На войне мы просто делали свое дело

               
                Очерк


   Наша беседа о войне с Байжан-ага Омирбаевым, кавалером боевых медалей «За боевые заслуги», «За отвагу» (дважды) и орденов Красной Звезды и Великой отечественной войны II-степени, а также медали «За победу» и ордена Российской Федерации «За вклад в Победу», началась с его слов: «Согыс курысын… Согыста адам баласы кiсi емес кой.  Ол кару-жарактын бiрi гой… Бyгiн барсын, ертен  жоксын…  Шынын айтсам, мен казiр сол согысты, согыста болган коп окигаларды yмытыпта калдым» (“Пусть сгинет война… На войне человек перестает быть человеком. Он превращается в один из видов оружия… Сегодня ты жив, завтра – мёртв… Признаться честно, я уже позабыл эту войну и многие ее эпизоды”).  Потом он замолк. Я не стал торопить его.
   Естественно, в 85 лет трудно вспомнить то, что происходило 65 лет тому назад. Но человеческая память имеет удивительную способность при необходимости восстанавливать давно забытое прошлое. Это как государственный архив фото-кинодокументов, из которого мы при необходимости можем затребовать нужные нам документы и просмотреть, прослушать их. Байжан-ага просидел некоторое время в раздумье и начал понемногу вспоминать. Эпизод за эпизодом всплывала вверх из далеких глубин его памяти Великая Отечественная война  и он, заметно повеселев, называл имена своих фронтовых друзей, рассказывал о каких-то запомнившихся случаях и даже погоду при этом.  От души хохотал, вспоминая смешные случаи.  Мне казалось, что временами он, по воле своей памяти  попав в «машину времени», снова оказывался там, на войне, снова чувствовал себя 19-летним парнем, старшим радиотелеграфистом и снова ощущал тяжесть радиостанции   РБ малой мощности на своей промокшей от пота спине, слышал взрывы бомб и снарядов, свист пуль над головой…

   Сейчас Байжан-ага живет в поселке Геолог, недалеко от Атырау, со своим самым младшим сыном Айболатом и его семьей: невесткой Кунсулу и двумя внуками. У него и Тойдык-апай  было 12 детей и в 1991 году  им, как многодетной семье, дали хорошую, в двух уровнях квартиру. Её он получил от «Казнефтьгеология», в которой проработал 37 лет, до самого выхода на пенсию в 1984 году. Он доволен своей нынешней жизнью. Может быть, поэтому он с неохотой вспоминал свое полусиротское отрочество и юность.
   Он родился в 1923 году в селе Колмаковка. Семья жила неплохо. Это было в эпоху НЭПа (Новой экономической политики В. И. Ленина). Отец Байжан-ага был, видимо, зажиточным крестьянином, потому что он не вступил в колхоз, который был создан местными большевиками. В начале 30-х годов сельские и районные большевики стали донимать его требованием вступить в колхоз. Однажды ему изменила выдержка и он выразился недипломатично; в смысле того, что он в гробу видел  их  социалистическое коллективное хозяйство. Его арестовали как «врага народа» и увезли в райцентр. И всё. Его больше не видели и ничего о нем не слышали. Жена его, Мархаба-апай, осталась с пятью маленькими детьми на руках, старшему из которых тогда исполнилось только 14 или 15 лет.  Хорошее, ласковое имя давали они своим детям: Нуржан, Аккумiс, Байжан, Кызбекен, Ержан, будучи, наверное, уверенными, что они будут счастливыми, ни сном ни духом не ведая, что однажды они станут детьми «врага народа» и окажутся на грани голодной смерти.
Байжан был самым смышленным и любознательным среди детей, тянулся к знанию. И мать, желая спасти его и дать ему шанс выбиться в люди, сдала его в Орликский детдом. Она, видимо, знала, что сиротам-детдомовцам Советская власть относилась благосклонно, и надеялась, что ее сыну не будут препятствовать в реализации своих способностей. В детдоме Байжан научился хорошо говорить на русском языке, учился только  на «4» и «5». Мечтал поступить в какой-нибудь институт или университет и получить хорошую профессию. Но не суждено было сбыться этой мечте подростка. Началась Вторая мировая война.  В апреле 1942 года, когда он заканчивал 9 или 10 класс, на него в детдом пришла повестка.  Байжану шел только  девятнадцатый год.

