозным трепетом. А когда наступало время молитв, ребята с удовольствием принимали участие в священных ритуалах и песнопениях.
Но вовсе не обязательно было ехать куда-то далеко. В городе, в одном из скверов, стоял священный идол - кумир родноверов – художественно оформленный деревянный столб, где под одобрительные улыбки прохожих верующие молились и пели псалмы.
Интернет перевернул мир. Множество социальных сетей заполонили виртуальное пространство. Сейчас пенсионеры, не выходя из дома, поздравляют друг друга с праздниками, ведут душеспасительные беседы. И то, что собеседник находится за тысячи километров, только подливает масла в огонь виртуальных отношений и искусственных графоманских чувств.
Павлуша и его друзья-одноклассники с удовольствием включились в эту занимательную игру. Васька назвался Чебурашкой-Цицероном, с помощью фотошопа соорудив себе соответствующую аватарку. Он был заводилой, и часто с его подачи в соцсети разворачивались нешуточные дискуссии, привлекавшие друзей, а также всех желающих. Иногда ребята скопом наваливались на «вражеский», чаще российский, ресурс и повергали ниц тамошних аборигенов, демонстрируя сплочённость и презрение к врагам.
Особенно бескомпромиссна была их дружная стая в вопросах религии, с пеной у рта доказывая, что кровожадные христиане беспощадно уничтожали истинную языческую веру древних славянских племён. Причём, в подобных случаях в ход шли любые аргументы, вплоть до матерных. Ведь спорщики боролись за Великую Украину, за свою единственно правильную РУН веру, за её идеалы. Они делали в виртуальном пространстве то, к чему готовил их священник, ненавязчиво заставляя заучивать на память молитвы и петь псалмы, славящие Даждьбога.
5.
Однажды совершенно случайно отец зашёл в интернете на страничку сына и ужаснулся. Мудрый человек, он не стал устраивать разносов, а решил сначала поговорить с матерью:
- Ты посмотри, дорогая, чем на досуге занимается наш Павлуша. По-моему он связался с сектантами.
- Да что ты говоришь? Он посещает церковь РУН веры. Это вполне солидная организация, официально зарегистрированная, одна из самых больших в стране. Да у них полкласса туда ходят. Вот взгляни: Чебурашка – это его друг Васька, а Снежная баба – Маринка, соседки дочка. Да ты её знаешь.
Отец промолчал, но долго и сосредоточенно рылся в интернете. Затем снова позвал жену:
- Вот, здесь я нашёл тексты их молитв. Слушай:
«Даждьбоже мой, враги Отчизны моей вторгаются в семьи братьев моих и науками своими калечат разум и души детей, и гипнотизируют их, говоря: «Любите Ленина», «Любите папу римского», «Любите врагов своих». Вот какая предательская эта чужая наука: раба с колыбели приучают, чтобы он любил чужестранца, который держит его в рабстве. Разбуди и обнови вольною мудростью образования душу народа моего, и в жилы его влей кровь рыцарскую, святую, Джадьбоже мой!»
Или вот, к примеру:
«Даждьбоже мой, выслушай молитвенную исповедь души моей. Я – украинец. Лежало разбитое сердце моё под развалинами Батурина, прикованный был я на галере турецкой, во льду каменела голова моя на берегах Соловецких. Поломаны были руки мои в подвалах советских, ослеплён был я отцами иезуитскими, покалечена была душа моя в божницах Византийщины, в школах Московщины, горел я на кострах орды Монгольской, орды Тевтонской, и воскресал я силою обновлённою так, как весною воскресает мать Земля. И испуганные моим воскресением умирали палачи Отчизны моей. И жил я, и живу я, и вечно буду жить вечностью народа моего. Я – украинец, сделанный Тобою бессмертным, Даждьбоже, мой!»
Отец закончил чтение и взволнованно заходил по комнате:
- Нет, ты только подумай, какой заряд ненависти ко всему миру несут эти молитвы! Ведь у нас на Украине десятки, если на сотни, национальностей, множество религий. И что же, эти сектанты пойдут войной на всех? А Россия? А Польша? А Турция? Что, с ними тоже воевать будем? Проповедники заполонили страну! На Украине действуют более тридцати пяти тысяч религиозных общин: христиане, мусульмане, родноверы, из которых большая часть – представители РУН веры! Причём, все они – ярые враги Православия. А центр РУНовцев находится в США. Думаю, что и финансирование идёт оттуда. Кто разрешил это безобразие?
- Да уймись ты, - попыталась успокоить мужа супруга, подойдя к монитору. – Вот смотри, здесь перечислены заповеди РУН веры:
«Понимай и люби Бога по-родному.
Не поклоняйся чужеземным понятиям Бога.
Самосовершенствуй ум, душу и тело.
Верь в себя.
Люби родственников своих.
Воспитывай детей своих в духе Родной Веры.
Уважай духовность Предков своих.
Уважай праздники Родной Веры.
Не самозабывайся на чужбине.
Не злословь.
Живи для добра Отчизны.
Будь правдивым свидетелем.
Обороняй свои сокровища и не присваивай чужие.
Не люби врагов народа твоего, не будь рабом.
Не оставляй в беде друга твоего.
Не отчаивайся.
Люби детей своего и чужого народа».
- Ничего в этой вере плохого нет. Эти заповеди учат только хорошему. И обрати внимание на последний пункт. Верующие должны любить детей. Своих и чужих.
- Думаю, что это было написано для того, чтобы пройти государственную регистрацию, не числиться экстремистской сектой. А на деле… Вот ты Православная, ходишь в храм. Ты слышала там хоть что-нибудь подобное?
- Ой, да у нас на Украине, в основном, три православные церкви, не считая небольших раскольнических. Одна московская, вторая откололась от неё после революции 17-го, а третья – в девяносто первом, когда Союз распался. Не ладят они между собой. Пастыри предают друг друга анафеме, тем и паству делят на части. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
- Вот-вот, - проворчал отец, не отрываясь от монитора. – Смотри, что эти РУН-овцы проповедуют:
«Арии — это старое название древних украинцев, а сам украинский народ был распят на четырёх крестах: Риме, Византии, Варшаве и Москве».
- Каков заряд ненависти! А вот ещё «веселее»:
«Как известно, Библия утверждает, что Бог избрал Моисея вести Его «избранный народ» к захвату для него земли. Такую науку можно сравнить с «Майн Кампф» Гитлера».
- Ничего себе вера! И куда эта церковь заведёт свою паству? – возмущался отец.
- Хорошо, я поговорю с Павлушей, - спокойно ответила мать. - А ты не мешайся. Он мой сын. И потом, любовь к Родине – не самое плохое, что может быть на свете. Посмотри, сколько кругом алкоголиков и наркоманов. А он ведь в церковь ходит, не куда-нибудь.
6.
На следующий день после ужина женщина заговорила с мальчишкой:
- Павел, ты уже почти взрослый. Скажи мне, пожалуйста, почему бы нам не пойти с тобой как-нибудь в Православный храм? Тебя ведь крестили в младенчестве. Зачем тебе эти родноверы?
Павел повернулся, посмотрел на мать как-то не по-детски:
- А оно мне надо? Я не просил… В общем, забудь, что крестила. Это было давно и неправда. А теперь я вырос, сам могу решать…
- Пойдём, тебе ведь нравилось, как поют певчие. Красиво там, свечи горят.
- Ой, не приставай! У нас тоже красиво поют. Тем более - христианская вера чужая для украинцев. А Христа вашего евреи обрезали!
- Что ты сказал? Как ты разговариваешь с матерью? Где твоя совесть? Я тебя родила, недосыпала, ночи за больным ходила. А ты!
Слёзы навернулись на глаза обиженной женщины, и Паша понял, что перегнул палку. Ведь, что ни говори, он был добрым юношей.
- Ладно, мам, не обижайся. Я ведь не со зла. Просто, если узнают, что к христианам переметнулся, назад уже не возьмут. А у нас кампания! Как же я один буду, без ребят? И потом, что вы, старики, видели? Совок свой да Перестройку. Отсталые вы люди. Ну да ладно, куда теперь от вас денешься? Скоро узнаете, что мы, молодые, сделаем с Украиной. Дайте только срок! Мы - новое поколение свободных людей, а вы – всего лишь наш вчерашний день. Доживайте свой век спокойно, поздно вас перевоспитывать.
Мать слушала откровения свободного человека, а глаза у неё по-прежнему были на мокром месте. Наконец она сказала, скорее, попросила сына:
- Павлуша, ты там только поаккуратнее. Будь добрым, никого не обижай. Люди ведь кругом. Пусть другой нации, другой веры, но всё равно ведь люди. Вот и мы с отцом православные…
- Хорошо, хорошо, мама. Я постараюсь. Да не переживай ты так. Всё будет распрекрасно, - успокаивал мать Павел, а про себя подумал:
«Совки - они и есть совки. И ничего с этим не поделаешь».
7.
Прошло два года. Отшумел Майдан 2014-го и все последовавшие вслед за ним события. Новый учебный год начался под залпы орудий в мятежном Донбассе. Ребята выросли, возмужали. Многим исполнилось шестнадцать лет, и настало время получать паспорта.
- Вот выдадут мне документ, только вы меня здесь и видели – балагурил Васька, который вымахал выше всех в классе. – Поеду на фронт. Там от меня больше пользы будет. Хватит за партой штаны протирать!
- А если убьют? – всплеснула руками Мариша.
- Убьют – будешь рыдать на могилке героя, - скривил плаксивую рожу весельчак. – Придёшь?
- Да ну, тебе бы только зубы скалить. Ничего здесь смешного нет!
- Я тоже хочу москалей бить, - вступил в разговор Павло. – Мне их ни вот столечки не жалко! Сколько они нашей крови попили за последние столетия. Уму непостижимо! Да ещё, подлые, историю перекраивают на свой москальский лад. Читаешь, а они там такие белые и пушистые. Вот гады!
