Поручик Савва Кулешов. Роман. Часть 1. Пролог. Гл1

            

               
                «Армия – вечный часовой,
                который не покидает
                своего поста..»
               
               
               
                Пролог

Эта книга о русских офицерах, посвятивших свою жизнь    служению России.
Их профессия  - Родину защищать, какая бы она не была. И защищать её на любой должности, куда бы, их не направляло командование.  Потому что, главное для них – служение долгу, честь и совесть.
  Наряду с вымышленными героями, здесь описаны реальные личности, о которых очень мало писали, в силу того, что они не приняли новую власть, после октябрьской революции 1917 года и, покинули страну. Но, вклад этих людей, в дело формирования и становления органов русской разведки и контрразведки, по  мнению меня, военного человека, просто неоценим.
   И ещё, я просто не люблю, когда русских людей считают недалёкими, наивными и их легко обмануть, а этим славились всегда японские и германские разведчики перед русско-японской и первой Мировой войной. Однако события первых месяцев обеих войн, показали, что русская разведка и контрразведка, тоже умеет работать.
  Вот об этих событиях я и хочу рассказать в своей книге.


                Глава 1. Военное училище.
   
   Из Симбирска  в Санкт - Петербург    шесть выпускников кадетского корпуса ехали все вместе. Сначала до Москвы, а потом уже дальше в столицу. Все, ребята,  сразу как будто повзрослели и очень волновались, глядя на пейзажи, пробегающие за окном  их вагона.
   Прибыв на Московский вокзал, они заказали сразу три пролётки, уселись парами и приказали извозчикам вести их прямо в Михайловское артиллерийское училище.
    Проезжая Литейный мост, Савва вместе со своими однокашниками  увидели справа, на берегу красавицы Невы, белые здания Михайловской артиллерийской академии и Михайловского артиллерийского училища. У подъезда красовались две старинные пушки.
  Они поднялись по лестнице в комнату дежурного офицера, попросили разрешения войти и отчетливо отрапортовали о прибытии.
   Дежурный офицер просмотрел лежащий перед ним список и сообщил: Кулешов, Дольников и Дульгавов — в 1-ю батарею, Титов, Бакурин и Шубников — во 2-ю. И уже спустя десять минут Савва со своими товарищами по кадетскому корпусу, были  у предназначенных им кроватей.
  Это произошло 15 августа 1904года.
    Первыми, на кого они обратили внимание, когда пришли из дежурной комнаты в камеру (так назывался их дортуар, представлявший собою коридор с несколькими перпендикулярными к нему нишами, в которых были поставлены два ряда кроватей, по десять в каждой нише) были два кадета из петербургских корпусов.  Поэтому они прибыли раньше их и успели уже сменить кадетскую форму на повседневную, юнкерскую.
   Один из них, суетившийся и распоряжавшийся, временно назначенный старшим в их отделении, был вице-фельдфебель Александр Самостин, а попросту — добрейший Алексашка, переведённый после принятия присяги в другое отделение и назначенный там портупей-юнкером.
   Второй был грузин Пётр Самикашвили. Маленького роста, курчавый, с нежным цветом кожи, с правильными чертами лица и тонкими губами. Он был скромный, застенчивый, добрый, немножко тугодум. Все они его очень любили. Потом они узнали, что он принадлежал к знатному грузинскому княжескому роду и что его прадед воевал против французов вместе с Багратионом. Его  дома подготовили по русскому языку и, потом он окончил в Петербурге первый кадетский корпус.
С первых же дней пребывания в училище они увидели разницу между укладом жизни в корпусе и в училище. Теперь они уже перестали быть детьми, у которых было много нянек, начиная с воспитателя в кадетском корпусе, здесь же никто тобой не интересовался, каждый был предоставлен самому себе.
  Никто не загонял тебя в определённые часы готовить уроки, надо было лишь отбыть положенные лекции и строевые занятия, два раза в неделю сдать вечерние репетиции, а, как и где ты будешь к ним готовиться, успеешь ли за это время пойти в отпуск, это рассчитывать должен сам.
Репетиция должна быть сдана, но если юнкер не успел к ней подготовиться, её можно было отложить (на юнкерском жаргоне  это называлось - «заложить репетицию») с разрешения инспектора классов.
   Часто бывали случаи, когда юнкер, от смущения волнуясь, ошибался и просил инспектора классов полковника Виленского вместо «отложить» — «заложить» репетицию, то тут на неудачника сыпались и гром и молнии.
     Полковник Виленский вне себя кричал: «Что такое, господин юнкер! Что вам здесь ломбард что ли?»  Но, после долгих извинений вопрос улаживался, и сдача репетиции переносилась на какой-то другой день. Все это они узнавали постепенно.
  Их младший курс состоял  из 150 человек, составлявших 5 отделений по 30 юнкеров в каждом. Первые два отделения входили в состав 1-й батареи, остальные три в состав 2-й батареи. Савва попал в 1-е отделение к курсовому офицеру штабс-капитану Бубнову, которому юнкера дали ласковое прозвище «Дама пик», а Дольников и Дульгавов во 2-е к штабс-капитану Нарцинкевичу.
  Состав юнкеров в подавляющем большинстве был из кадет всех российских кадетских корпусов, и только небольшой процент были «мальчики с улицы», как они их называли, то есть гимназисты, реалисты и несколько студентов, которые принимались по строгому экзамену.  Но, одев, юнкерскую форму, они скоро слились все вместе в одну дружную Михайловскую семью.
   В училище в распоряжение каждого отделения придавался служитель, который, помимо других своих обязанностей, следил за порядком в их спальне и хранил в особом помещении собственные юнкерские вещи.
    Главным образом самое дорогое их достояние — лакированные или шагреневые сапоги, художественное произведение лучших мастеров сапожного искусства, Мещанинова, Шевелева и других мастеров, а также и отпускное парадное обмундирование.
Юнкера платили им особое вознаграждение, служившее подспорьем к получаемому ими жалованью. Эти служителя первое время очень интересовались, остается ли полотенце таким же белым после того, как некоторые юнкера «с гражданки», умывшись, вытирали  им своё лицо.