   Провожать его на войну пришла только мать. Старший брат Нуржан уже был на фронте, а сестра Аккумiс осталась дома с младшими.  Мархаба-апай прибежала из далекого села в тот момент, когда детдомовцы-призывники уже отправлялись в путь. Она только издали помахала сыну рукой и прижала край платка к глазам. Это была их последняя встреча. В марте 1945 года, так и не дождавшись своих сыновей, она умерла.
Из райвоенкомата его отправили не на фронт, а в Ленинградское военное училище связи им. Ленсовета, которое к тому времени было эвакуировано в казахстанский город Уральск.  В мирное время курсанты училища учились три года, по окончании его получали звание младшего лейтенанта и назначались на должность командиров радиовзводов. Однако война  требовала  ускоренной  подготовки  кадров и курс обучения был сокращен до одного года. За этот короткий срок курсанты должны были пройти курс одиночного бойца-радиста, вызубрить азбуку Морзе, изучить досконально материальную часть радиостанций малой мощности: 6ПК, 5АК, РБ, РБМ, средней мощности: РСБФ и большой мощности РАФ и РАТ (радиостанция армии, фронта; радиостанция армии, тыла), научиться приему на слух и передаче телеграфным ключом военных донесений, изучить уставы, тактику, двигатели внутреннего сгорания и т. д. На  занятиях  по вооружению  под  руководством  своих  командиров курсанты досконально  изучали  материальную  часть трехлинейной  боевой  винтовки  со штыком  системы   инженера  Мосина,  пулемета  "Максим",  ручного   пулемета Дегтярева  -  РПД, автомата  ППШ -  пистолета-пулемета  Шпагина,  револьвера системы Наган, пистолета ТТ - Тульского–Токарева. Байжан Омирбаев  успешно справился с поставленной задачей. В июне 1943-го года курсантов всех рот по  приказу Верховного Главного Командования срочно погрузили в военные эшелоны и отправили в Москву. Они не успели даже сдать выпускной государственный экзамен. Несколько дней, пока их распределяли по воинским частям, они прожили в Сокольниках.  Только спустя неделю или две молодые радисты поняли, почему так внезапно прервали их учебу.
 
    Коренастый, жилистый, как будто выточенный из каменной глыбы, Байжан-ага напоминал мне Тараса Бульбу из одноименной повести Н. В. Гоголя. Тарас воевал с поляками с самозабвением, не щадя живота, как говорили в те далекие времена. Не пощадил он даже родного сына Андрея, предавшего отечество, а когда сам сгорал в огне, привязанный к горящему дереву, могучим криком подбадривал своих хлопцев-казаков, успешно уходивших от окружения войсками польского короля. Однако Байжан-ага напоминал Тараса не только внешностью. И он воевал с фашистами с самозабвением; можно сказать, с юношеским азартом. Слушая его неторопливый рассказ, я не раз ловил себя на мысли, что он и его сверстники воспринимали войну немножко иначе, чем взрослые.  На мой вопрос, боялся ли он смерти, ответил: «Нет. Мы и не думали о ней. Нам как-то было все равно… Просто делаешь свое дело и ни о чем не думаешь… Особенно на начальном этапе войны. Ну, может быть, из-за того, что чуть ли не ежедневно видели гибель сотен или тысяч молодых солдат, а иногда, например, во время Курско-Орловской битвы – целые поля, усеянные десятками тысяч трупов. Наверное, во время войны в солдатах притупляются все человеческие чувства, даже страх смерти. Потом эти лозунги: «Бей фашистов, не щадя своей жизни!», «Защищай Родину до последней капли крови!», «Умри, но не сдавайся врагу!». На нас, девятнадцатилетних, эти лозунги действовали очень сильно. Многие прямо жаждали геройского подвига».
   Может быть, абсолютное отсутствие страха смерти у 18 – 20 летних парней  объяснялось также и тем, что многие из них не успели познать любовь.  Я спросил у Байжан-ага: «У вас была любимая девушка, о которой думали на фронте?» Он ответил по-военному коротко: «Ноль!» Меня рассмешил такой ответ. Он это заметил и  добавил: «В наше время мы, 18 – 19-летние парни, даже стеснялись гулять с девушками. Это только в кино показывают, как парня на войну провожала любимая девушка. В жизни было не так. Я и мои фронтовые товарищи получали письма только от своих матерей».   
   В Москве бывшие курсанты ЛВУС были распределены в основном по воздушно-десантным и инженерно-саперным бригадам. Байжан получил назначение в 29-й полк 6-ой отдельной штурмовой инженерно-сапёрной бригады. Как только бригада была доукомплектована, она сразу маршем отправилась к Орлово-Курской дуге, где начиналась самая кровопролитная в истории человечества битва. Некоторые военачальники в своих мемуарах писали, что там с двух сторон участвовали более четырех тысяч танков и около четырех миллионов солдат.
-    Только там я понял, почему нам не дали доучиться, и только там, под Курском, я впервые увидел мертвых солдат: и наших и немцев, -  вспоминает Байжан-ага, глядя за окно. -   Местами они лежали горой друг на друге. Я был назначен батальонным радиотелеграфистом и большей частью находился в штабе или на КП. Наверно, поэтому и остался живым.   А вот от самой бригады, участвовавшей в битве в составе  Первого или Второго Украинского фронта (сейчас точно не помню),  мало кого и чего осталось. От Курской битвы у меня осталось только одно воспоминание: сплошные, круглосуточные грохот пушек, лязг гусениц танков, взрывы бомб и снарядов, рев самолетов, треск винтовок и автоматов, свист пуль. Больше ничего не помню сейчас. Запомнились эти шумы, наверно, потому, что они мешали принимать донесения от ротных или слышать четко приказы командиров или начальников штабов полка или дивизии.

