Отчислили Эдьку Верхозина с третьего курса, и некому уже было за него восставать, родители, что трудами своими тянули Эдькину учёбу, один за другим покинули его… С похоронами помогли родственники. А Эдька остался жить сам по себе, недоучкой, друзей – подруг у него как-то не завелось, почему-то людей он опасался, всё ждал какого-то подвоха. Только соседка – пенсионерка тётя Зина, какая-то мамина подруга одна и пристроит за Эдькой, в квартире иногда наводит хотя бы какой-то порядок, иногда приносит что-нибудь съестное. Занятая своими внуками – балбесами, тётя Зина в Эдькину жизнь особо не лезла, и по-душам с ним почти не говорила, что Эдьку очень даже устраивало.
Пожалуй, вторую неделю главной Эдькиной мечтой стала мечта о большом количестве денег, конечно, не о них самих мечталось Эдьке, а о том, как с ними можно широко развернуться… Да и просто уже надоело перебиваться случайными приработками – халтурками, как их называла тётя Зина.
И Эдька верил, он, действительно, многому ещё верил, как учили найденные им на задворках книжного шкафа мамины тонкокорые брошюры, что деньги вдруг возникнут откуда-то, неизъяснимым образом материализуются из энергетического континуума, нужно только очень сильно захотеть. Но деньги всё не появлялись, и Эдька искренне считал, что захотел, не достаточно сильно, и всё ждал...
Пока не отключили телефон, он просил у тёти Зины газету с объявлениями, звонил почти по всем указанным в рубрике «Работа» номерам. Но, то эта работа была уж слишком далеко, а Эдька, сидя без денег, не мог пока себе позволить дальних переездов, и занимать ему страшно не хотелось, вдруг не поработается, а потом отдавать. То на его вопросы, там, в трубке, отвечали как-то путано, и было не понятно, для чего эти люди вообще подают объявления. То уже кто-то оказывался принятым или требовался специалист, которым Эдька не был, там какой-нибудь менеджер или мерчендайзер с опытом работы, или, ещё интереснее – геодезист.
Питался он картошкой варёной в мундире, чистить уже не хотелось. Оставалось её ещё с полмешка. Обдирал руками жирные розовые ростки, мыл в мойке под холодной водой и бросал в кастрюлю. В ящике с землёй на подоконнике потихоньку отрастал зелёный лук, посаженный тётей Зиной. Когда же тётя Зина приносила шанежки-пирожки-оладьи у Эдьки был праздник.
Днём Эдька читал и медитировал, настраиваясь на удачу и везенье, неизменно засыпая от этих занятий крепким молодецким сном.
Ночью же, после таких упражнений спал плохо, а утром весь разбитый лежал, разглядывая потолок, и проваливаясь, вдруг, в тяжёлое забытьё. Иногда, не частыми солнечными утрами, часов в десять, его подкидывало как будто от электрического разряда, он принимал прохладный душ, смывая дрёму, брился и растирал лицо злым обжигающим одеколоном. Гладил рубашку, чистил ботинки… Но потом, после всё более серьёзных размышлений у Эдьки словно кончался завод и он бледнел, тускнел и скучнел. Рубашка опять комком летела на стул, и лежала там оскорблённая, какая-то жалкая, несчастная и даже будто лишняя во всём этом сером и грустном интерьере Эдькиной комнаты. Ботинки стояли так и не надетыми на пыльном полу в прихожей, вдруг теряя боевой блеск, ещё недавно так и манивший к свершению великих дел…
Эдька в этот раз проснулся среди ночи, что-то тревожило, тоскливо щемило, он повернулся на другой бок, не помогло. Взбил подушку, нет не то… Пытаясь понять, в чём дело, Эдька, в конце концов опять пришёл к привычному и ожидаемому выводу: он голоден, ну и ещё… где-то пока ещё глубоко и ненавязчиво возникало желание совсем маленькой нужды. Поднявшись ощупью, в темноте, минуя ванную и туалет, пробрался на кухню. Из крана медленно и от этого громко капало, холодильник потрескивал, где-то нудно и лениво гундел невидимый комар. Из мусорного ведра слегка наносило киснущими картофельно-луковыми останками, на удаление которых из квартиры Эдькиного жизнелюбия уже давно не хватало.