Через три дня после их приезда, всех, шестерых Симбирцев, вызвали в приём, так как приехал попрощаться с нами их воспитатель с корпусным служителем, чтобы  взять с собою их кадетское обмундирование. Последняя нить с дорогим корпусом обрывалась.
  Прошло уже несколько дней, и утром, когда обе батареи выстроились, как всегда друг против друга, в их прелестном, двухсветном «Белом зале» для следования в столовую к утреннему чаю, как вдруг туда неожиданно вошёл командир  их батареи полковник Туров. Дежурный офицер  тут же подал команду: «Смирно!»
Полковник Туров поздоровался с ними, оглядел строй, а потом, усмехнувшись,  произнёс такую речь:
  - Сейчас многие из вас приехали из глухих провинций, где не было электричества, а здесь  кругом выключатели на стенах — чик! горит; чик! не горит. Поэтому некоторые, которым свет в диковинку, стали  «чикать» и портить электричество. Так вот, даю две недели, чикай, сколько хочешь, ну а потом, если кто-нибудь чикнет, так я его так чикну!… Командуйте!
   Дежурный офицер, тут же скомандовал:
  - Направо! Шагом марш! - и каждая батарея пошла в свою, противоположную друг другу дверь и по своей лестнице спустилась в столовую.
Их командир батареи — высокий, полный, крупного сложения человек, с большой бородой лопатою, был грубоват, говорил всем «ты», но в душе был добрый и благожелательный человек. Юнкеров батареи он беспокоил редко и речами не потчевал, а если и говорил, то кратко и ясно. Считался он хорошим и учёным артиллеристом.
Командир 2-й батареи полковник Мамонтов, напротив, очень любил говорить и говорил долго, за что юнкера и прозвали его «балалайкой». Часто, поучая свою батарею, он надолго задерживал и  юнкеров 1-й батареи в «Белом зале», так как обе батареи шли к чаю одновременно, и они поневоле должны были до конца выслушивать его речи.
Сердились они главным образом потому, что полковник отнимал у них драгоценное время, которого им при колоссальной учебной нагрузке элементарно не хватало.
   Курс артиллерийского училища был обширный и серьезный: ежедневная математика во всех ее видах, дифференциальное и интегральное исчисление, механика, физика с высшей математикой, химия органическая, неорганическая и взрывчатые вещества, огромный курс артиллерии, начиная с допотопных времен. И потом, как бесплатное приложение, уйма второстепенных предметов: русский и один из иностранных языков, тактика, фортификация, проекционное черчение, топография, закон Божий с изучением истории церкви.
Кроме того, было ещё много занятий практических в академических лабораториях по химии и физике. 
  И, конечно же, строевые занятия: пеший строй, верховая езда и езда в орудиях, учение при орудиях, изучение материальной части скорострельных орудий 3-дюймовых, образца 1900 и 1902 годов, а также уходящего в отставку поршневого орудия, уставы, правила стрельбы…
Большим недостатком было отсутствие изучения военной истории, что Савва ощутил потом при подготовке к экзамену для поступления в Михайловскую артиллерийскую военную академию.
   Ходить в отпуск, до лета 1905 года, пока его отца ни перевели в Министерство путей сообщения в Санкт-Петербург, ему было просто некогда, а в первое время даже и некуда. Дама у него появилась только после училищного бала 25 октября. Именно на этом балу он  и познакомился с Екатериной Крамской.
Первые полтора месяца, до  принятия присяги, их в отпуск не пускали вообще. Присягу они принимали в  большом  училищном манеже перед двумя скорострельными пушками, которые  уже являлись их знаменем.
   Перед крестом и Евангелием они хо-ром повторяли  длинный текст присяги, составленный, кажется, еще при Петре Великом.
    Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству Самодержцу Всероссийскому и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности исполнять. Его Императорского Величества государства и земель Его врагов телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может.
    Об ущербе же Его Императорского Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мною начальником во всем, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства и дружбы и вражды против службы и присяги не поступать, от команды и знамени, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя вести и поступать как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату, надлежит. В чём да поможет мне Господь Бог Всемогущий.
    В заключение сей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь.
  После этих слов, они по очереди целовали крест, Евангелие и знамя училища.
   А потом, адъютантом училища долго перечислялся ряд воинских преступлений, за которые полагалась смертная казнь.
   Савве показалось, что некоторые пункты присяги, как несоответствующие эпохе, надо было  бы изменить, как, например, вопрос о потере в бою орудий, которые рассматривались в русской армии, как равноценные полковым знаменам.
   Немцы же смотрели на пушку не как на знамя, а как на оружие, которое должно быть использовано в бою до предела, в иных случаях и до потери их, если того требовала обстановка. Это было тяжело и неприятно, но не позорно. У русских же на это смотрели иначе: потеря орудий, как потеря знамени, считалась преступлением, и это часто влекло за собой заблаговременный и преждевременный отход артиллерии с позиции, оставлявший подчас свою пехоту в критическую минуту без помощи и поддержки.
После принятия присяги юнкера уже  окончательно переставали быть детьми. До неё, в случае какого-нибудь проступка, который влёк за собою отчисление от училища, юнкера отпускали свободно на все четыре стороны, а после присяги они уже считались на военной службе юнкерами рядового звания и в случае отчисления отправлялись вольноопределяющимися в какую-нибудь артиллерийскую бригаду.
День принятия присяги 5 октября 1904 года, Савва запомнил на всю жизнь. В этот торжественный день, после завтрака, они в первый раз были отпущены в отпуск, надев новую, парадную, хорошо пригнанную форму.
  Не нравились ему и его товарищам только казенные неуклюжие сапоги черного товара. 
  Получив отпуск, они пошли взглянуть на Петербург, а главное заказать собственные щегольские сапоги, и заодно приобрести у знаменитого Савельева на Офицерской улице шпоры — «федоровки» с прямым шенкелем и, конечно же, с малиновым звоном. Адреса, советы и практические указания они получили от юнкеров старших курсов. От них же узнали и «злачные места», где можно было отдохнуть после долгого хождения.