- Да, Павлуша, было дело под Батурином, - подвёл черту Василий. – Паспорта получим - и сбежим на фронт.
Документы для оформления паспортов собирали централизованно, чтобы потом в торжественной обстановке можно было поздравить ребят и вручить им новенькие хрустящие книжечки. Но через несколько дней классная дама вдруг вызвала Павла в учительскую и сообщила, что ему отказано в получении гражданства. Отец пошёл разбираться, но вернулся ни с чем. Дело в том, что всё это время женщина получала из России пособие на сына, как мать одиночка. Перед семьёй встала дилемма – либо отказаться от денег, либо оставить всё как есть до восемнадцатилетия Павла. Конечно, родители выбрали второй вариант, что и повлияло на ход всех дальнейших событий.
8.
Васька выглядел лет на восемнадцать, не меньше. И когда в торжественной обстановке всем, достигшим шестнадцатилетия, вручили паспорта, он, хрустя новенькой корочкой, подошёл к Павлу:
- Ну, а ты, друг мой, почему такой невесёлый? Мы ведь собирались на фронт - москалей бить. Покажи свой тугумент!
Что тут можно было ответить? Наш герой только улыбнулся вымученной улыбкой и отошёл в сторону. Можно понять отчаяние и боль, охватившие в этот момент его неокрепшую душу. Представьте себе, что будет чувствовать подросток, которому скажут вдруг, что его мать – родной, горячо любимый человек – стала для него чужой посторонней женщиной? А ведь Украина была для Павла больше, чем мать. Но обернулась вдруг бессердечной равнодушной мачехой, поставившей зарвавшегося пасынка на место. Родина отшвырнула его от себя, будто никчёмную обглоданную кость.
Шила в мешке не утаишь. Через несколько дней все знали, что Павел родился в России, и мать до сих пор получает на него «москальскую» пенсию. Ребята стали его сторониться, а когда после школы весёлой гурьбой все пошли к молельному дому, Павлушу просто выгнали оттуда взашей. Нечего, мол, москалям здесь делать. И это было только начало.
Известно, что бескомпромиссность и юношеский максимализм – удел молодых. Хорошо, если всё это направляется умелой рукой воспитателя в нужное русло. Но, к сожалению, так бывает не всегда. Например, в лихие девяностые люди на улицах городов больше всего боялись не пьяных дебоширов и даже не уголовников. Самыми беспощадными были вездесущие стаи малолеток, которые без видимой причины могли до смерти забить ногами женщину, пенсионера, чужого подростка.
Вспомните переломные моменты нашей истории. Хорошо ли это, плохо ли, но именно молодые вершили перевороты, производили смену власти, делали революции. И горе тому, на кого будет направлена мощная, беспощадная и страшная по своей разрушительности сила юношеского максимализма.
9.
Павел шагал по улице, не разбирая дороги. В ушах звучали оскорбительные выкрики одноклассников. Душа горела, воспламенённая огнём направленной на него человеческой ненависти. А ведь он считал себя настоящим украинцем - плоть от плоти этой священной земли, этого великого народа. Павел неплохо знал историю Украины, начиная от древних ориев (ариев) и трипольской цивилизации, положившей начало всей белой расе. Он верил, что его страна рано или поздно вернётся в свои древние границы от Карпат до Дона и от Полесья до Чёрного Моря, чего бы это ни стоило их поколению, взлелеянному для мести врагам Отечества. Но… Вдруг оказалось, что в жилах у него течёт чужая кровь, что оба его отца – и родной, и отчим – самые настоящие москали, а мать – всего лишь полукровка. И самое печальное, что с этим теперь ничего не поделаешь, как ни старайся.
Можно выучить чужой язык, принять культуру - песни, танцы, обычаи. Можно, в конце концов, даже изменить свою внешность - сделать пластическую операцию. Но НАЦИОНАЛЬНОСТЬ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ!!! Если ты русский по крови, то останешься презренным москалём до конца своих дней. И дети, и внуки твои будут москалями. Эта ужасная мысль засела в разгорячённой голове несчастного юноши и гнала его всё дальше и дальше по улицам Киева. Он не заметил, как спустился к Днепру и быстрой сосредоточенной походкой шёл, почти бежал по мосту Патона, обдаваемый воздушными потоками от движущихся навстречу машин.
Вот, наконец, и фарватер. Павел остановился у ограждения и посмотрел вниз, на широкую тёмную промоину, тянувшуюся вдоль скованной льдом реки.
«Если сейчас прыгнуть, то там, в воде, мокрая одежда быстро отяжелеет, мышцы сведут судороги, а течение унесёт безвольное тело под холодный лёдяной панцирь. Найдут, наверное, только весной», - мелькнула в разгорячённом мозгу шальная предательская мысль.
Стало не по себе. Голова закружилась. Но возвращаться в класс к бывшим друзьям? Сносить всеобщее презрение и ненависть? Нет, это было исключено. Просить прощения? За что? Ведь он не виноват, что родился таким. Тем более, кто сможет простить своего природного врага, москаля? Он сам бы никогда не сделал ничего подобного. Куда ни кинь – везде клин. Получается, что выход у него только один.
От пронизывающего холодного ветра тело била мелкая противная дрожь. Конечности стали ватными. Юноша поставил правую ногу на решётку ограждения, хотел сделать последнее движение, но в голове помутилось и, потеряв сознание, он начал медленно заваливаться набок…
10.
Когда Павлуша открыл, наконец, глаза, то увидел белый потолок своей комнаты, слегка закрытые шторы и радостные смеющиеся глаза матери. Родители сделали всё возможное, чтобы поставить сына на ноги, вернуть его мысли и чувства в нормальное русло. Православный батюшка провёл обряд изгнания бесов, освятил комнату Павла, читал молитвы. Когда это не помогло, с парнем работал маститый психоаналитик. Перевод в другую школу не дал видимых результатов. Тогда решили продавать квартиру и уезжать в Россию, к родственникам отца. Тем более – жизнь на Украине становилась невыносимой.
Прошли годы. Павел вырос, обзавёлся семьёй. Но до конца своих дней, время от времени впадая в депрессию, он привычно поднимал глаза к русскому свинцовому зимнему небу и, глядя сквозь тяжёлые низколетящие облака на светлый диск холодного северного солнца, чуть слышно, одними губами произносил заученные в детстве молитвы своему всемогущему небесному покровителю – прекрасному и лучезарному Даждьбогу.
Вячеслав Сергеечев, Москва
Генрих YIII – рубитель голов
http://www.sib-zharki.ru/node/15863
– Сын мой, я пришёл исповедовать тебя перед завтрашним твоим скорбным последним часом. Покайся перед Господом нашим Иисусом Христом в грехах своих и Господь милосердно простит тебя.
Расскажи нашему Спасителю и мне, его покорному слуге, о том великом грехе, который привёл тебя к такому суровому, но справедливому наказанию.
– Святой отец, моё имя – Томас Кэмбл. Я несколько лет, как счастливо жил в благочестивой Англии со своей красавицей женой Изольдой и четырёхлетней дочкой. Имея дворянский титул, я часто присутствовал при дворе короля Генриха VIII.
Однажды мы с женой весь вечер протанцевали на королевском балу под пристальным взглядом короля. Когда после бала мы возвращались поздним вечером по тёмной дороге домой, на нашу карету напали разбойники в масках. Они бесцеремонно взяли мою супругу за руку и стали выволакивать из кареты. Я схватился за шпагу, но в неравном бою был ранен и потерял сознание. Когда я очнулся, рядом со мной никого не было. Добравшись до своего имения и залечив раны, я стал разыскивать свою супругу. Через два года мне удалось за большие деньги подкупить оного из чиновников короля. Он мне поведал, что моя жена Изольда была похищена по приказу короля Генриха и помещена в женский монастырь. Я тайно стал следить за всеми действиями короля. Вскоре мне удалось выяснить, что король частенько отлучается из Лондона на охоту. При этом он быстро покидал свою свиту и с двумя офицерами отправлялся в тот женский монастырь, о котором рассказал мне чиновник. Проведя ночь в монастыре, король возвращался в свой замок. Я понял, что Генрих проводил ночь в любовных утехах с моей любимой женой Изольдой. Кровь вскипела в моих жилах от возмущения! Я вознамерился освободить Изольду и отомстить подлому королю. Несколько дней ушло на подготовку. Мною был нанят небольшой корабль для предстоящего отплытия во Францию. Пригласив четырёх своих верных друзей, я стал ждать, когда Генрих вновь отправится на «охоту». Друзья мне советовали освободить Изольду в отсутствии короля, но я решил убить подлого и любвеобильного Генриха во время его прелюбодеяния.
Случай вскоре представился. Король в сопровождении большой свиты отправился на охоту. Генрих быстро покинул место охоты и с двумя офицерами-охранниками поспешил в женский монастырь. Я с друзьями дождался темноты. Затем мы перелезли через невысокую стену монастыря и стали пробираться к самой обители. У одного из строений мы увидели двух офицеров-охранников короля. Без всяких колебаний мои друзья напали на охранников, а я поспешил в покои обители, где и застал Генриха с моей Изольдой в спальне. Король схватил шпагу и кинжал, встав в оборонительную позу. Я набросился на него и начался поединок, где мне удалось несколько раз ранить похотливого Генриха в живот и ногу. Моя Изольда кричала мне:
– Томас, дорогой, убей эту жирную сволочь, прошу тебя!
При этом она взяла в руки тяжёлый бронзовый подсвечник и пыталась ударить нечестивца-короля по голове. Тому каким-то чудом удавалось уклоняться от ударов. Только теперь король Англии понял, что Изольда терпела его по принуждению, люто ненавидя. А Генрих-то собирался сделать её английской королевой.