   Во время Курской битвы Байжан-ага получил свою первую боевую награду: медаль «За отвагу». Потом еще одну: «За боевые заслуги». По окончании битвы сохранившиеся от 6-ой отдельной штурмовой бригады части вместе с радиотелеграфистами передали в распоряжение 17-ой инженерно-саперной бригады и направили их за войсками, наступавшими в направлении Киева. Теперь перед Советской Армией стояла задача освободить от немецко-фашистских захватчиков столицу советской Украины город Киев.
   Это было уже в 1944 году.  Немецкое командование придавало Киеву важное стратегическое значение и поэтому он был очень сильно укреплен. Штурмом в лоб невозможно было овладеть им. Поэтому Верховное командование Советской Армии решило окружить киевскую группировку немецких войск и атаковать ее со всех сторон.  Понтонную переправу через Днепр для войск, наступающих с юга, Верховным командованием было приказано соорудить неподалеку от города Переяслав-Хмельницкий. Но выполнение этой задачи было не менее сложным, чем наводить переправу возле Киева. Немцы обстреливали каждую лодку пушками, за каждой лодкой также охотились с воздуха фашистские истребители и бомбардировщики. И они не улетали до тех пор, пока не потопят лодку и не уничтожат находившихся в ней сапёров или разведчиков. А переправить на западный берег широкой реки нужно было тысячи танков, артиллерию, огромное количество пехотинцев.
-  Как-то поздно вечером начальник штаба батальона Федоров (его имя и звание рассказчик забыл – К. Б.) приказал мне взять рацию, телеграфный ключ и идти за ним, -  вспоминает Байжан-ага. -  Нас отвезли на машине далеко от места намеченной переправы. Мы под прикрытием темноты благополучно переправились на другой берег, сели на лошадь, которую нам предоставили находившиеся там разведчики, и поскакали под прикрытием крутого и высокого берега Днепра к месту понтонной переправы.  Доскакав до нужного места, мы спешились, нашли какую-то яму и спрыгнули в неё. Пока начальник штаба осматривал местность, я развернул рацию. Вскоре он начал диктовать мне донесение. Я постучал телеграфным ключом и успел отправить командиру батальона немного сведений, как на нашу сторону фашисты обрушили шквал орудийно-миномётного огня. Видно, они запеленговали нашу рацию. Нас накрыло толстым слоем земли. Мы с трудом вылезли из ямы и бросились под прикрытие берега. Бегать с тяжелой рацией за спиной всегда тяжело, поэтому я побежал к тому месту, где оставили лошадь. Но на этом месте я обнаружил только его голову и оставшиеся ошметки от его тела. Если бы мы задержались на этом месте еще немного, то и нас разорвало бы на куски, поэтому мы побежали дальше.
-   Почему вы   были одни? -  спрашиваю я, -  А где прикрытие, автоматчики? Ведь в разведку шел не сержант, а начальник штаба батальона.
-   Не было ни одного свободного подразделения. Всех, кроме инженеров и саперов, которые продолжали готовить понтонный парк, бросили на  занятие плацдарма на западном берегу реки в другом месте. Может быть, это был отвлекающий маневр. Я точно не знаю, -  отвечает мне Байжан-ага.
По его словам, саперы в конце-концов нашли хитроумный способ обмануть нацистских вояк. Они что-то сделали с понтонами, спустили их в воду и за одну или две ночи связали ими оба берега. Секрет заключался в том, что понтонного моста  над водой не было видно. Из воды торчали лишь  параллельные линии редких маячков, видные только со стороны восточного берега реки.  Сам мост находился ниже уровня воды на 15 или 20 сантиметров. И однажды ночью по нему началась переправа войск. Сначала прошли танки, потом пехота и остальные. Там, при форсировании Днепра Байжан-ага был сильно контужен.
    Контузию многие из нас понимают неверно. Я например слышал, что это сотрясение или ушиб мозга, в результате чего контуженный некоторое время перестает слышать или у него нарушается речь. Я заглянул в академический словарь иностранных слов и прочитал следующее: Общее повреждение здоровья, возникающее при ушибе (чаще воздушной волной при мощном взрыве) всей поверхности тела или большей его части, сопровождающееся  потерей сознания, нарушением сердечной деятельности и дыхания. Во время войны, когда военные врачи не успевали иногда оказать квалифицированную медицинскую помощь тяжелораненым и даже умирающим от потери крови, контуженных не лечили и никакого лекарства им не давали. Контузию относили в разряд легких ранений. Но Байжан-ага повезло. Профессия  военного  радиста  тогда считалась  редкой,  требующей  долгой  и тщательной подготовки.  Поэтому  о радистах  заботились особо  даже в боевой обстановке.  Его отправили в полевой госпиталь на месячный отдых. Правда никакого лечения или лекарства он там также не получал. Просто отсыпался и лежал на раскладушке целыми днями.
Когда он вернулся в свой батальон, ему вручили вторую медаль «За отвагу». Киев уже был освобожден, а его однополчане занимались разминированием города.  Потом были Житомир, Малин и Умань, где бригада снова наводила понтонные переправы, а затем разминировала эти города. И вдруг её, 17-ую инженерно-саперную бригаду, в спешном порядке перебрасывают в Прибалтику. На грузовиках, но чаще всего в пешем строю,  пройдя марш-бросками с юга на север всю Белоруссию и Литву, солдаты бригады, а вместе с ними наш Байжан-ага, в конце сентября достигают Латвию и там поступают в подчинение 51-ой армии, возглавляемой  генералом армии И. Х. Баграмяном. Забегая вперед сообщу, что в составе этой армии Байжан-ага  и закончил войну в мае 1945 года.