Самым излюбленным таким приютом было «Кафе де Пари» на Невском проспекте, против Гостиного Двора, внизу, под «Пассажем».
Это был короткий туннель с низким потолком, а по бокам несколько ниш с четырьмя столиками в каждой. Там можно было получить чай, кофе, шоколад, вкусные пирожные.
  Кафе посещали не только юнкера, но и «дамы нашего круга», обыкновенно одиноко сидящие за столиком, немного кричаще одетые и в шляпах с большими перьями, что было тогда в моде.
Медленно и трудно, особенно те, кто пришёл в училище после окончания гимназии или училища, привыкали молодые парни к новой жизни в сырой и дождливой столице. Постепенно втягивались и привыкали к тяжелой юнкерской жизни, которая требовала от них большого напряжения воли и сил.
  Строгая воинская дисциплина, требовавшая обдумывания каждого своего шага, заставлявшая быть всегда начеку, смягчалась прекрасными традициями училища, в котором почти отсутствовал «цук».
   Фельдфебель курса не был у них «земным богом», так же как и взводные портупей-юнкера (они назывались правящими). А Савву, как  имеющего после кадетского корпуса унтер-офицерские нашивки, как раз назначили портупей-юнкером первого отделения состоящего из тридцати человек.
   Когда его назначили портупей-юнкером, он совсем не изменился, а наоборот, старался вывести своё отделение в число лучших, по строевой подготовке и по успеваемости, видя то, что многим учёба даётся не очень легко.
И его товарищи были ему за это очень благодарны, подарив ему уже корпус-ному-правящему фельдфебелю при производстве в офицеры, купленную в складчину хорошую офицерскую шашку.
Младшие относились к старшим с вниманием и уважением, а старшие к младшим корректно, вежливо и доброжелательно. Хотя некоторые застарелые традиции в училище ещё оставались.
      С «цуком» Савва впервые столкнулся только здесь в училище. Правда, к тому времени он уже умел постоять за себя, был хорошо развит физически и к тому же к концу обучения в кадетском корпусе, стал чемпионом корпуса по английскому боксу, который преподавал у них капитан Бельямин Лебс, незнамо как оказавшийся на службе в русской армии.
  Он впервые столкнулся с тем, что некоторые юнкера старших курсов цукали «зверей», так они называли первокурсников. И делали это, вроде бы беззлобно, не унижая  чести и достоинства молодого юнкера, но со стороны это выглядело довольно неприятно.
  Они внушали молодым юнкерам, что делают всё это для их же пользы, что они все прошли через это, и делается всё это с целью почитания традиций училища, формирования в молодых юнкерах воинской дисциплины, и с целью привить им знание уставов, воинских традиций и основ субординации.
  Оттенок угнетения, неизбежный в этом случае, имел подчинённый характер, и старшекурсники упивались своей властью над ними – юнкерами младшего курса. Хотя, если честно признаться, особенно не злоупотребляли ею.
   По этим, строго регламентированным законам «цука», старший даже пальцем не смел, дотронуться до младшего, оскорбить его честь, достоинство или нанести личное оскорбление.
    Принимая всё это как должное, Савва прекрасно понимал, что в этом деле «старые юнкера» имели большое значение, направляя, или, как у них говорили «вышколивая» новичков, в числе которых в последнее время было много выпускников гимназий и реальных училищ,  совсем не знакомых с азами военной службы.
  Ещё учась в кадетском корпусе, где он провёл четыре года, Савва слышал от своих товарищей о том, что Пажеском корпусе у камер-пажей - воспитанников старших классов корпуса, была любимая игра.
  Она заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге,  другие – вне его и гуттаперчевыми хлыстами беспощадно стегали мальчиков.
   В их Симбирском кадетском корпусе подобных «цуков» никогда не было, и потому Савва в душе искренне возмущался тому, что увидел в Михайловском артиллерийском училище, считавшимся одним из  самых прогрессивных военных училищ того времени.
   В училище, каждый старшеклассник,  называвший себя «корнетом» назначал себе «зверя». У Саввы, таким старшекурсником- «корнетом», был курсовой портупей-юнкер с третьего курса - Георгий Самсонов, высокий, белобрысый, с невыразительным лицом парень, родом из города Иркутска.
    Однажды он  среди ночи захотел в уборную и тут же разбудил своего «зверя» Савву, юнкера-первокурсника, для того, чтобы верхом на нём отправиться за своей естественной нуждой. Это было традицией и разрешалось «корнетским» комитетом.
   Савва поднялся, посадил Георгия к себе на спину и двинулся в сторону уборной. Однако, не доходя до неё,  он вдруг резко свернул к выходной двери, открыл её ногой и как был босиком, выскочил со своей ношей на крыльцо. Дело было в середине января, рядом с крыльцом намело сугроб снега, куда Савва, резким рывком сбросил Георгия со своей спины. Самсонов при этом ругался матом, и орал, как сумасшедший.
 А Савва, прекрасно понимающий, что за этим его поступком, последуют определённые  карательные действия со стороны «стариков», тем не менее, тут же вернулся к себе и лёг в кровать.
  «Старики» конечно же, подняли шум, грозились его строго наказать, даже устроить «тёмную», но больше зато, никогда не пробовали на нём ездить в  уборную.
В училище нельзя было приносить и там пить спиртные напитки, безусловно, воспрещалась, какая бы то ни было, карточная игра.
  Никто не пользовался шпаргалками, что частенько и виртуозно проделывалось в кадетском корпусе. Юнкер должен быть честным, благородным и вежливым. Зная эти традиции, училищное начальство относилось к ним с полным доверием, в училище не было ни сыска, ни слежки, ни доносов. Преподавательский состав был на высоте, а преподаватели — военные с известными именами, как, например, по химии — полковники Ипатьев и Сапожников, по физике — генерал Корольков, по математике — полковник Фроловский.
Много было и штатских профессоров и преподавателей. С ними иногда проис-ходили забавные эпизоды. Французский язык им преподавал monsieur Люссак. На первой же лекции у Саввы с ним произошло маленькое столкновение.