Тем временем в спальню вбежали двое офицеров-охранников, обративших моих неумелых друзей в бегство. Офицеры быстро прижали меня к стене и обезоружили, приставив клинки своих шпаг к моему горлу. Мне не хватило для осуществления мести всего нескольких секунд. Бедная Изольда упала в обморок, раненый мною Генрих, отдышавшись, еле прошипел:
– В подвал негодяев, – и лишился сознания от потери крови.
Суд над нами был скорым и коротким. Приговорены мы были за покушение на жизнь венценосной особы и государственную измену к казни через отсечение головы. Каюсь, святой отец, в своём грехе. Прости, Господи, душу мою грешную и прими в мир свой с покаянием…
Утро казни оказалось на удивление солнечным и тёплым. Томаса и Изольду привезли на конной повозке к главной площади Лондона, где обычно и происходили казни при многочисленном стечении народа. Супруги Кэмбэлы шли к эшафоту, взявшись за руки. Шикарные распущенные русые волосы Изольды были хорошо причёсаны и очень украшали её красивое лицо, изнурённое недельным заточением. По установленному ритуалу им зачитали приговор. Я подошёл к осуждённым на казнь, отпустил им грехи от имени Господа нашего Иисуса Христа, перекрестил, они смиренно поцеловали мою руку и обнялись на прощанье.
Первым вывели на деревянный помост эшафота Томаса. Посередине возвышалась огромная дубовая колода, на которой ему и следовало сложить свою буйную голову. Я знал, что его голова будет насажена на кол и выставлена на мосту через Темзу на всеобщее обозрение. Томас ещё раз попрощался взглядом со своей несчастной Изольдой и стал приближаться к колоде. Палач был молод, широкоплеч и могуч. Он сочувственно смотрел на Томаса, сознавая несправедливость приговора, и поглаживал свой огромный, острый топор. Томас встал у колоды и посмотрел на короля, которому установили кресло недалеко от эшафота. В глазах короля Англии Генриха VIII я прочёл злорадство и предвкушение удовольствия от предстоящей казни. И тут среди всеобщей тишины неожиданно раздался голос Томаса Кэмбэла, обращённый к королю Англии:
– Не соизволит ли король сохранить жизнь моей супруге Изольде, если я смогу без головы покинуть этот помост?
Генрих от неожиданности такого предложения сначала саркастически усмехнулся, затем, подумав, обратился к своему кардиналу Томасу Уолси:
– Кардинал, как ты думаешь, можно ли без головы добежать до края помоста?
Кардинал Уолси категорично ответил, что этого сделать ещё никому не удавалось.
– Любопытное предложение, Кэмбл, – сказал король, – оно меня заинтриговало. Я присутствовал на сотнях казней, но такого никто из казнённых никогда не демонстрировал. Палач, какое расстояние до края помоста?
– Ваше Величество, ровно десять футов, – отвечал тот.
– Отлично, Кэмбл! Давай потешим почтенную публику. Я попрошу передвинуть моё кресло поближе к помосту, чтобы тебе было виднее. Слушайте все! Если сэр Томас Кэмбл без головы добежит до края помоста, где я сижу, и хотя бы один свой мизинец свесит с него, то я пощажу его жену Изольду и отпущу на все четыре стороны. Слово короля!
Окружающие загудели, как растревоженный улей. Когда воцарилась тишина, Кэмбл обратился к палачу:
– Я положу голову на плаху, подниму руку над головой и сосредоточусь. Ты, голубчик, хорошо прицелься и, как только я опущу руку и дам команду – руби голову! Только прошу тебя – не промахнись.
– Не беспокойся, сэр, – смутившись, ответил палач, краснея, – не первый год на службе.
Я разволновался и растрогался от лицезрения этой сцены до глубины души. Рядом с помостом стояла, заламывая свои руки, красавица-жена Томаса вся в слезах, на помосте её статный муж, пытающийся спасти горячо любимую супругу, а где-то в глубине необъятного Лондона в неведении находилась их малолетняя дочка. И тут я припомнил рассказ моего старого друга, пастора из Германии, как в их городе Рауштаде в 1528-ом году был обезглавлен монах Краузе, обвинённый в ереси. Монах после отсечения головы упал на спину, перекрестился три раза, сложил, скрестив, свои руки на груди, сделал три шумных вдоха и только потом умер.
В моей разгорячённой голове боролись две мысли. Одна – тяжкое преступление должно быть наказано. Вторая – супруги Кэмбэлы стали жертвой короля-прелюбодея, осквернившего законы Святой Церкви, ревностным служителем которой я был. Я всей душой начал молиться, прося у Господа нашего, Спасителя и Промыслителя помощи в этой кровавой драме. Я молился, чтобы Господь дал возможность Томасу Кэмбалу добежать до края помоста. Тем временем Томас решительно подошёл к колоде, встал на колени, прошептал молитву, перекрестился три раза, окинул взглядом направление своего предстоящего движения и положил голову на колоду, подняв руку вверх. Он закрыл глаза, напрягся, на его шее вздулись от напряжения вены, лицо побагровело, несколько тяжёлых капель пота упали на плаху. Затем душераздирающий крик Томаса отдал последнюю команду палачу:
– Руби!
Палач поднял топор и застыл в оцепенении. Время, как показалось мне, остановилось. Воцарилась мёртвая тишина. По прошествии нескольких долгих и томительных мгновений топор со свистом обрушился на шею Томаса. Голова отлетела от туловища и покатилась по помосту. Толпа ахнула и загудела! Король от волнения встал с кресла и с ужасом увидел, как тело Томаса без головы поднялось с колен и торопливо побежало от колоды прямо на него, свалилось с помоста, сбив его с ног, и придавило его раненую ногу. К побелевшему от ужаса королю тут же подбежали придворные, освободили от бездыханного трупа и усадили в кресло. Всемогущий король Англии Генрих VIII был в шоке, от которого не мог оправиться несколько минут.
Тем временем обезумевшая от горя вдова казнённого взошла на эшафот, прошла мимо палача, подняла окровавленную голову своего супруга, поцеловала её в помертвевшие губы и положила в свой фартук. Никого не видя вокруг себя, она неторопливо стала уходить с места казни, придерживая фартук с бесценной ношей. Ей путь преградил один из стражников. Изольда остановилась, ничего не понимая. Король жестом вяло дал знать стражнику, чтобы он пропустил помилованную женщину. Её ещё недавно шикарные русые волосы растрепались и стали седыми, как пепел. Она обернулась к королю и с ненавистью прошептала:
– Будь ты проклят!
Я, потрясённый увиденным до глубины души, покинул место казни, мысленно благодаря Бога за милосердие к помилованной женщине…
P.S.
Проклятие Изольды сбылось. Генрих VIII был женат шесть раз и ни в одном браке не был счастлив. Генриха не любили его жёны и постоянно ему изменяли, за что двух своих жён он казнил, отрубив головы, а с двумя другими развёлся, невзирая на церковные законы.
Это привело его к отлучению от римской католической церкви, что не прошло для Англии даром. В результате огромного стресса, полученного при казни Томаса Кэмбэла, у Генриха VIII изменился гормональный баланс. Король стал стремительно толстеть. Через несколько лет он уже не мог самостоятельно передвигаться и его вывозили к придворным в кресле на колёсах. Умер Генрих VIII в возрасте 55-ти лет, весь покрытый болезненными опухолями. Число казнённых Генрихом VIII превысило 72000 человек…
Олег Сингурт, Москва
Счастье, это…
http://www.litkonkurs.com/?dr=45&tid=334839&pid=0
Счастье? Ты не поверишь, я сам не знаю. Но, когда слышу «счастье»,
вспоминаю одно и то же.
....
Мы первый раз ехали из Москвы к тёще с маленьким сыном. Мотаться
через Луганск не хотелось. Жена предложила в Ольховке пересесть на
дизель и ехать прямо в Свердловку. Я согласился, всё мороки меньше.
Тем более что между поездом и дизелем было минут пятнадцать, ждать
не надо.
Никогда не ездил на дизеле. Оказалось, что это курсирующий между
посёлками и шахтами поезд-трамвайчик из трёх вагонов. Мы сели в
первый. Вопреки ожиданию вагон оказался пустой, нас никто не
встретил, никто не проверил билеты. На мой вопрос «Мы правильно
сели?», жена ответила, «Правильно. Здесь всегда так. Не обращай
внимания». «Могли и билеты не брать»,- пошутил я. «А это сами
решают,- никогда контролёра не видела».
Сын сразу побежал по вагону, - выбирай любой диванчик,
устраивайся, где хочешь, все окна свободны! Мы бросили вещи где-то
посередине, - а вдруг кто-то зайдёт? – и пошли с сыном по вагонам.
Весь поезд, - три вагона, - был пустой. Это был только наш поезд! И
смутная тревога, - что так не бывает, что мы ошиблись, и так не может
быть никогда,- вдруг покачнулась вместе с вагоном, и поплыла со
станцией под стук колёс, оставаясь всё дальше и дальше.
- Пап, мы едем! – мы вернулись в свой первый вагон и прильнули к окну.
Станция давно уже закончилась, и чем дальше, тем ближе деревья
подступали к самому полотну однопутки. Пока не образовали
удивительной красоты живой коридор из цветов и веток. Абрикосы
облетали снегом вкруг бегущих вагонов. Яблони раскачивались ветвями,
сбрасывая розовый цвет. И только сирень стояла неподвижной меж
яркой зелени кустов. Порой дизель нырял сквозь хрящ из горных пород,
и тогда справа и слева возникали складки камней выше поезда, ещё
немного и мы заденем их. В упоительном восторге боялись выглянуть в
окно, - настолько близко они мелькали перед глазами. Но вот , хрящ
заканчивался, и солнце снова брызгало в лицо. И запах, - чуть
кисловатый угля, - это от дизеля, и сладкий степи, - это от цветов,
травы и деревьев, - кружил голову.
