Mine eye hath played the painter and hath stelled
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And perspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill
To find where your true image pictured lies,
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glazed with, thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, wherethrough the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee.
Yet eyes this cunning want to grace their art,
They draw but what they see, know not the heart.
Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели
облик твоей красоты на скрижали моего сердца;
мое тело служит ей рамой,
а перспектива - искусство лучших художников,
так как через художника нужно видеть его мастерство {*},
чтобы найти, где помещен твой истинный образ,
всегда висящий в мастерской моей груди,
окна которой застеклены твоими глазами {**}.
Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам:
мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня -
окна моей груди, через которые солнце
любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя.
Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости:
они рисуют только то, что видят, не зная сердца.
{* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз,
как объектив камеры-обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди]
поэта, в соответствии с законами перспективы.
** Потому что, как сказано в сонете 22, "мое сердце находится в твоей
груди".}
Мои глаза любуются тобой
И на скрижали сердца моего
Рисуют несравненный образ твой...
Я сам — лишь только рама для него.
Хранящий красоту любимых черт,
Являясь перспективой колдовской,
Висит твой восхитительный портрет
В груди моей, как будто в мастерской.
В ней два окна — глаза твои, друг мой,
А в окна солнце заглянуть не прочь...
Мои глаза рисуют образ твой,
Твои - готовы светом им помочь.
Одно лишь не дано глазам любым:
Что сердце прячет, то не видно им.