Он открыл холодильник, на нижней полке одиноко и беззащитно притаилась тарелка с двумя недоеденными с вечера картофелинками. Вздохнув, он взял одну и, усевшись к столу, стал нетерпеливо чистить её, бросая обрывки картофельного мундира на стол.
Вдруг пространство кухни озарилось как бы светом далёких фар, такого явления в своей квартире на третьем этаже, Эдька ещё не видел. Вот в деревне, где был бабушкин дом, и где как раз росла спасительная картошка, комнаты почти всю ночь освещались яркими всполохами от проносящихся по недалёкой трассе автомобилей.
Эдька оглянулся, за плачущим отпотью окном мелькало световое пятно. Не выпуская очищенной картофелины, крадучись подошёл к окну, резким взмахом протёр стекло и выглянул в темноту. Свет неожиданно полоснул по глазам, сразу ослепив его. Эдька отступил от окна, стремясь привыкнуть к темноте мигал и тёр свободной от картофелины рукой глаза, отойдя к столу, попытался сесть на табуретку, с которой только что встал, но табуретки не было, и стола тоже не было. И почему-то он никак не мог привыкнуть к той густой и непроницаемой тьме, что окружила его теперь…
Выставив свободную руку вперёд, Эдька стал шарить вокруг, везде было пусто, на привычном месте не оказалось стены, и угол холодильника, что всегда выпирал, сокращая и так маленькое помещение, никак не попадался. Он, вдруг вспотев, наклонился, чтобы потрогать пол, но и пола не было. Стало страшно пошевелиться, возникло ощущение, что от движения он может сорваться и полететь в какую-то бескрайне-бездонную пустоту.
Эдька всегда боялся высоты, от этого и не шёл работать на стройку. Почему-то теперь стало невыносимо от ощущения непомерности пространства под ногами. Мышцы стянул противный спазм, а от лица отхлынула кровь.
Сколько он так простоял, может четверть часа, а может и сутки, Эдька утверждать не взялся бы, картофелина в его руке согрелась и сделалась мягкой, рассыпчатой. Он покрепче сжал кулак, сосредоточившись не ней. Другую руку Эдька поднёс к лицу, лицо было и, судя по всему его лицо, он ощупал всего себя, нет, он существовал, он был. Был живой и тёплый. И картофелина тоже была, вполне осязаемая и съедобная. Эдька посмаковал эту мысль. И вдруг опять ощутил, что его живому телу хочется проявить себя, по-маленькому, а он уже и забыл. Да ещё это бренное Эдькино тело продолжало требовать еды. Он поднёс руку с картофелиной ко рту и стал подбирать губами с ладони картофельные крошки.
«Меня, ведь, никто и не хватится и не потеряет, только может тётя Зина подумает: «Что это Эдька за газетой не приходит?», – почему-то казалось, что он унёсся куда-то далеко в какое-то другое пространство или время. «И где же я?», – тоскливо думал о своём положении Эдька…
Нестерпимо зачесалась правая лодыжка, затем левая ладонь, потом под левой же лопаткой. «Да, что же это?..», – вслух спросил он сам себя. Вскоре он уже не останавливая себя чесался и царапался..
«А, была не была…», – и раззадоренный Эдька шагнул. Переместилось ли при этом его тело, он так и не понял. И, чтобы проверить, он шагнул ещё раз, опять как будто ничего не произошло. Стал прыгать, то в сторону, то вперёд, то назад. Ничего не менялось. Что бы он ни делал, пространство вокруг никак не реагировало. Только запыхался и слегка взопрел.