- Папа, мама, - здорово! – сын кричал от восторга, -дизель пыхтел,
колёса стучали, слова уносились с шумным воздушным потоком, -
Здорово-о-о-о!
И в следующий момент прижимался к окну и звал:
- Смотри! Смотри!
Два лисёнка застыли у лесополосы, глядя на дизель, потом смешно
подпрыгнули и скрылись в кустах. Оттуда вылетели сказочной красоты
птицы.
-Пап, кто это?
- Это фазаны.
-Такие красивые.
Потом он снова носился по вагону не в силах усидеть от
переполнявших его чувств и новых впечатлений. Успокоила жена,
предложив бутерброды. Вышел машинист, - я подумал про билеты,
полез по карманам. Он подошёл ближе, поздоровался, увидел, что мы
обедаем, спросил: « Чай будете?». Я опешил, - здесь ещё и чай
предлагают? Мы с женой переглянулись, засмеялись,
- А, будем!
Машинист засмеялся в ответ. Я предложил бутерброды, он вежливо
отказался и сразу ушёл к себе. Вернулся, но не с термосом, с чайником.
- Сейчас, - три минуты!
Дизель уже плавно тормозил возле белёной хаты почти незаметной
среди таких же белёных стволов цветущих яблонь. Машинист спрыгнул
с подножки, зашёл в хату. Очень скоро появился, - из чайника струился
парок. Мы с сыном стояли рядом с вагоном, ждали.
- Держи! Заварен уже, можно пить. А я пока покурю, потом поедем.
Достал заскорузлыми пальцами «Беломор», расправил усы и вкусно
закурил. А мы пили чай.
Вот, как-то так.
...
Я не заметил, когда он перестал дышать. Завибрировал телефон.
Машинально нажал кнопку, ответил:
- Да, возле Счастья. Со стороны Луганска. Понял. У нас груз «200».
Ждём.
Наталья Троицкая, Абакан, Хакасия
Желанный ребёнок
Был конец рабочего дня. В коридоре женской консультации наконец-то схлынул поток пациенток. Сергей, молодой врач-гинеколог, сидел за столом в кабинете, устало перебирая бумаги – многочисленные направления на прерывание беременности. После окончания института он несколько наивно полагал, что будет помогать появлению детей на свет. Оказалось же, что молодые женщины чаще предпочитают избавиться от ребенка.
В дверь постучали.
- Войдите, - ответил Сергей, ожидая увидеть очередную малолетку, сопровождаемую истеричной мамашей.
В кабинет вошла стройная молодая женщина. При взгляде на нее Сергею почему-то вспомнились слова модного шлягера: «Потому что нельзя быть красивой такой», хотя красота была неброской – светло-русые длинные волосы, серые глаза, приятные черты лица. Но что-то особенное было в ее уверенных манерах, легкой походке, выражении спокойного достоинства во всем облике, решил Сергей.
Посетительница присела на стул и подала амбулаторную карту. «Беляева Светлана Денисовна, - прочел Сергей, - беременность 7 – 8 недель. В графе «семейное положение» - запись: «Не замужем». Сергей привычно потянулся за направлением:
- Прерывание беременности?
- С чего вы взяли?
Сергей поднял голову и встретился с холодным взглядом серых глаз.
- Собираюсь сохранить ребенка, поэтому и пришла так рано. Видите ли, у меня уже было два выкидыша, мне необходимо наблюдение в ранних сроках.
- Извините, я думал, раз вы не замужем… - Сергей запнулся.
- Отец ребенка, конечно, существует, - холодно пояснила молодая женщина, - он – моя ошибка. Но ребенка я очень хочу. Помогите мне сохранить ребенка. Возможно, это мой последний шанс.
И с этого момента ребенок Светланы стал желанным и для молодого доктора. В течение месяца Сергей наблюдал молодую женщину, проводил различные тесты, назначал обследования. Светлана, поначалу сдержанная и замкнутая, видя его искреннее участие, стала более открытой, даже поделилась с ним некоторыми подробностями своей жизни. Сергей узнал, что не так давно она похоронила родителей одного за другим. Оставшийся в наследство домик в провинции пришлось продать за бесценок,этих денег хватило на приобретение комнатки в городской коммуналке. Работала Светлана учительницей начальных классов. Коллеги, узнав о ее беременности и страстном желании родить ребенка, посчитали ее странной женщиной, и эта репутация за ней укрепилась. Светлана старалась не обращать внимания на сплетни и слухи за ее спиной. Об отце ребенка молодая женщина предпочитала не говорить, а Сергей – не спрашивать.
К концу одиннадцатой недели у Светланы развилась анемия, и Сергей госпитализировал женщину в отделение гинекологии, где подрабатывал ночными дежурствами.
Однажды в конце рабочего дня в кабинет к Сергею заглянул мужчина.
- Доктор Шелестов?
- Да, это я, - Сергей поднял голову от кипы бумаг и увидел незнакомого человека в дорогом кожаном плаще, с белым длинным шарфом вокруг мощной шеи, с модной спортивной стрижкой. Вошедший полностью соответствовал облику удачного бизнесмена.
- Эдуард Антонов, - представился незнакомец так, как представляется знаменитость. Увидев непонимание в глазах молодого доктора, пояснил:
- Я – известный в городе предприниматель. Я к вам по поводу Беляевой и ее ребенка. Я…в общем, ребенок от меня.
- Да? Сергей растерялся, но потом быстро пришел в себя. – Как хорошо, что вы объявились! Светлана хоть и сильная, но все же нуждается в поддержке. А ваш ребенок развивается нормально. Я сделаю все возможное для…
- Вы не поняли, - остановил его Эдуард, - я не хочу, чтобы ребенок родился.
-Простите, что вы сказали? – опешил Сергей.
- Я не хочу этого ребенка. Видите ли, я женат. У меня есть дочка. А так, как я вращаюсь в определенных кругах, то мои близкие всегда могут стать предметом шантажа со стороны моих, скажем, конкурентов. Своей семье я безопасность обеспечу, а Светкиному пацаненку – нет. А если меня им кто-нибудь будет шантажировать, то это может плачевно отразиться на моем бизнесе. Я ведь не зверь какой-нибудь. Буду переживать за своего пацаненка. А сейчас еще это просто кусочек мяса. Так что избавьте меня от этой проблемы.
- Но Светлана мечтает о ребенке!
Эдуард поморщился:
- Да, Светка, она же упертая! Я ей объяснял ситуацию, но она – ни в какую! Говорит, без меня обойдется. Может быть, она и встречаться со мной стала из-за навязчивой идеи о ребенке. Только вот не от того забеременела. Слушай, док, сделай что-нибудь, не мне тебя учить!
- Ребенок родится, - сдерживая злость, ответил Сергей.
- Ах, да ты из тех динозавров, что клятву Гиппократа соблюдают! Ну, что ж, тогда слушай. Мой тесть – очень крутой, понимаешь? В принципе, против моих любовниц он не возражал. Но внебрачного ребенка не потерпит. Я уже объяснял, какие проблемы мне это создаст. Плюс то, что наследство после меня должно законным детям достаться. Так что тесть запросто прикажет «убрать» Светку и все дела. Нет человека, нет проблемы.
- Но Светлана…Она же ничего не требует. Она может уехать.
- Куда? У нее же никого и ничего нет. Если ты, как я вижу, за нее переживаешь, сделай, как я сказал.
- Неужели вы можете так запросто избавиться от человека? Убить беременную женщину?
- А ты думаешь, нет? – усмехнулся Эдуард. – Что, в милицию пойдешь? Тебе никто не поверит. Ну, попадет женщина под машину, ну, хулиганы нападут…
Сергей поднялся из-за стола, сжимая кулаки.
- Да успокойся, - Эдуард снисходительно махнул рукой. – Будешь дергаться, Светке хуже будет. Я вижу, ты от нее тащишься. Классная телка! Если бы ей был нужен я, а не ребенок – все бы имела – и деньги, и шмотки…Ну, ладно, я пошел. А ты думай, док, думай! – Он встал и вышел, оставив после себя стойкий запах дорогого парфюма.
Сергей медленно опустился на стул.
Спустя час молодой доктор поднялся, оделся и вышел из кабинета. Решение было принято.
…В вечернее время в ординаторской было непривычно тихо. Светлана в больничном халатике сидела напротив Сергея, сложив руки на коленях. Вся ее напускная холодность исчезла, и выглядела она беззащитной и испуганной.
- Что случилось? Какие анализы не в порядке?
_ Видите ли, Светлана, - Сергей тщательно подбирал слова, - ультразвуковое исследование показало, что у ребенка микроцефалия, это очень малая черепная коробка, то есть, практически отсутствует головной мозг. Он не жизнеспособен.
- Но…вы не сказали мне об этом после исследования. Говорили, что все хорошо, - ее губы задрожали.
- Да…Я не смог сказать сразу. Теперь вот говорю.
- А что же делать?..- побелевшими губами прошептала женщина.
- Аборт, - тихо ответил Сергей. – У меня сегодня дежурство, и я сделаю все за полчаса.
…Сергей приготовил шприц для введения внутривенного наркоза, надел маску и перчатки:
- Все будет хо… - и замер на полуслове.
Светлана соскочила с операционного стола и подбежала к выходу из манипуляционной комнаты.
- Нет, нет, я не хочу… - твердила она в отчаянии. – Пусть родится любым, я его буду любить, он мой…
Сергей на минуту задумался. Потом решительно тряхнул головой, как бы отгоняя сомнения:
- Слушай меня внимательно. С ребенком все хорошо, просто замечательно. Но приходил Антонов и угрожал тебе…
В глазах Светланы радость сменилась ужасом.
- Не бойся, - продолжал Сергей. – Поедешь к моей тетке в Саратов.Она тоже гинеколог, будет наблюдать за тобой. Там родишь. Будет думать, что ребенок мой – не возражай. Здесь я оформлю документы, будто сделал тебе аборт. Через полгода приеду к тебе. Остальное будет так, как ты скажешь. Согласна?