  На преподавательском столике всегда лежала рапортичка — список юнкеров, которые должны присутствовать на лекции, и против фамилии бывших кадет была отметка, какого он корпуса. Услышав, что Люссак долго пытается прочитать его фамилию, Савва  пошёл ему на помощь,  и отрапортовал по-французски, что  портупей-юнкер такой-то. Он посмотрел на него, потом опять на список и, видимо, успев ра-зобрать, что он — Симбирского корпуса, вдруг выпаливает: «L’enfant du Volga, asseyez-vous, six! (дитя Волги, садитесь, шесть!)».
Савва, конечно, в основе был с ним согласен, что дети Волги — плохие французы, но все-таки был удивлен таким безапелляционным решением, и спросил, почему же шесть, это небольшая оценка по 12-балльной системе. Тогда преподаватель объяснил ему, что дитя «Волгио, де Польтава и Нишни Новхорот – сис». Спорить не приходилось, Савва рассмеялся и сел на свое место, удовлетворённый хотя бы уже тем, что они, Симбирцы, не одиноки, есть у них товарищи по несчастью, кадеты полтавцы и нижегородцы, среди которых был его друг Петя Нестеров, родом как раз из Нижнего Новгорода.
    В конце концов, Савва вынужден был довольствоваться девяткой, кото-рую для приличного среднего общего балла приходилось покрывать полными баллами из других предметов.
Практические занятия по интегральному исчислению вел приват-доцент Седов. Маленького роста, близорукий, с тоненьким голоском. Он исписывал все три доски мелом, решая интегралы, и что-то пищал себе под нос, но никто его не слушал, кроме нескольких человек, сидевших за передним столом. Вся остальная публика садилась подальше, оставляя средние ряды столов пустыми, и занималась своим делом, готовясь, обыкновенно, к очередной репетиции. Окончив свою работу у досок, Седов подсаживался к переднему ряду прилежных, сначала проверял и помогал им, а потом вдруг срывался с места, намереваясь идти помогать и далеко сидящим, и вот тут происходил переполох! Эти далеко сидящие, занимаясь чем угодно, только не интегралами, одним глазом следили все-таки за Седовым и, когда видели, что он идет к ним, проворно собирали свой багаж, покидали насиженные места и временно перехо-дили к передним столам или попросту шли к дверям, удирая из аудитории. Тут надо было посмотреть на Седова. Он беспомощно останавливался, разводил руками и пискливым голоском жалобно произносил:
  - Что это за паломничество!…
Русский язык преподавал замечательный преподаватель — профессор Орлов. Огромного роста, полный, совершенно седой, с двойными очками на носу, добродушнейший человек. Говорил он так тихо, что, кроме впереди сидящих, никто его не слышал. Как это ни глупо, но почему-то всегда, по установившемуся обычаю, во все времена года, при его появлении в дверях аудитории все громко поздравляли его с Новым Годом! Никто и он сам не придавали этому никакого значения, как будто, так и полагалось и вот как-то, после возвращения с Рождественских каникул, его по при-вычке поздравили с Новым Годом, и вся аудитория расхохоталась: единственный раз, попали с поздравлением в точку.
Топографию им преподавал  мрачный, угрюмый полковник Поливанов по составленным им самим записям, в которых были места, совершенно юнкерам непонятные.  Тогда они эти места  просто зазубривали наизусть. До сих пор Савва помнил одно определение: «Принимая во внимание рефракцию земли, повышающую предметы в одной вертикальной плоскости, и угол «С» при центре земли между двумя сигналами «А» и «Б» и при помощи таких измерений находим превышение одного из этих пунктов над другим». Но когда ему выпаливали эту зазубренную выдержку, он очень сердился и на замечание юнкера, что так написано в учебнике, сердито отвечал, что это он, наверно, написал, когда у него болела голова.
Из курсовых офицеров самым толковым считали штабс-капитана барона Менделя. Ученый артиллерист, окончивший Михайловскую артиллерийскую академию, он был знатоком новой в то время 3-дюймовой скорострельной пушки образца 1902 г., которой перевооружалась тогда наша артиллерия. Составил подробный, прекрасный по изданию атлас разобранного орудия, и каждый из них приобретал его, как необходимую настольную книгу.
  Еще большую известность он приобрел у юнкеров после такого случая: будучи дежурным, по училищу и обходя ночью все помещения, он застал дневального юнкера, обнявшего какой-то учебник и сладко спавшего за своим столиком. Он его не  стал будить,  а просто загнул угол своей визитной карточки, положил её на столик и тихо удалился. Пробуждение дневального было не очень весёлое. Через день, через два во время переклички  провинившийся юнкер услышал  в «Стрекозе»  - приказе по училищу свою фамилию, которую прочитал фельдфебель с указанием его проступка и о наложенном  ему взыскании.
  Время до Рождества, которого все они ждали с таким нетерпением, тянулось очень медленно: всем хотелось скорее приехать домой и показаться родным и близким бле-стящими юнкерами.
В начале декабря на младшем курсе обыкновенно назначалась поверочная репетиция по математике с целью отсеять слабых математиков, если такие просочились случайно, и, пока еще не поздно, до Рождества, иметь возможность перевести их в пехотные или кавалерийские училища, иначе у них пропадал бы год. Таких бывало и редко и мало, и называли их  в училище «декабристами».
Рождественский отпуск, проведённый в доме родителей в Самаре, напротив, пролетел так быстро, что Савва его просто и не заметил. Особенно гордились им сестра Наталья и младший брат Николай.
  Евдокия Кирилловна, его мать,  зная, что Россия уже воюет с Японией, с тре-вогой смотрела на него, и постоянно ворчала на отца отдавшего мальчика на военную службу.
  Вместе с Натальей – гимназисткой шестого класса, он порхал с одной ёлки на другую, с одного бала на другой, позвонил шпорами, поухаживал за барышнями, отплясал «полагаемое» и, уставший, вернулся к уже привычным занятиям, втянуться в которые  первое время еще мешали сердечные пространные ответы на получаемые письма.