Эдька остановился, переводя дух. Вдруг показалось, что темнота вокруг стала какой-то другой, что в ней что-то есть, что-то большое и конечно тёмное и страшное. Эдька замер, остановив руку на неоконченном движении, остервенело чесал зазудевшую шею. На половине задержал неоконченный порывистый выдох. Захотелось обернуться, и он стал быстро вертеть головой, пытаясь рассмотреть хоть, что-то. Тьма оставалась непроницаемой. А это тёмное, и страшное никак себя не проявляло.
Но и этот страх утих, остывая, будто рассеиваясь в пространстве.
«Мир не замечал меня и вот я исчез, какая разница, где я, кто я, если я не нужен миру. Вот он и выбросил меня сюда в пустоту, чтобы моё место занял кто-то другой, может быть похожий на меня. Тоже Эдька и может даже Верхозин, только успешный, деятельный, активный, ну и счастливый, конечно», – думал он.
«А вдруг, я умер? Может быть, это как раз Тот Свет, пустой, тёмный и такой не интересный?», – явилась новая, совсем не понравившаяся догадка, – «Я, ведь, и не пожил ещё. Хотя, разве это жизнь была? Всё ждал чего-то, а жить-то, надо было спешить, а то вон оно как получилось…»
Эдька даже всхлипнул, пожалев себя.
«Эй, вы, кто вы там, отпустите меня! Верните всё, как было! Верните меня домой!», – закричал он сначала тихонько, а потом всё громче. Он ещё кричал что-то, распаляясь, ругал не понятно кого, умолял, снова ругал, извинялся, обещал…
Пустая темнота молчала. И Эдька по детски, не таясь, заплакал, разрыдался, размазывая скуповатые слёзы по лицу. Выревевшись он надолго замолчал, тишина, казалось, звенела, и как-либо нарушить её опять стало страшно и ещё немного стыдно.
Эдька, уже не известно сколько времени, существовал неподвижно и беззвучно. Никаких сигналов извне он не принимал, как не пытался уловить хоть какое-то изменение окружавшей его тёмной пустоты. Сейчас, он решил ещё и не выпускать никаких сигналов в эту пустоту. Он закрыл глаза, и попытался расслабить стянутые страхом и отчаянием мышцы… Насовсем отключиться никак не получалось, опять почувствовался мочевой пузырь. «Фу, ты…», – раздосадовано фыркнул Эдька.
Он с силой сжал веки и резко открыл их, и вдруг, в спину тяжело и твёрдо ударило, что-то большое, плоское и ровное. «Стена», – подумал Эдька, пытаясь оглянуться. Стена, словно толкала его, напирала, давила. В глазах мелькали цветные искорки, было больно. Эдька, вертя головой, всё больше узнавал свою неприбранную комнату.
Он лежал на полу…
Было похоже, на то, что Эдька упал с кровати.
С усилием поднявшись, он оглядывал такую родную комнату, казалось, не был тут уже целую вечность, с некоторым приятным удивлением обнаруживая на привычном месте привычные предметы. Захотелось проверить и кухню...
Там всё так же громко капало из крана, так же гундел комар и смердело из ведра. Открыв потрескивающий холодильник, Эдька, обнаружил одинокую и жалкую бурую картофелину на нестерпимо белой тарелке. На столе лежала свежеободранная, ещё даже не подсохшая картофельная шкурка…
На обдумывание времени совсем не было, тело опять, теперь уже непреклонно, так, что и откладывать больше нельзя, заявило о своей пусть маленькой, но неотложно-срочной проблеме. Эдька метнулся в коридор, приплясывая, нашарил одной рукой выключатель, а другой ручку заветной двери…
Промаявшись до рассвета, сон уже не шёл, да и заснуть боялся, Эдька, заняв у тёти Зины денег и пообещав, за её доброту, мешок картошки, помчался на автовокзал. Уже в полдень он был в деревне и пытался растопить давно нетопленую печку в простывшем бабушкином доме.
А вечером, знакомый деревенский парень, случайно проходя мимо, предложил Эдьке поработать в шиномонтажке, на трассе возле кафе, совсем рядом, всего в пяти минутах ходьбы.