Светлана утвердительно кивнула, в глазах снова появилась надежда…
Прошло две недели. Поздним дождливым осенним вечером Сергей возвращался с работы домой. Рядом резко затормозила черная иномарка, обдав Сергея брызгами грязной воды из лужи. Молодой человек выругался и тут же удивленно уставился на водителя. Из машины вышел Эдуард Антонов.
- Молодец, док! Меня уже осведомили, что ты с заданием справился.
- Кто?
- У меня везде свои люди, - хохотнул Эдуард. – Надеюсь на дальнейшее взаимовыгодное сотрудничество. А пока…на, держи! – и он протянул молодому доктору пачку денег.
Сергей не вынул рук из карманов, исподлобья глядя на собеседника.
- Заберешь, – Антонов уронил пачку на землю, вернулся в машину и уехал, опять обдав доктора брызгами грязи.
Сергей поднял голову и торжествующе рассмеялся вслед иномарке. Затем небрежно переступил через лежащие на дороге деньги и, насвистывая, продолжил свой путь.
Саша Тумп, Красноярский край
Первый снег
http://www.sib-zharki.ru/node/10113
Фёдорович закрыл боковую дверь в гараже, подпер её лопатой и пошел в дом.
В доме было тепло и уютно. Вымыл руки, вытер о тряпицу «для рук» у рукомойника, прошел и сел за стол.
– Что Мишка-то хотел? – жена Татьяна села рядом.
– Ты думаешь, – он сам знает? …Что все сейчас хотят? «Захотел – получил» - другого на уме и нет.
Фёдорович смотрел в окно.
…Ночью выпал первый снег, он закрыл землю аккуратно, покрыв её легким, почти прозрачным пушком, что вселяло надежду на то, что трёхдневные морозы перед ним не успели ничего плохого натворить с подземным миром.
Всё-таки пришлось закрывать цветы – лилии, которые «по кой-то» Татьяна понасажала вдоль всего дома и которые были последние годы главной её «головной болью» и предметом для любопытства всей живности вокруг.
Даже Дик, случайно оказавшись в огороде, стремился первым делом подбежать к ним и «поздороваться». Видимо, столбы и телеграфные и заборные у него пользовались меньшим уважением, чем предмет постоянной опеки и гордости Татьяны.
У Дика и Татьяны, вторым по значимости в их жизни, были розы.
Характер интереса Дика к питомцам Татьяны вызывал у той иногда агрессивные желания, направленные против, добродушного по всем меркам, пса, живущего своей жизнью и по своим законам. Но они, по мнению Татьяны, противоречили её мнению о жизни.
Федорович, когда его с гневом подзывала Татьяна, чтоб показать темные, похожие на ожоги, пятна на листьях любимцев, и высказывала намерения о наказании пса, при этом показывая Дику, находящемуся на безопасном расстоянии, кулак, пытался защитить его и говорил: «Что ты? Может, заболели чем? Может, что-то не хватает в организме?»
Получая в ответ – «Ага! Этим не хватает, а другим хватает?» он, мысленно соглашаясь с Татьяной, отвечал: «Ну и что! В деревне вон – сколько народу, а болеют все разным», – уходил, оставляя Татьяну наедине со своими мыслями и питомцами.
…Он любил снег. Вот почему-то любил и дождь, и снег! А почему любил?..
По молодости как-то думал об этом – «почему», – бросил.
Нравится и нравится. Раньше, иногда, даже специально уходил на рыбалку, чтоб под дождем посидеть. Так просто ни встанешь, ни сядешь под дождём, – люди кругом, а на рыбалке можно.
…Дождевик становился грубым, как фанера, дождь по нему колотит, как ребятишки малые стучат по животу своими кулачками, смешно…
Да и когда рассердится дождик – тоже смешно. Шумит, шумит, нагородит невесть что, настроит луж и успокоится. Что шумел?.. Что хотел?..
– Может рюмку выпить, а? – Федорович повернулся к Татьяне.
– О! Спросил!.. Нашел, кого спросить! Вправду говорят, что к старости у мужиков и мозги тоже сохнут. Посмеши народ-то! Посмеши!.. Посмотри на часы, оглядись вокруг и насмеши. …Нас, вон – с Пушком, посмеши. Сам посмейся », – Татьяна метнула взгляд на Пушка, сидящего на печке.
Фёдорович посмотрел на него. Тот, явно недовольный, что печка была холодная, лежал, втянув голову, положив её на лапы, и смотрел на Фёдоровича.
– Давай, печку протопим, что ли? – он продолжал разглядывать кота.
– Давайте!.. Давайте, деньжищи отдадим за газ, котел поставим, мусора из дровенника натащим, сядем у печки и смотреть на неё будем. Не насмотрелись за жись!.. Давайте, давайте….», – Татьяна уже стояла около стола и перебирала чистые тарелки.
– Где она? – Фёдорович отошел от печки.
– У соседей! «Где она?» Не знаешь!
… Где всю жизнь была, там и стоит, разлюбовь ваша, разлучница хренова. Платочек повязала и стоит, ждет кавалера. Ножку отставила, как Нюрка твоя бывало, и стоит. Платочек теребит. Тьфу…
Фёдорович подошел к буфету, за спиной звякнули тарелки.
… Этот буфет делал его батя.
Фёдорович видел, что то «здесь», то «тут» в нём проглядывали «косяки» в батиной работе, но берёг его и дорожил им.
Да и то, – батя был молодой, когда его делал. Пацан – почитай. Только с войны вернулся. Старался. Да к старанию надо бы и умение. А умение… Его, хоть зови, хоть не зови, оно само только со временем, через сбитые руки, через больную спину входит.
…В левом верхнем шкафчике стоял графинчик из розового стекла, рядом «лафетничек» на высокой ножке и «соточка» без ободочка.
Он взял граненую «соточку» и поставил на буфетный столик.
– Дай что-нибудь..., – он сделал вид, что повернул голову.
– Своими руками? Да ни в жись, – Татьяна хлопнула дверью.
Фёдорович осторожно открыл графинчик. За спиной опять хлопнула дверь.
«Вот всё говорят, что надобно в «свойскую» разрезанную дольку чеснока класть. Всё только собираюсь так сделать. А так и не попробовал,» – подумалось, глядя на наполненный до краёв стаканчик.
– Сядь за стол-то. А то готовы уже и на одной ноге с «графиней» своей целоваться!
…Капуста вон на столе стоит.
Фёдорович, осторожно перешел к столу, сел. Еще раз посмотрел на стаканчик, набрал воздуха и опрокинул его в рот.
«Одноглотошный!» – вспомнилось, как этот стаканчик называл батя.
Он взял щепоть капусты и с наслаждением стал его жевать.
– Давайте, давайте! Вилки уже в доме нет. Руками давайте! Песню ещё затяните на пару.
«Капуста хорошая в этом году. Это правильно, что тмин и укроп в неё кладем.
Это правильно,» – подумал Фёдорович и взял ещё одну щепоть.
Татьяна сидела за столом напротив и смотрела на него.
– Что этот баламут – Мишка, хотел-то? Приперся «ни свет, ни заря»! Стервец, мужика сглазил, чтоб повылазило ему…
– Пойду я на скамеечку, покурю, – Фёдорович встал.
– А и то!.. Сходи, сходи! Посмеши народ.
– Печку-то затопи. Я скоро вернусь.
… Смахнув рукавицей снег с лавочки, протоптав и утрамбовав дорожку вдоль неё, Фёдорович сел, достал сигареты и закурил.
Взгляд уперся в красную раковину таксофона на столбе напротив.
«Вот ведь, пацаны! Давно бы еже уперли бы эту хреновину на пруд кататься на льду. Как бельмо в глазу. А не снимешь. Государевы денежки потрачены. Что козе под хвост, что сюда на столб.
Воруют! Даже не скрывают, что воруют.
И так по всей стране? Ещё и в красный цвет красят, чтоб все боялись их,» – он смотрел на телефон и размышлял о том, что «если раковину положить «на спину» – получатся неплохие санки-салазки, чтоб кататься с горки. Даже не салазки, а почти как по телевизору на олимпиадах.
Но пацаны всё реже бегают на горку.
Все реже встретишь где-нибудь в лесу лыжню.
Новое время!»
Эта «хреновина» висела здесь уже невесть сколько, так и не ставшая никому нужной, напоминая всем, что где-то есть власть, что чем-то она занимается, что помнит о нём – Фёдоровиче и якобы заботится о нём. Заботиться ли? Нет, конечно! А вот, что она есть - напоминает этим красным кулаком!
«Не те пацаны сейчас! Не те!
Да и власть… Сама для себя – мы сами для себя.
… В школе, помнится, учили «на зубок» - «от первобытно - общинного, к рабовладельческому, к …» потом Райкин над этим смеялся… А по сути, строй один – человеческий – кто-то сверху, а кто-то их обслуживает снизу.
А меняются только те – кто сверху и те – кто снизу и фасон одежды.
И всё!
Поэтому, как был «рабовладельческим» – так и остался.
…Балабол – Витька и тот догадался: « Вы», – тогда высказал районному начальству, – «нам бы жирафа привезли, мы бы его на воспитание всей деревней взяли. Всё польза – и нам и жирафу. А не эту красную скорлупу от съеденного кем-то яйца себе бы оставили».
…Где столько жирафов-то набраться на всю страну-то нашу?»
…Фёдорович перевел взгляд с «акта выполнения госпрограммы» на дорогу.
Явно, что к нему, шел Витька – школьный товарищ.
Мишка своим внедорожником раскидал ещё пушистый снег, продавив тонкий лед на лужах, и Витька шел по колее, осторожно обходя их.
«Вспомни чёрта – он и тут! Вроде, осторожно идет и голову пригнул, как конь в возу – трезвый,» – подумал Фёдорович.