  Пока их не было в столице, в начале января 1905 года на Путиловском заводе началась забастовка, вызванная незаконным увольнением четырёх рабочих. Руководство забастовкой осуществляло «Собрание  русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга» во главе со священником Георгием Гапоном. После того, как руководство завода в лице директора С.И. Смирнова отказало бастующим в удовлетворении их требований, забастовка была перенесена на другие предприятия города. Исходным событием стало массовое шествие рабочих 9января 1905года к Зимнему дворцу, с целью предъявить царю Петицию о рабочих нуждах. Шествие было встречено на подступах к Зимнему дворцу и расстреляно воинскими подразделениями  Санкт- Петербургского гарнизона.
   Этот день, потом вошёл в историю, как «Кровавое воскресенье» и послужил началом первой русской революции 1905-1907 годов, которую большинство товарищей Саввы, не поддерживали, особенно после поражения России в  войне с Японией. Не поддерживали, но в душе сочувствовали рабочим, зная об их не-лёгкой жизни.
   В середине марта 1905 года, к ним в училище был назначен новый препода-ватель тактики – полковник Владимир Алексеевич Самсонов, участник Русско-японской войны, получивший там тяжёлое ранение в бедро.
 Все юнкера широко раскрыв глаза, и открыв рты, внимательно слушали полковника, говорившего, кажется обычные вещи, но в то же время раскрывавшего им глаза на причины поражения России в этой войне.
  - Жизнь, господа юнкера на месте не стоит – а движется вперёд, и вперёд, а в особенности военное искусство и военная техника. Появился бездымный порох – скорострельное ружьё - и, конечно тактика сейчас же изменилась, как это мы видели в англо-бурскую войну, где буры наступали редкой цепью в затылок по четыре человека. Настильность и дальность огня, вводят новую обмундировку – хаки. В рядах пехоты появляется «Пом-пом» пулемёт, а «Длинный Том» совершает переворот в артиллерии, и крепостные орудия с верков крепости впервые выводятся в поле. ЛордКитченер вводит колючую проволоку, которая позднее в Маньчжурии уже пе-регораживает позиции долины в пять вёрст, длиной в четыре ряда.
   Сама тактика, господа юнкера, тоже испытывает такую же эволюцию, вы-двигая на сцену инициативу личности отдельного стрелка; колонны роты уже не передвигаются массами и цепи не движутся фронтом, а сбегают отдель-ными стрелками по укрытым склонам и вновь выстраиваются во фронт.
   Ночные марши операции достигают блестящих результатов, и там, где днём ничего не было, ночью сосредотачиваются целые полки и чуть свет бросаются в атаку.
   Артиллерия обращается в скорострельную и вместо высот прячется в лощины, в корне меняя принцип стрельбы – массирование орудий на массирование огня и стрельбу по невидимым целям и целым площадям. Роль кавалерии заменяют телефон и телеграф и беспроводная станция. Главнокомандующий уже не выезжает на позицию, откуда можно осмотреть поле боя, а сидит на месте, и создаёт картину боя, глядя на карту по быстрым донесениям телеграфа и телефона.
  Но, несмотря на  все успехи военной науки и техники, принципы военного искусства остаются всё те же и штыковой удар, как конечная цель боя, остаётся вершителем победы. И выигрыш в войне зависит от обучения и состояния военного искусства данной армии, о чём очень хорошо выразился римский военный писатель Вегеций, в своих «Военных правилах».
   Прошу господа юнкера запомнить его слова, а лучше записать. Он сказал так:
« Великая армия без военных правил – есть не что иное, как собрание человеков, влекомых на убиение».
    Надо откровенно признаться, что наш солдат мало любит военное дело, тяготится им и почти вовсе не интересуется своей профессией. Причин к этому много, но главная  причина – это устарелые основы его воспитания и обучения. И виновны в этом мы, офицеры. Виноваты потому, что мало трудимся над объяснением и укреплением в нём главных основ нравственности, а переходим сразу, с первых шагов обучения, на зазубривание различных памяток и вопросов, как например, что такое знамя, что такое присяга, но не учим его понятиям, что такое Родина, патриотизм, долг, храбрость, подвиг.
  Всё это отлично поняли японцы и начали обучение своих солдат именно с понятия о родине, патриотизме, долге, армии и войне.
  При всех недостатках обучения солдата, наш солдат помимо того плохо тренирован, тяжёл на ходу, в беге и ловкости.  А на этой войне наглядно уступал в ловкости и тренировке япошке.
   Наши физические упражнения – влезание по лестнице, прыгание через верёвочку – всё это не имеет ничего общего с войной, а потому должно быть немедленно заменено более разумной гимнастикой, близкой к бою, то есть французской борьбой, беганьем, фехтованием и всеми военными приёмами ловкости, которыми японцы ставили в тупик в бою наших хлеборобов.
  Вся идея гимнастики, господа будущие офицеры, должна быть вылита в идею штурма, натиска и быстроты, что давно нам указывал Суворов, но что мы преступно забыли.
  Ещё один важный момент, господа юнкера. Наши военные солдатские школы  блещут отсутствием наглядных пособий. Между тем, как вы знаете из своего опыта, введение и наличие наглядных пособий, таблиц, простых военных карт, рисунков, моделей, может быстро развивать наших солдат, многое его тогда заинтересует, многое он увидит на примере.
   Поенные японские офицеры, между прочим, неплохо говорившие на русском языке, нам откровенно рассказывали, что давно ввели у себя современные и военные музеи, где солдаты наглядно видели в моделях пушки, снаряды, картины и рисунки форм чужих армий, и больше всего русской армии, с которой они собирались воевать. Там же были изображены военные суда, изображение сражений – одним словом, всё, что даёт наглядное понятие о современном военном деле.
    И такое положение дел во время войны с Японией  показало, что потери     офицеров на поле боя составили тридцать процентов, а  младших чинов всего четырнадцать. Эти цифры говорят о многом, господа юнкера. Очень о многом! Не готовы были наши солдаты воевать за Родину, совсем не готовы господа, и погубила нас, в первую очередь  - наша безыдейность. К слову сказать, и наши офицеры, да и я сам, в их числе, когда получил приказ выехать на Дальний Восток, не  очень-то хотел туда ехать, а уж тем более не о каких подвигах даже и не мечтал. Однако война, всё расставила по своим местам.