   Чем была вызвана такая спешная переброска на огромное расстояние имеющей уже хороший боевой опыт бригады? Разве мало было дел на юго-западном направлении? Байжан-ага был простым солдатом, поэтому он не мог ответить на мой вопрос. Я заглянул в Интернет и нашел в нем мемуары маршала Баграмяна. Чтобы читатели поняли тоже, что происходило в тот период в Прибалтике, я приведу короткий фрагмент из этих интересных мемуаров.
   «В последние дни августа мы получили директиву Ставки на новую операцию, которая в дальнейшем вошла в историю Великой Отечественной войны как Прибалтийская стратегическая наступательная операция, включившая в себя четыре фронтовые и межфронтовые операции: Рижскую, Таллинскую, Моонзундскую и Мемельскую, -  писал Иван Христофорович Баграмян, -  Из полученной директивы и из бесед с представителем Ставки мы смогли уже тогда представить себе — правда, не в полном объеме — ее гигантский размах. Возможность осуществления этой грандиозной операции возникла в связи с тем, что в ходе летнего наступления в июле — августе 1944 года советские войска вступили на землю Эстонии, освободили значительную часть Латвии и большую часть Литвы, выйдя к началу сентября на линию: западнее Нарвы, Чудское озеро, Тарту, восточное Валги, западнее Гудбеде, Крустпилс, Бауска, Елгава, западнее Шяуляя, Расейняй.
   В Прибалтике оборонялись по-прежнему немецко-фашистские войска группы армий "Север" в составе армейской группы "Нарва" 16-й в 18-й армий, а также 3-й танковой армии из состава группы армий "Центр" при поддержке 1-го и 6-го воздушных флотов (всего 56 дивизий и 3 бригады, свыше 700 тысяч человек, около 7 тысяч орудий и минометов, свыше 1200 танков и штурмовых орудий, 400 боевых самолетов). Противник имел прочную многополосную оборону от линии фронта до побережья Балтийского моря.  Замысел Советского Верховного Главнокомандования в Прибалтийской стратегической наступательной операции заключался в нанесении мощных ударов по сходящимся направлениям на Ригу силами 3, 2 и 1-го Прибалтийских фронтов и силами Ленинградского фронта совместно с Балтийским флотом на таллинском направлении с целью расчленить оборону врага, окружить и уничтожить его группировку по частям и полностью освободить Прибалтику. Советские войска насчитывали 900 тысяч человек, около 17 500 орудий и минометов, более 3000 танков и самоходно-артиллерийских установок, свыше 2600 боевых самолетов».
Еще одной особенностью прибалтийской эпопеи, о которой маршал неоднократно упоминает в своей книге, являлось непосредственное внимание самого Гитлера к этой зоне боевых действий. Объяснялось это тем, что крупнейшей и мощнейшей группировкой немецких войск в Прибалтике командовал любимец фюрера генерал Шернер.
   Тяжесть, которая легла на плечи советских солдат, воюющих в Прибалтике, удесятерялась особым упорством фашистов. Немцы здесь дрались как фанатики. Объяснение этому мы находим в маленьком фрагменте вышеназванных мемуаров. Там сказано следующее:  «На следующий день генерал Чистяков прислал захваченный при разгроме одного немецкого штаба приказ генерала Шернера, в котором тот требовал от своих командиров "держаться до последнего солдата и не сдавать без боя ни одной позиции... расстреливать на месте каждого солдата, обнаруженного в тылу"  (т. е. дезертира – К. Б.). 