… – А я тебя далеко заприметил. Что рано-то? Здорово! Дай курнуть, – Витька сел, протянув руку к сигарете.
– Ага! Дай докурить… Не знаешь что ли – «не докуришь – не… дела не доделаешь». На целую, – он протянул пачку и зажигалку.
- Не! Целую не надо, мне только разик «жаднуть» – не выкидывай.
А ты чё в рань-то. Зуб болит что ли? – Витька привстал, закрыл колени полами полушубка, подтолкнув их под себя, сел.
– С чего взял?
– А вроде как – «выхлоп» от тебя! Запашок вроде как зубными каплями. Вроде как «анисовые»…
– Тминные. Два.
– Тминные?.. Помогают?.. Что два?
– Два зуба болят.
– А у меня уже и не болят. Нету. Нету зубов – и проблемы нету. Ты вот, свои ещё трешь.
Вроде с мальства вместе и в армии вместе, и едим всё одинаково, а зубы разные. Отчего так? Значит, наверно, нутро разное, – Витька взял протянутый «чинарик» и затянулся.
– Слова разные говорили всю жизнь, вот и зубы разные. Зубы ведь не только жевать, но и язык держать.
Не работали они у тебя – вот от безделья и сгинули.
– Это да! – тот повернулся к Фёдоровичу. – Я – прямой человек. Правду завсегда «в глаза» скажу. Это ты правильно подметил. Не буду бирюком молчать.
– Не правду скажешь, а как видел или, как думаешь, – то и скажешь.
Так и говори. А то – «правду он скажет». Знать бы – какая она правда-то! У каждого – своя! У раба – своя, у надсмотрщика – своя, у плантатора – своя, у его жены – своя, у её любовника – тоже своя.
– Заве-е-ел! «Так не бывает!» Куда смотришь, как видишь – там и правда!
– Всё бывает – «и рак свистит – и корова летает»!
– Отвали, Сенька! Вон - столб стоит – не правда что ли?
– Неправда! Земля столб держит. Вон – «земля столб держит», – передразнил Фёдорович Витьку, махнув так же и в туже сторону, как и Витька.
… – А ну, тебя!.. Ладно!
…Мишка что ли уехал? – Витька перевел разговор на «другое».
– Он! …Хороший парень! …Только какой-то!.. … Или они сейчас все такие?
…Мои вроде – нет! – Фёдорович поддержал Витькино нежелание спорить.
– Оно – «да»! Конечно, твои – ангелы, чужие – черти! Знакомая песня! – Витька почему-то не принял предложение «мировой». – Сегодня-то, чем уж он успел не угодить тебе? Вроде ещё петухи молчали, а ты уже – кукарекаешь и кудахчешь…
– Иди ты, Витька! Куда шел – туда и иди!
– К тебе шел. Пошто «лаешься-то»? Итак почти не видимся.
…Лается тут!
Одни мы из класса остались. Взял манеру, как что, так лаяться…
… Они сидели, смотрели на красное пятно на столбе напротив, каждый думал о чем-то своем.
– Давай сигарету-то, – Витька первым нарушил молчание.
– Разбудил с утра Мишка-то, – Фёдорович протянул ему сигареты, – ему ехать в город, а колесо спустило. Припер свой компрессор, орет – « Не работает, сука! Опаздываю! Час кручусь вокруг! Замерз, как цуцик! Дай насос».
Даю насос. А он: «Фёдорович, ты что, – меня угробить решил? Я сломаюсь на этой палке! Дай компрессор!» Дал свой.
Он к машине, а я вскрыл компрессор-то.
А там, знаешь, есть такой обратный клапан, а он – просто кругленькая резиночка. То ли от времени, то ли специально так делают, чтоб вещь долго не работала, то ли от холода, только она – эта резиночка – клапан, свернулась там и сбилась в сторонку. Движок-то компрессор крутит, а компрессор-то сам на себя воздух-то и гоняет. Вхолостую значит.
Вот такая, казалось бы, маленькая хреновинка, а работа всей конструкции насмарку.
Я взял пробойничек подобрал диаметр и из старой велосипедной камеры вырубил новый клапаночек, «точь в точь». Взял и вазелином его – еще советским – без запаха, чуть обдал. Вставил, включил, зажал шланг, четыре атмосферы нагнал, выключил. Готово.
Мишка зашел отдавать мой, говорю ему: «Забери компрессор. Готово».
…А он… Не пойму я этого! Никогда не пойму…
– А Мишка что? – Витька щелчком «стрельнул» окурок через дорогу.
– «Спасибо, Фёдорович, я поехал. Вот твой компрессор. А это дерьмо выкини, будь другом. Я сегодня другой куплю. Будешь выкидывать, пни его скажи ему – «предатель». Скажи, что гад он!»
… Вот так и сказал, - Фёдорович достал и закурил сигарету.
– Ну…, – Витька ждал продолжения.
– Что «ну»?
Я же тебе сказал – «то ли от времени, то ли специально так делают, чтоб вещь долго не работала, то ли от холода, только она, эта резиночка – клапан, свернулась там и сбилась, а движок крутится, а компрессор гоняет поршень…», – Фёдорович «послал» свою сигарету вслед за Витькиной.
– Ну?.
– Что «ну»? Вот что «ну»? Вот сломается у тебя нога – сам вроде здоровый, а нога сломана – давай тебя в «инвалидный дом» из дома, или сразу под холмик.
Неужели понять не могут – «Ну, с кем не бывает!» Почему же сразу на помойку-то. Почему же сразу «пни его»?
Возил, возил с собой. Наверняка, тот не раз и не два выручал его. А тут оплошка вышла у напарника и – «Выкинь его. Предатель. Сволочь. Гад. Пни его!» Не так тут всё. Не правильно!
– И что? Мишке не нужен, тебе не нужен, – давай продадим. Обмоем.
Мишкин вмиг купят. Мишка дрянь не купил бы. Повезло, – Витька весь подался к Фёдоровичу.
Фёдорович повернулся к Витьке, долго смотрел на него, потом оттянул вниз нижнее веко и сплюнул.
– Ну, и что это?.. – Витька сплюнул тоже.
– А это – мужик пришел в зоопарк.
Ходит вокруг клетки с обезьяной. Туда пойдет, сюда пойдет, только обезьяну станет рассматривать, а она к нему поворачивается, так же веко вниз оттянет и смотрит, смотрит.
Мужика это «задело» он – к служке, что там ходил: «А что это ваша обезьяна, стоит мне подойти к ней, впялится в меня и веко вниз тянет?» А тот говорит:«Да Вы, гражданин, не обращайте внимания, она себя экстрасенсом считает и всем дуракам так показывает.»
Обидело это мужика – пошел он на рынок и купил двое ножниц и вымя коровье с титьками. Ножницы в руки, вымя в штаны и опять в зоопарк. Бросил одни ножницы обезьяне, а другие себе. Одел их на пальцы – обезьяна повторила. Взял – обстриг себе волосы на голове – обезьяна тоже, расстегнул рубашку и на груди – обезьяна тоже, достал коровью титьку и отстриг… Обезьяна посмотрела внимательно на мужика и…– хоп – веко вниз тянет.
– Ты мне уже его рассказывал, когда в армии служили, – улыбнулся Витька.
– Помню. Это когда ты гусеницы танку нашему покрасил, – Фёдорович тоже улыбнулся.
– А чё! Раз помнишь, команда была – «чтоб как с завода». А помнишь к нам тогда, перед армией-то, трактор «ЧТЗ» привезли, так у него гусеницы синие были, я и подумал…
– Насмешил ты тогда. Полк неделю на нас пальцем показывал. «Батю» тогда насмешил…
– Да! «Батя»! Герой. Тогда уже полковником был. А войну пацаном прошел. Пожалуй, до маршала дослужился?
– Вряд ли! Помнишь в лицо без оторопи по первости и не взглянешь.
– Так два раза горел в танке. Первый раз на Курской. Что ты хочешь? Живой хоть остался и то – дело.
– Генералом может и стал. А маршалом… вряд ли.
… Это болота гатить – любой сгодиться, а на коврах гадить – лоск в лице нужен.
– Ну, скажешь! А Кутузов! Тот вообще одноглазый был!
– Так я и говорю – «Страну спасать – не в душу ей … гадить». «Спасать – любой хорош, а койку мять – с тем, кто пригож спод… сподручнее».
Фёдорович опять посмотрел на столб с телефоном.
– Ты, Витьк, что ко мне-то шел? – он опять достал и протянул сигареты Витьке.
Тот тоже посмотрел на столб и засмеялся: – А ты мне и скажи, что я к тебе-то шел. Заговорил меня, – я и забыл. Вот память-то!
– Оно так! Мы с тобой, как те два старика на лавочке.
Один говорит: – А помнишь, дружище, как за девками бегали?
А другой отвечает: – А как же! Ещё как помню! Только вот по кой хрен мы за ними гонялись – забыл! – Фёдорович засмеялся, Витька тоже.
– Ладно! Вспомню, – приду. Давай – пойду я.
Смотрю, печку-то протапливаете иногда. Я тоже. Без печки как-то одиноко в доме. Без много чего сейчас в доме… – Витька махнул рукой и показал глазами на дымок из трубы.
– Топим иногда.
Тепло от неё какое-то другое. Да и Пушок привык к ней. Пойду и я тоже. Не март, а мы тут сидим, – встал и Фёдорович.
… – Ты что так долго? Сказал на минутку, – Татьяна сидела за столом, перед ней стояла швейная машинка.
– Да-а-а! Витька заходил.
– А что в дом-то не прошли. На улице не март, чай! Что хотел-то? Как там Маша?
– Да-а-а! По делам! Полегче ей. Привет тебе передала. Сказал, что еще зайдет к вечеру или завтра.
…Тань! А вот почему первый снег под ногами не скрипит?