   Хочу ещё одну вещь отметить: эта позорная война не выделила особо ни одного генерала, ну разве что, генерал-майора Мищенко, но это были только отдельные эпизоды.
  Савва, постоянно помнил о своей первой женщине,  своей первой тайной любви, и после Веры Александровны, просто не имел желания встречаться с другими девушками. Поэтому,  он даже не сообщил Полине и Юлии, где учится. А потом, и вообще перестал отвечать на их письма, которые они посылали ему на его Самарский адрес. Он  дал им его летом 1904 года, когда гостил у родителей после окончания кадетского корпуса.
Вернувшись в училище, Савва окончательно  решил   посвятить   себя учёбе, и стать настоящим специалистом своего дела, потому что события, произошедшие на Дальнем Востоке, где Российская армия терпела сокрушительное поражение, его, как и других его товарищей, очень взволновало.
 После окончания  второй половины учебного года, наконец, подошло время выхода в лагерь, в район Красного Села.
  Их лагерь назывался «Авангардным» в отличие от «Главного», расположенного на горе за Красным Селом.
  Лежал он на берегу красивого Дудергофского озера и с одной стороны примыкал к лагерю Николаевского кавалерийского, а с другой к лагерю Константиновского артиллерийского училищ.
Отдохнув после переезда, они с большим интересом стали знакомиться с окружающей их новой обстановкой, любовались Дудергофским озером и их же многочисленным флотом, гордостью училища.
  К вечеру вышли на «переднюю линейку», за которой стояли в определенном порядке орудия (артиллерийский парк) 1-й батареи, и подошли к его левому флангу, который соприкасался с Николаевским кавалерийским училищем.
Здесь  их совершенно неожиданно  ожидало бесплатное представление: человек 15 юнкеров эскадрона, в офицерских фуражках разных полков, куда, вероятно, они собирались выходить, гуляли по своей площадке.  Они кривлялись,  откровенно  не замечая большую толпу, отпускали по их адресу всевозможные ядовитые реплики, вроде: «Господа корнеты, почему тут такой неприятный запах?», а им в ответ неслось: «Да потому, что пришла биржа, извозчики с Литейного моста!»  Они затыкали носы,  делали вид, что падают в обморок.
  Михайловцы стояли молча и, улыбаясь, наблюдали эту картину. Через некоторое время на площадку вышли несколько юнкеров сотни с плетьми на ремне через плечо. Юнкера-эскадронцы отошли в сторонку, приговаривая сквозь зубы: «Ах, это же дикари, землепашцы!»
Савва слышал, что их училище раньше были с Николаевским кавалерийским  училищем большими друзьями, но почему произошла ссора, он так и не узнал.
Правда, в следующем году, когда они  снова прибыли в лагерь, им бенефиса уже не устраивали.
  Когда на практике они проходили устав гарнизонной службы и сами юнкера несли караулы, то часовой в артиллерийском парке был всегда начеку.  Рассказывали, что был якобы такой случай, когда их соседи, юнкера-кавалеристы, пытались похитить у них  маленькую горную пушку - «горняшку», как  её называли в училище, которая почему-то, как будто для их соблазна, одиноко стояла на левом фланге парка.
Сейчас тоже было лето 1905 года, и они были на младшем курсе и несли караульную службу часовыми. Их караульный начальник и разводящий, юнкера старшего курса,  постоянно говорили им о такой якобы попытке и предлагали быть бдительными.
  Савва верил тому, что такой случай  действительно был, иначе бы о нём не говорили, тем более что он сам был свидетелем такой, более чем недружелюбной, встречи по отношению к ним со стороны юнкеров эскадрона.
Строго говоря, все это были детские шалости, разнообразившие их лагерную жизнь, но  благодаря  их традициям у них в училище таких шалостей не было.
Одной из важнейших традиций в училище с памятных времён, было празднование       « первой стрельбы».
   Первый курс, на котором учился Савва, ещё его называли «младший класс», проведя свою первую боевую стрельбу в летнем лагере, возвращался в казарму, украшенную по такому случаю флагами и различными средствами маскировки: ветками, маскировочными сетками, плетёными корзинами с песком и глиной.
   Была во время их пребывания в лагере ещё одна очень хорошая традиция, которая особо нравилась первокурсникам.
В караул часовыми назначались юнкера младшего курса, а начальник караула и разводящий  были от старшего. Так вот они, старшекурсники, по установившейся традиции, которая возникла, кажется, во времена пребывания юнкерами в училище Великого Князя Михаила Александровича, а потом Великого Князя Андрея Владимировича, а может быть и раньше, должны были своим «козирогам» — часовым, в карауле «ставить собаку», то есть угощение.
  Чаще всего это  были бутерброды с колбасой, ветчиной или сыром, халва, пирожные, лимонад, мороженое, в неограниченном количестве. Днём — под шумок а, ночью, когда дежурный офицер, комната которого находилась за глухой стенкой караульного помещения, ложился отдыхать, не раздеваясь, но с которого вестовой-солдат снимал сапоги и прятал их, будучи с нами в контакте, тогда угощение  открыто стояло на столе. Ели его первокурсники можно сказать и день и ночь с небольшими перерывами, когда разрешалось отдыхать.
После такого караула некоторым иногда приходилось обращаться за легкой медицинской помощью.
  С самого начала на младшем курсе юнкера ежемесячно делали маленькие взносы в общую кассу, на «собаку», в помощь начальникам караула и разводящим, которые будут назначены в будущем году от нашего курса.
   Вот такая «собака» однажды и подвела Савву. Отбыв тяжелый наряд,  как портупей-юнкер в качестве разводящего, не спавши ночь и отдав должную дань угощению,  он  в полдень сменился  с караула. А в два часа Савва должен был обязательно быть на занятии, где их командир батареи полковник Туров читал им лекцию об изобретённом им и полковником Михайловским угломере-трансформаторе для стрельбы с закрытой позиции по невидимой для батареи цели, но видимой, конечно, с наблюдательного пункта командира батареи.