   Атаки и контратаки фашистов/нацистов были беспрерывными, иногда за световой день до 15-ти раз.  Во время  одной из таких атак Байжан-ага едва не попал в плен.
-   Недалеко от Риги был опорный пункт нашего батальона, -  рассказывает он. -   Там находились разведчики, а с ними я, радиотелеграфист со своей рацией.  Перед нами поставили  задачу: ежедневно делать разведку вокруг Риги и регулярно докладывать командованию итоги наших наблюдений. Это было, если не ошибаюсь, в октябре 44-го. Однажды немцы неожиданно прорвали оборону наших войск. Мы попали в полное окружение. Немецкие танки с грохотом и лязгом уже подходили к нашему ОП. Что делать?  Я схватил свою радиостанцию, а один из разведчиков питание (аккумуляторы) и мы вместе выскочил наружу. Стремительно побежали в лес. Остальные разведчики отходили в лес медленно, отстреливаясь.  Они прикрывали нас. Когда вбежали в лес, вспомнили о забытой в ОП катушке с проводом. Я подумал, что это лишь провод и махнул рукой. Стрельба шла со всех сторон и трудно было понять, где тут наши , а где фашисты. Мы побежали в глубь леса и вскоре наткнулись на группу советских солдат из другой воинской части. Они бежали с другой стороны, где, как оказалось, тоже были немцы. У меня была топографическая карта местности. Нам, радистам, карту новой местности наши командиры вручали в первую очередь, потому что радист с рацией в случае чего должен был самостоятельно пробиваться к своим.  Я развернул карту. Мы были в лесу, который пересекали параллельно идущие шоссейные дороги. А немцы любили шоссейные дороги. Решили двигаться в сторону от Риги, к основным силам Советской Армии, которые еще готовились к наступлению. Пройдя по лесу некоторое время, мы увидели наш «Газик». Это была почтовая машина. В ней кроме водителя были две женщины.  Машина застряла в болоте. Теперь нас стало 22 или 25 человек. Среди них самым  старшим по званию оказался я. Ведь я был ефрейтором по званию и старшим радистом по должности. И единственная карта была у меня. Я приказал почтарям взять с собой сумки с солдатскими письмами, а машину бросить. Держась от шоссейных дорог подальше, мы шли по лесу целый день и часть ночи. По всей видимости, мы, разведроты и отдельные воинские части, слишком далеко вклинились  или наши войска отступили. В полночь, обессиленные, мы попадали на мягкую лесную траву и заснули. Рано утром я решил включить радиостанцию только на прием, чтобы её не запеленговали немцы, и послушать эфир. Надо же было понять, что происходит, какие части попали в окружение, что собираются предпринимать наши. Но тут я обнаружил, что на радиостанции нет антенны. Видимо, открутилась и выпала. Я разбудил моих спутников, с помощью карты и компаса сориентировались по местности. Мы находились недалеко от передовых позиции наших армии, участвующих в операции по отрезанию пути отхода Прибалтийской группировки немецких армии в Восточную Пруссию. Мы обрадовались и настолько осмелели, что решили идти дальше вдоль ближайшей к нам шоссейной дороги. Но была для этого и серьезная причина. Шел дождь и очень трудно было идти по мокрому лесу. Когда мы вышли к шоссе, увидели мчащуюся  на большой скорости легковую автомашину с немцами.  Шквальным огнем из автоматов и винтовок мы  убили пассажиров и ранили водителя. Тот был вынужден остановиться. Я и трое разведчиков выкинули немцев из машины, надели на голову их фуражки и погнали в сторону наших. Проехав несколько километров и увидев отступающих под натиском наших войск немецких частей, мы вернулись назад.  Разведчики забрали с собой какие-то документы, обнаруженные нами в машине, и мы снова углубились в лес. Вечером того же дня мы с боями пробились к своим.  Когда я, наконец, разыскал свой батальон, командир строго спросил: «Радиостанция цела? Питание при тебе?».  Я ответил: «Так точно, товарищ такой-то!»  Я уже не помню, кто тогда был командиром батальона и какое воинское звание он имел. Он сказал: «Молодец, ефрейтор Омирбаев!»  Рации и радиостанции на войне имели большую ценность. Позже  я получил еще одну медаль «За отвагу».
    