Никогда раньше не замечал, а сегодня заметил. Дик так и не вышел из конуры. Старый уже. Не пришлось бы, зимовать с ним в доме-то? А?..
– А то места ему не хватит!?
К телу, наверное, помягче кладет, ластится. Земле-то, наверное, не «без разницы», что на всю зиму-то к телу-то. Вот и не скрипит – мягкий, теплый, к телу льнет. А Мишка-то чё хотел-то?
– В город поехал. Компрессор подарил.
– Так у нас вроде есть уже один?
– Если считать тот - первый, который я из «зиловского» сделал, то пять уже их у нас. Пять.
– Солить, что ли, их будем? – улыбнулась Татьяна.
– Пусть лежат! Может тому же Мишке и понадобится. Оно ведь в жизни по-разному бывает!
– По-всякому! – согласилась она, сняла очки и отложила рукоделие. – А Пушок-то «гостей намыливает», даже «мурчал» что-то… Мурчал что-то…
Фёдорович аккуратно вытер руки и повесил тряпицу на место.
– Подстыл, поди, на улице-то, – Татьяна опять надела очки.
– Нет. Светло на улице. Снежок молодой, глупый. С солнышком там болтают.
А Витька пошел и я пошел.
Фёдорович присел к столу. Посмотрел на часы, висящие на стене, потом на Татьяну.
В печке что-то легонько щелкнуло. Он посмотрел на дверцу.
Сквозь узкую щелку было видно, как играл огонь. Он то взвивался оранжевым полуденным солнышком, то темнел до закатно – багряного.
Яков Шварцман, Московская область
Сказка про 12 Давидов
http://samlib.ru/s/shwarcman_j_n/12davidov.shtml
- Давид, быстренько собирай свои игрушки и иди на кухню. Через пять минут будет готов обед!..
Мама Давида уже приготовила вкусный супчик и начала накрывать на стол.
А Давид в это время строил из разноцветных кубиков башню в детской комнате. Башня почему-то получалась высотой только в полтора метра, никак не выше. Стоило добавить к ней еще несколько кубиков, она наклонялась в сторону и рассыпалась.
Давид тут же начинал возводить свою башню сначала. Он брал кубики по одному и аккуратно складывал их один на другой. Под конец ему приходилось вставать на цыпочки и тянуться к потолку. Еще один кубик, и еще один. Сначала кубик красный, потом зеленый, синий. Опять красный...
- Давид! - снова позвала мама. - Иди скорее сюда, супчик уже на столе! А скоро будут блинчики готовы!..
- Уже иду, мам! - крикнул Давид и упорно продолжил строительство. Чтобы быть выше, он встал на свою самую большую машинку и теперь, с трудом держа равновесие, тянулся к макушке башни.
- Давид!.. Да-вид!!. Да-ви-дик!!!
Мама ровно 12 раз громко позвала непослушного сынулю. И вот когда, наконец, она испекла последний блинчик и освободилась, то выключила газ под сковородкой и с сердитым видом пошла в детскую комнату.
- Ну, и как же долго я тебя буду звать, - спросила она и... замерла от удивления. В детской комнате вокруг высоченной башни из кубиков кружились 12 Давидов!
- Вот это да! - сказала мама, когда наконец-то пришла в себя. - И что же мне теперь делать? Я, конечно, дорогие мои Давиды, была бы рада, если бы у меня было двенадцать детей. Но ведь я точно знаю, что из Вас только один настоящий мой мальчик. Откуда же взялись все остальные?..
Мама крепко задумалась и целую минуту наблюдала за тем, как Давиды строят башню. У них это неплохо получалось,- башня была уже высотой почти до потолка. Затем мама сказала:
- Я поняла, Вы все появились из сна нашего кота, который сейчас спит в углу комнаты в коробке из под кубиков. Как только он проснется, 11 из Вас тут же исчезнут... Вот что, дорогие ребятки, пойдем скорее на кухню. Не знаю, правда, как мы там поместимся, но блинов я напекла много, на всех хватит. Пока кот еще не проснулся, я успею вас всех покормить...
И мама, повернувшись, пошла на кухню. А за ней побежали Давиды один за другим. Только двенадцатый на несколько секунд задержался в дверях, оглянулся и сказал:
- Да-а, сам бы я никогда не смог такую большую башню построить...
А кот Хамильон, который действительно в это время спал в коробке, приоткрыл один глаз и сонно промяукал:
- Вот если бы эта история была не про Давида, а про меня, то моей маме пришлось бы не 12 раз меня звать, а, наверное, 100. Или даже целый миллион раз. Потому что, когда я чем-то сильно увлечен, оторвать меня просто невозможно!.. Жаль только, в этой комнате миллион котов поместиться никак не может. Один миллион котов Хамильонов может поместиться разве что только на радуге...
И он прямо во сне запел свою новую песенку:
- А в радуге миллион цветов!
Она, как самый чудный сон, -
Сидит на ней миллион котов,
И каждый - Кот ХАмилион!
Потом Хамильон снова закрыл глаза и продолжил смотреть сон. В этом продолжении он уже находился не дома в детской, а в большой-пребольшой радуге, которая раскинулась и над лесом, и над озером, и над городом. Вместе с нашим Хамильоном в этой радуге находилось еще девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять котов Хамильонов. Они наперебой рассказывали друг другу истории о своих невероятных приключениях. Коты смеялись, удивлялись, порой сердились и спорили о чем-то, а затем снова громко весело хохотали. В результате этого все цвета в радуге совершенно перемешались и перепутались, словно радугу подключили к самой большой в мире дискотеке.
А люди, которые в это время снизу смотрели вверх, ничего не могли понять. Издалека им не было видно, что это всего лишь разноцветные коты скачут по небу. И они подумали, что это сама радуга сегодня то ли сошла с ума, то ли просто так специально над ними прикалывается, то есть шутит.
Только один ученый звездочет, который смотрел на небо в большой телескоп, увидел миллион котов на радуге. Он сначала чуть не упал в обморок от удивления, а потом решил, что такого не может быть и все это ему только снится. А поскольку спать, стоя у телескопа и еще к тому же одетым, очень неудобно, то ученый быстренько разделся, лег в свою кровать и уснул по настоящему. А коты продолжали веселиться...
Олеся Шикито, Новосибирская область
Не главное
http://www.sib-zharki.ru/node/15655
Он не умел догонять. А вот отпускать и упускать у него выходило замечательно. Он понимал, что делает что-то не то, что совершает что-то нелепое и глупое, но не умел догонять. Она уходила, а он стоял. Смотрел ей в спину, но не двигался с места. Улыбка чуть тронула его слегка обветренные губы, но глаза оставались ледяными. Он знал, что не пойдет за ней, тем более не побежит, как некоторые, не будет хватать ее за руки, плечи, заставляя остановиться, не будет прерывать ее на полуслове страстным поцелуем – все это книжные варианты. Он просто стоял, глубоко засунув руки в карманы, борясь с желанием закурить. Она знала, что он не умеет догонять, но учить у нее не было ни желания, ни терпения. Она устала. Устала от неопределенности, недосказанности и от его «слишком необыкновенного характера». Она шла, зная, что он смотрит ей в спину. Ей хотелось, чтобы позади нее материализовалось три слова, нет не « я тебя люблю», а совсем другого направления. Она ничего не знала, и не знает о нем. Он появился как-то спонтанно и не запланировано. Это и пугало. Это пугало и его. Только где-то внутри, очень глубоко. Он неспеша спустился по ступенькам и пошел по асфальтированной дороге. Листва октября шелестела под ботинками. Он, не вынимая рук из карманов, шел и думал. Думал о многом, может самом важном на данный момент - « Завтра нет денег на проезд!». Он работал, но мало зарабатывал, что и не удивительно. Он не думал о ней. Эти мысли придут позже. Они накатят волной и всю ночь до самого рассвета, пока будильник не пропоет свою утреннюю « серенаду» он будет читать мысли. Ее мысли. Он не любит ее. Нет. Это что – то большее. Описать то, что он чувствует, значит заглушить голос сердца. Он умеет читать мысли. Ее мысли. Она даже не догадывается, что он читает ее, как книгу. Поэтому все не зря: зря скрывать, юлить, уходить, возвращаться и вновь скрывать. Он почему-то не говорит, что все знает. Так интереснее. На ночном потолке играют блики, кажется, кто-то строит рожицы. С ума сойти… В мозг что-то просачивается… … Я устала. И от него тоже. Он не дает мне понимать его. Когда я думаю, что он подойдет – он отходит, когда я думаю, что он улыбнется – его глаза превращаются в каменные глыбы! Его невозможно предугадать. Я наверно сделаю завтра одну вещь… Пусть мне будет больно… я сделаю это… Он поднялся с кровати. Он улыбался. Впервые мысли оборвались, и он ничего не мог с этим поделать. Он опустил ноги на пол, не найдя тапочек, пошел босиком на кухню. Сидя за столом, держа в руке стакан с обжигающе холодной водой, он думал. Возможно о главном – « Не заболело бы горло. Вода ледяная…» Ночь. Спать….. Утро выдалось туманным и пасмурным. Она, зябко потирая руки, пыталась их согреть. Скрипнула дверь подъезда. Она вся подалась вперед. Да, правильно, угадала – он! Он шел на работу. - Постой. У меня есть пара мыслей для тебя! Он приостановился и оглянулся. - Всего пара? Не густо, но за неимением лучшего… Я слушаю Вас… - Перестань! Прекрати! И не делай вид, что тебе все в этом мире параллельно! Она подошла и взяла его за руку. Этот жест вызвал недоумение на его красивом лице. - Я не понимаю о чем это ты! – он убрал руки в карманы куртки и улыбнулся. - Все ты понимаешь.- она устало опустила плечи и пошла в противоположную сторону. - И это все? – услышала она в след. Он не умел догонять. А она слишком хорошо умела уходить. - Да. – сказала она не оборачиваясь. Потом резко повернулась и почти бегом возвратилась на то место, где стояла две минуты назад. Он не двигался. - Я знал, что это не все. Ты предсказуема. Ты замерзла. Пойдем ДОМОЙ. Она смотрела на него. - А как же работа? - У меня нет никакой РАБОТЫ, кроме ТЕБЯ! Он уже открыл дверь подъезда и жестом руки пригласил зайти. « Куда иду? Зачем иду? Вот дура!» - всплыло где-то внутри. - И не дура ты вовсе! – он стоял на ступеньку выше,- Я тебя согрею. Да не пугайся ты так – только горячий чай, теплый плед и… все! - Все? – они зашли в квартиру. - Проходи. Я сейчас. Огромная кровать… Огромное окно… Можно проводить параллели… - Зачем тебе такая огромная кровать, ты же живешь один? – стоя у окошка спросила она. Он заглянул в комнату. - Я не говорил, что живу один. - У тебя только мужские вещи в квартире. И не пахнет… ЖЕНЩИНОЙ! Он подошел сзади, остановился за ней и, чуть наклонившись, сказал: - А ЖЕНЩИНЫ пахнут как-то по-особенному? Его дыханье щекотало кожу, вызывая непрошеное волнение. Руки стали холодными и неприятно липкими. Судорожно сглотнув, она повернулась. Глаза в глаза. Разрядов не было. Они поняли друг друга без слов. Он наклонился, ее глаза были прикрыты. Почти касаясь губами ее губ, он сказал - Чайник наверно уже согрелся. Он только что поставил чайник на плиту. Вода закипела. - Сколько сахара? « Можешь соли насыпать!» - мысли гнева родились внутри. - Могу. Честно. Только не буду. Соленый чай – это слишком оригинально.- донеслось с кухни. Она просто влетела в комнату. Глаза переполняла ярость, руки были твердо сжаты в кулаки. - Хватит надо мной издеваться! Перестань читать мои мысли! Мне очень трудно и очень плохо рядом с тобой. Но и без тебя не легче. Ты что-то делаешь со мной без моего ведома! И еще..я..тебя..люблю…очень.. Это говорил он, размешивая ложкой сахар в чашке. Говорил медленно, спокойно, не глядя в ее сторону. Она устало опустилась на пол по стене. Подтянув колени к груди, и обняв их, уронила голову на руки. - Твой чай.- он сел рядом. Слишком рядом. В комнате было много места, но он сел рядом. - Зачем ты это делаешь со мной? Ты же видишь, как я страдаю. Зачем? Ты можешь просто послать меня. Сказать иди ты… можешь? Скажи! Скажи « Иди!» ну скажи… Она говорила, даже не подняв головы. Он взял ее за подбородок и тем самым заставил посмотреть в его глаза. Улыбаясь, сказал: - Иди… ко мне! Он не умел догонять… Да и зачем это делать, если вы шагаете рядом. Рука об руку.