   Сложные математические вычисления, чертежи треугольников, связующих фланговое орудие батареи с наблюдательным пунктом, с целью, с точкой отметки, а тут — жестокое солнце, пропекающее насквозь деревянный барак-библиотеку, где они сидели, бессонная ночь, всё это Савву совершенно разморило. Веки начали смыкаться, и он временами чувствовал, что клюёт носом.  И тут, он вдруг услышал грубый голос:      
   - Спишь? Спи! Потом спрошу!
Сна, конечно, как не бывало. Угломер Савва выучил потом добросовестно, но Туров его так и не спросил.
В лагере  они проходили все отрасли строевого обучения, начиная с самого главного — боевых стрельб, в мае, июне, на  их маленьком Красносельском полигоне, к тому же ещё окруженном многими деревнями.
   Ошибки в направлении при стрельбе с закрытых позиций бывали опасны. Стреляли из новых, скорострельных орудий, но несколько раз и из старых, поршневых. Стрельбы заканчивались призовой стрельбой для всей артиллерии Красносельского лагеря. Они участвовали на призовой стрельбе  и в следующем году, когда были уже на старшем курсе.
   Правило было такое: первый выстрел производил сам наводчик, а потом его заменяли по очереди все остальные орудийные номера. Савва, ещё в кадетском корпусе научившийся хорошо держаться в седле, вообще был ездовым, но для такого важного случая заделался номером, и его орудие выбило приз.
   Наводчик тогда получил часы, а они, номера, маленькие театральные бинокли, и, кроме того, все украсились значками за отличную стрельбу, которые представляли собою перекрещенные под углом два позолоченные орудийные ствола.
Приятное воспоминание оставили и глазомерные съемки и, конечно же, прогулки по дачным дудергофским местам. Большим событием бывало открытие навигации на Дудергофском озере, когда  многочисленная училищная флотилия  расплывалась веером по всему озеру.
  На балконе офицерского собрания, которое было у самого озера, находилась подзорная труба и рупор для офицера, наблюдающего за порядком на озере в свободные часы, когда разрешалось плавание. Иногда оттуда раздавался голос, разносившийся по всему озеру, вроде: «Кречет» к берегу!» Это значит, что «Кречет», одна из самых больших лодок, забрался в камыши противоположного, под дудергофской горой, берега и знакомится с лодкой дачниц.
В жаркие дни многие купались в озере, там было оборудовано несколько хороших купален.
   Кончался лагерный сбор обыкновенно большим маневром, после которого они разъезжались в отпуск. Вот тут у Саввы произошёл неприятный случай, кончившийся к счастью, благополучно. Батарея их где-то на Кавелахтских высотах победоносно стреляла холостыми патронами, все они очень устали, наконец, получили команду — «отбой!» Всё, передки на батарею, скорей домой и можно сказать, что они уже в  летнем отпуске. Его как неплохого наездника их курсовой офицер сразу же по прибытии в училище назначил ездовым, да ещё в корень, во 2-е орудие, и Савва на долгое время оказался обладателем двух вороных чудовищ, «Вазуса» — под седлом и «Казбека» — подручным. «Вазус» был еще более или менее легкого типа, но что касается «Казбека», то это был бегемот, с короткой шеей и огромной, всегда опущенной вниз головой. Сдерживать их было тяжело, и они всегда выматывали его последние силы.
   Надо было спускаться с Кавелахтских высот, спуск короткий, но довольно крутой, а никто не распорядился и не подумал о тормозах. Скорей, скорей домой, и они пошли.
  Впереди него два уноса, которые помогают тянуть пушку. На переднем — москвич, веселый, никогда не унывающий Вася Иванов, а в среднем уносе небольшого роста, коренастый  Лёва Виткович. Оба они оглядываются на него, боясь той огромной массы, которая надвигается на них, и, опасаясь заступок, натягивают свои по-стромки и тянут его с горы.
Савва не в силах, при таких условиях сдерживать своих лошадей, скорость увеличивается, орудие сзади нажимает, вага начинает бить «Вазуса» по ногам, он тоже бьет задом, и правая задняя его нога повисла на ваге.  Он услышал волнение номеров, быстро соскакивающих с передка и из орудийных корзинок. В таком по-ложении, с «Вазусом» на трёх ногах, они скатываемся вниз. 
 Он не помнил, как они остановились, всё произошло как-то очень быстро.
   Быстро соскочив с коня, Савва с большим трудом освободил висевшую на ваге ногу «Вазуса», но тут к своему ужасу увидел, что на четверть по длине кожа на ноге была глубоко содрана, но нога была цела.
  В это время подбежали номера, уселись на свои места, и они пошли дальше, заняв свое место в орудийной колонне.
  Пришли в лагерь, поставили орудия на свои места, сдали лошадей солдатам, которые за ними ухаживают, осмотрели ногу «Вазуса». Он не хромал, и Савва с лёгким сердцем побежал одеваться и уехал в отпуск.
   Когда вернулся из отпуска, то первым делом поинтересовался у солдат,  про «Вазуса». И солдаты ему рассказывали, что командир батареи, узнав о ранении «Вазуса», спросил, кто был на нём и где он? В отпуску? Ну, счастье его, что успел уехать. Этим дело и кончилось, никто об этом не вспоминал.  Сам «Вазус», естественно претензий не предъявлял, содранная кожа у него к  возвращению Саввы из отпуска зажила, и он опять продолжал на нём ездить.
   Прошло Рождество, до производства оставалось уже немного времени- всего три с половиною месяца, а работы было очень много. На дополнительном курсе они могли ходить в отпуск четыре раза в неделю, но времени свободного для этого не было и если пойдешь один раз, то это уже хорошо, и то по самым неотложным делам, на примерку к портным, за покупками. Заниматься приходилось очень много, чтобы хорошо закончить учебный год и занять более высокое место в списке для разборки вакансий.
  Фельдфебель Иван Куликов окончил училище 16-м из 60, имея средний балл почти 11 с половиною.