   Оставался еще не названным орден Красной Звезды.  Им награждали рядовой и сержантский состав за особые боевые заслуги. Я поинтересовался у Байжан-ага, за что он получил его.
-    Так это за разведку в тылу врага, -  ответил он.  -  Я с разведротой нашей бригады дважды побывал в тылу у немецких войск. В нашу задачу входила разведка трассы, по которой намечалось в скором времени наступление советских войск. Нам надо было на топографической карте отметить все реки, речушки, болота и другие естественные преграды, их глубину, ширину и т. д., а также мосты, как они охраняются. Мы уходили в глубь немецкого тыла до 50-ти километров и на целую неделю.  Один раз немцы капитально закрыли нам путь назад и мы были вынуждены болтаться в лесу еще несколько дней сверх срока. Наши сухие пайки кончились. Через день мы проголодались так, что стали целенаправленно искать то, чего можно было бы поесть. Было это, кажется, осенью. Ничего не нашли. На следующий день мы неожиданно наткнулись на хутор. В нем никого не было. Может быть, хозяева убежали. В хлеве нашли поросёнка. Больше никакой живности не обнаружили. Русские ребята быстро разделали поросенка и пожарили его на костре. Но в нем же нет мяса, одно сало. Ребята поискали по всему хутору соли, но не нашли. А сало не шло нам в горло, хоть мы были ужасно голодные. В конце-концов нашли выход. Мы отделили все кости от сала и погрызли их, включая ножки поросенка. Подкрепившись немного, ночью мы решили во что бы ни стало перейти линию фронта. Теперь мы местность знали хорошо, поэтому нашли в ней одно безопасное место, по которому могли без потерь пробиться к своим. Но  недалеко от линии фронта мы напоролись на пулемётное гнездо немцев. Мы упали на мокрую траву и ползком отошли в сторону. На наше счастье шел сильный дождь и немецкие пулеметчики,  укрывшиеся под плащ-палаткой, не заметили нас. Наши разведданнные очень помогли потом наступающим войскам. Вот за эту разведку нам всем и дали орден Красной Звезды.
В этих разведывательных рейдах я подружился с четырьмя разведчиками. Борис Платонов из Казани, Борис Попонов из Москвы… И ещё двое москвичей. Я уже забыл их имена.  Мы дружили крепко до самого конца войны.