Светлана Шумило, Чернигов, Украина
Квартира из бывшей России
Бывают квартиры, которые пропитаны воздухом другой эпохи. Попадаешь в них - и действует машина времени, в том смысле, в котором о ней писал Бредбери в «Вине из одуванчиков». И сами хозяева: их манера говорить, двигаться, смотреть и даже воспринимать вас – все не из сегодня, и не из вчера, и не отсюда, а из… В моем случае в этот раз было – из дореволюционной России. Не могла удержаться, чтобы не сфотографировать этого. Особенно меня потряс портрет Александра I в эрмитажную величину в гостиной, рядом с портретом Александра II и фотографией наследника престола по его линии Великого Князя Владимира Кирилловича, недавно почившего в Америке. Сам портрет поражает, конечно, не живописью, хотя написан прекрасно, а окружающим его благоговением. Уходящая… нет, ушедшая, погибшая Россия. Погибшая и потерянная. Для меня, с моей личной историей, - потерянная вдвойне.
Говорю с хозяйкой квартиры:
- Как же Вы решились вернуться? – их предки уезжали из России, из Ялты, с Врангелем. Сначала в Сербию, потом в Германию, потом – Бог весть, кто куда. Но все встретились в Америке. Они – потомки князей Ржевских, ведущих генеалогию от Владимира Крестителя – одни из немногих, кто вернулся в Россию.
Хозяйка, кажется, не понимает моего вопроса:
- О чем Вы говорите? Что значит – решились? Мы воплотили мечту трех поколений. Даже нельзя сказать, что мы мечтали об этом – нет! Мы жили этим!
- Но ведь было тяжело?
- Было страшно тяжело! – она прижимает руку к груди, - было невозможно сложно адаптироваться здесь (я вспоминаю фильм «Восток-Запад» и содрогаюсь).
- И Вы не жалеете?
- Что Вы! Здесь я – дома.
- Я вот переехала всего лишь из Сибири в Украину, но меня не покидает чувство, что я сменила культуру, мне это очень тяжело.
- Но ведь мы не меняли культуры. Мы и там оставались русскими.
Признаться, на прилагательное «русский» как на обозначение национальности я уже давно реагирую скептически, уж слишком много национальностей намешано в современной РФ, уж слишком мало славянских лиц встречаешь в городе. Но вот смотрю на хозяйку квартиры, где мне посчастливилось остановиться в один из моих рабочих приездов в Питер, и думаю, что, пожалуй, она, в третьем поколении вернувшаяся и всех детей и внуков оставившая в Америке, ведущая родословную от Киевских князей, имеет право называться русской. И у меня кружится голова от этого, потому что кажется, будто нет за окном 21 века, нет правительства современной РФ, нет наших грубых, жестоких, плоских проблем.
В столовой – с большим овальным столом, массивными подсвечниками на нем и портретом Николая II на стене – несколько дисгармонирующая с обстановкой небольшая грустная-грустная картина «Исход». Изображен корабль, отходящий не то из Ялты, не от от берега Невы в 1922, переполненный людьми разного звания – беженцами из советской России. В основном изображены женщины, кто в купеческом, кто в дворянском, кто – сестра милосердия. На первом плане сидит монах с лестовкой в руках, уже старый, сухощавый, и смотрит прямо перед собой невидящим взглядом. Его веки красны, а вся ссутулившаяся фигура и опертые о колени руки с повисшей недвижно лестовкой – как апология исхода. В его лице не то что уныние, не то что отчаяние, а какая-то просто смертельная недвижность, как будто бы он и рад был бы умереть, не дожив до этого дня, да вот почему-то не умер. Картину стоило бы назвать «Конец», а не «Исход», но «исходившие» тогда люди верили, что вернутся, тогда они еще не произносили про себя слова «Конец»… А ведь это был именно он.
И вот сейчас передо мной те, кто вернулся. Снова вспоминается фильм «Восток-Запад», посвященный тем, кто вернулся, но раньше, чем мои знакомые, и кто с ужасом пытался потом выехать назад, погибал здесь, попадал к концлагерь – и прочие кошмары советского времени. Мои знакомые вернулись позже – после перестройки. Сначала в крошечную однокомнатную квартирку, затем, при помощи разных родственников, в те годы, когда многие квартиры и вещи распродавались даром, они смогли купить настоящую петербургскую большую квартиру и устроить в ней островок, я бы даже сказала, аквариум, дворянской России.
Разговаривая, я тщательно подбираю слова, потому что речь хозяйки и хозяина необыкновенно изысканна и, в соответствии со старым петербургским произношением, нетороплива и четко артикулирована: «КонеЧНо, мы будем Вам рады в любое время», «ЧТо Вы говорите?» Прощаясь, хозяйка целует и благословляет меня – тоже немного непривычно и по старинке. Сразу вспоминается фрагмент из книги Муравьевой, где говорится, что у дворян считалось необходимейшим правилом общества поддерживать самые дальние родственные связи (а у меня-то с ними, можно сказать, вообще никаких родственных связей нет, просто их племянница – моя кума, крестная нашего малыша), поскольку они очень ценили свое единство и понятие рода как такового. Поэтому в любой столичной семье всегда принимались в гости или на временное проживание все многочисленные племянники, троюродные сестры, кумовья и прочие «продолжатели рода». Признаться, я ощутила себя такой, в кавычках, продолжательницей – и подумала, что это, однако, при всех оговорках, приятно!
Прощаясь на ночь, хозяйка оставила свет в гостиной возле той картины, которая мне особенно понравилась:
- Любуйтесь!
И этот маленький жест внимания и одновременно хозяйской, несколько кокетливой, гордости за прекрасно обставленную квартиру как-то особенно проник мне в душу. Перед тем, как укладываться, я прошла в гостиную на цыпочках и еще раз полюбовалась.
Хозяева квартиры уже стары. И я никак не могу не думать об этом, слушая их рассказы о жизни за рубежом, о русских школах для эмигрантов в Америке, о Великой Княгине, которая где-то там сейчас возглавляет организацию «Императорский дом» и на самом деле, юридически, является обладательницей права наследовать Российский престол, доставшегося ей от почившего недавно Великого Князя. Слушаю, смотрю на фотографии девушек в форме Смольного института или сестер милосердия, и не могу отвлечься от мысли, что эти люди – стары. Что их дети уже не вернуться сюда, а их внуки уже с трудом говорят по-русски. Уходящая Россия, погибающая.
Погибшая имперская Россия.
Содержание:
Владимир Квашнин (Охотник), Портсигар
Галина Романовская, Тайная жизнь города
Валерий Рыбалкин, Киевский конфуз
Вячеслав Сергеечев, Генрих YIII – рубитель голов
Олег Сингурт, Счастье, это…
Наталья Троицкая, Желанный ребёнок
Саша Тумп, Первый снег
Яков Шварцман, Сказка про 12 Давидов
Олеся Шикито, Не главное
Светлана Шумило, Квартира из бывшей России