   Только два фельдфебеля выбирали себе вакансии первыми, невзирая на средний балл, причём один из них фельдфебель Савва Кулешов, окончивший училище со средним баллом 12, сразу направлялся на учёбу уже в Михайловскую артиллерийскую академию.
   Весной  1906 года, по первому разряду выпустился из училища подпоручиком, учившийся ещё по двухгодичной программе, Пётр Нестеров, получивший назначение в 9-ю Восточно-Сибирскую артиллерийскую бригаду, расположенную в городе Владивостоке. Он, потом часто писал Савве письма и рассказывал о своих военных буднях, которые отличаются от военной службы в столице, как небо и земля.
При производстве со второго курса все юнкера получали 300 рублей на офицерское обмундирование и снаряжение, а они, после дополнительного курса — 600. Расчёт был таков: на дополнительном курсе они уже считались офицерами, и им полагалось офицерское жалованье в размере 600 рублей в год; половину  из этой суммы удерживало училище за их содержание, а вторую половину выдавало  на руки при производстве.
Не имея никакого опыта, выпускникам  нелегко было составить список вещей, которые будут им необходимы в первые, дни их офицерской жизни. Обдумать всё хорошо и сообразно с этим расходовать свои денежные ресурсы. Это отнимало у них много времени, а производство было уже близко,  и надо беспокоиться, чтобы к этому вре-мени всё было готово и не только главное, как обмундирование, но и все мелочи вплоть до легкого офицерского сундука, походной кровати, белья и так далее.
  Но вот  учебный год закончен, вывешены списки по старшинству среднего балла и список предоставленных им вакансий.
В это время, ввиду некомплекта артиллерийских офицеров, несколько лет в артиллерию выпускали и из пехотных училищ, правда, небольшой процент, но чтобы привлечь лучших по баллам, предоставляли им очень хорошие стоянки, что, конечно, огорчало многих наших юнкеров.
  Назначен  был день разборки вакансий, которая происходила более или менее торжественно, в Белом Зале.  Их вызывали их по очереди, записывали выбранную вакансию, и они расписывались. Савва взял вакансию в 9-ю Восточно-Сибирскую артиллерийскую бригаду к Нестерову, понимая, что именно там, на Дальнем Востоке, сейчас, после войны особенно нужны артиллеристы.
На их производстве отразились ещё отголоски русско-японской войны. Производство  в офицеры их дополнительного третьего курса, как и в прошлом году, состоялось не в августе, как обычно, после окончания маневров в Красном Селе, а на три месяца раньше, сразу же по окончании учебного года - 28 апреля, в Царском Селе.
   Как правило, кадет и юнкер всегда с трудом расставались утром с подуш-кой и то только под угрозой прохода дежурного воспитателя, а в училище — дежурного офицера.
   Как же они и в корпусе и в училище не любили, когда трубач рано утром, когда так хочется спать, услаждал их резкими звуками утренней кавалерийской зори в противоположность вечерней, такой мелодичной и красивой! 
   Правда, в последнее время их в училище  будил  громко трещавший по всему зданию сильный электрический звонок.
   Но в этот же день, 28 апреля 1907 го-да, им некому не спалось. Они встали гораздо раньше звонка, причем, не протестовали, что им не дают спать, даже самые завзятые «досыпалки».
  Всё делалось как-то машинально, чувствовалось, что наступает долгожданный и очень важный для них момент, большой перелом в их новой жизни. Они, наконец, выходили на самостоятельную, широкую, ответственную дорогу офицерской службы Царю и Родине! Сегодня они близко увидят Государя!
    Все утро, сразу же после чая, ушло на переодевание в новое парадное обмундирование, бесконечные осмотры и пригонки; с грустью мы натягивали непривычные казенные сапоги черного товара с форменными шпорами, длинные шинели, вычищенные шашки с новенькими желтыми ременными портупеями, но с офицерскими темляками, и барашковые шапочки набекрень.
     Долго их каждого вертели и осматривали в Белом Зале,  пока они, наконец, не тронулись в поход строем на Царскосельский вокзал, где для них был подан специальный небольшой воинский поезд.
   К 11 часам они были выстроены в Царском Селе на площадке против дворца, сто тридцать Михайловцев, а левее, наверное, столько же Константиновцев.  А на правом фланге — много начальства с Великим Князем Сергеем Михайловичем во главе.
  Производство в офицеры не отличалось особенной торжественностью, а носило скорее характер семейного события.
   Здесь не было ни полков в блестящих мундирах с хором трубачей или оркестром музыки на правом фланге, ни штандартов и знамен. Здесь были построены  юнкера- выпускники в скромной артиллерийской форме, хорошо знающие свое «пушкарское» дело, детально изучившие новую скорострельную пушку  и другие орудия.
Сейчас, все они с нетерпением ждали выхода Государя, зная, что услышат от него ласковое и магическое слово, которое, мгновенно превратит их из юнкеров в господ офицеров российской артиллерии.
  Государь вышел с маленькой свитой, к которой потом присоединился Великий Князь Сергей Михайлович и всё начальство, бывшее на нашем правом фланге. Государь поздоровался сначала с ними, потом с «константиновцами», остановился против средины их общего строя и обратился к ним с короткою, прочувственной речью.
    Савва не запомнил её  дословно, в памяти его запечатлелись  только последние слова: «Будьте ближе к солдату» и, наконец: «Поздравляю вас с производством в первый офицерский чин!»
  После этого Государь обошел весь их фронт, улыбаясь и ласково глядя в глаза, почти каждого спросил, куда  он выходит?
Окончив обход, Государь поклонился и направился к дворцу под их громовое «ура!»
  Во время обхода Государя, сейчас же вслед за ним, им каждому вручали Высочайший приказ о производстве.
   После отбытия Царя им сообщили, что Его Величество приглашает их всех во дворец на завтрак.
   В тот же день уже подпоручика Савву Кулешова вызвали в приёмную генерал-майора Вахарловского, где ему было доведено, что подпоручик Кулешов Савва Ильич, высочайшим Повелением Государя Императора направляется для сдачи вступительных экзаменов в Михайловскую Артиллерийскую Академию в порядке исключения.