   День победы Байжан-ага встретил в Курляндии (Латвия), где 17-ая инженерно-саперная бригада разминировала  города и порты.  Когда отсалютовали, отплясали, отпраздновали великую Победу и улеглось волнение, солдаты с нетерпением стали ждать приказа Верховного Командования о демобилизации. Но  вместо этого приказа солдаты бригады услышали приказ Главнокомандующего о переброске бригады на Дальний Восток.  Только  позже они узнали  из сообщения  Советского  правительства, что союзниками было решено покончить с японским милитаризмом на Дальнем Востоке. Однажды бригада в полном составе погрузилась в эшелоны и  отправилась воевать с Японцами.
Вот тогда, в поезде, мчавшемся по Транссибирской магистрали на Восток, впервые закрался в душу молодых солдат страх. Страх смерти. Опаленные войной, бесстрашные и бесшабашные парни,  на груди которых сверкали и звенели в два или в три ряда боевые ордена и медали, свидетельствовавшие об их героическом духе, вдруг сникли и стали думать о жизни и смерти, о  смысле жизни. Теперь уже, когда кончилась главная война и они в ней победили, им не хотелось умирать. Они хотели теперь жить и радоваться жизни. Они хотели учиться, получить специальность по душе, завести семью, растить детей… И вот новая война. Никто не знал, какая она будет. Знали только, что японцы не менее жестоки, чем немцы. Знали об их летчиках-камикадзе.
Когда воинский эшелон достиг сибирского города Щадринск, который находится между Свердловском и Курганом,  солдаты неожиданно получили приказ разгрузиться. Потом им было объявлено, что Япония капитулировала. Все облегченно вздохнули.  Однако и на этот раз не дождались победители  приказа о демобилизации.  Через несколько дней подогнали эшелон, бригада погрузилась в него и отправилась в обратный путь. В Прибалтике Байжан-аге пришлось еще долгих два года томиться в ожидании демобилизации. Были разговоры, что задержка с отправкой фронтовиков домой связана с трудностями нового призыва, недостаточным числом  молодежи в стране  для  своевременного  пополнения  армии…

   Однако главная причина долгой службы Байжан-ага и его однополчан заключалась в другом.  Почти сразу же после Победы началась необъявленная холодная  война между бывшими союзниками:  Советским  Союзом и западными странами во главе с США.  Кроме того, США испытали атомную бомбу на мирном населении и весь мир убедился, какое это страшное оружие. Прозвучавшая немного позже в городе Фултоне  речь Черчилля  официально подтвердила  начало холодной войны.  Над народами мира, но прежде всего над советским народом, нависла новая катастрофа, потому что СССР еще не обладал атомным оружием.  В  такой сложной международной  обстановке Сталин не мог рисковать, демобилизовав уже воевавшую, многоопытную армию. Вероятно, он не забыл и начало войны. Трагические поражения Красной Армии и огромные, неоправданные жертвы её личного состава были на его совести.  Он и его приспешники методически уничтожили накануне войны  всех опытных военноначальников и офицеров, вплоть до командиров батальонов, за плечами которых была гражданская война.  И когда началась Великая Отечественная,  практически некому было командовать полками.
В апреле 1942 года Байжан-ага был призван в Красную Армию. Ровно через пять лет, в апреле 1947 года он, наконец-то,  дождался приказа о  своей демобилизации из рядов Советской Армии.  Он как бы пошел служить в одну армию, а демобилизовался из другой. На самом деле так и было. Это были разные армии. По вооружению, по численности, по мощи, по опыту. 

   Отдохнув дома пару месяцев, Байжан-ага  поступил в 2-х годичный топографический курс при Гурьевском нефтяном техникуме. В 1949 году он, закончив курсы и получив специальность техника-топографа, поступил на работу в Геологическую пойсковую контору «Казнефтьразведки»  (в  1952 году она была преобразована в «Казнефтьгазгеология»).  С теодолитом или невелиром на плече он прошел вдоль и поперек все газонефтеносные районы Гурьевской и Мангистауской областей.  Он первым открыл месторождение Теренозек. Его можно по праву называть среди первооткрывателей  и других месторождений:  Мунайлы, Кулсары, Каратон и других.  В 1984 году он остановился и дал натруженным ногам, наконец, отдых. 

   Из Москвы с тяжелой радиостанцией за спиной, сделав огромный круг через Курск, Киев, Житомир, Умань, Западную Белоруссию и Литву, он пешком и с боями  дошел до Курляндии и берегов Балтики. Потом с теодолитом на плече он вышел из Гурьева и дошел до Мангистауских Меловых гор. 
Вот такие были  Победители. 


 
Карл Иса Бек