А Р Т И С Т
(зарисовка с натуры)
Был ранний вечер жаркого июльского дня. По городу шел трамвай. Разморенные жарой пассажиры в салоне трамвая дремали или лениво смотрели в окно, обмахивая себя подручными средствами.
На одной из остановок в трамвай вошел старик. По внешнему виду в нем нетрудно было увидеть сельского жителя, случайно попавшего или недавно переселившегося в город. Старик не прошел в вагон и не сел, как бы ему полагалось по возрасту, а остался в тамбуре. Некоторое время он смотрел в окно, а затем с несвойственной его возрасту резкостью повернулся и громко выругался. От неожиданности я на время потерял дар речи. А старик хитро улыбнулся и, обращаясь ко мне, сказал:
- Это я схулиганил.
Не дождавшись от меня никакой реакции на его поступок, дед сделал шаг к середине тамбура и выдал целую тираду, которую при желании можно было бы классифицировать как художественный мат. Закончив говорить, он вытянул в моем направлении руку, как бы предотвращая мою попытку что-то сказать, и склонил немного голову набок, как бы вслушиваясь в таяние в воздухе его слов. Затем он крякнул от удовольствия, приосанился и, обращаясь опять же ко мне, сказал:
-Это я сделал назло своей бабе.
-Что, довела? – неожиданно для себя сказал я улыбнувшись.
-Ага, - ответил старик. А затем, подойдя ко мне поближе и почувствовав во мне благодарного слушателя, продолжил.
- Понимаешь, мил человек, парнем я был большим озорником, а матерщинником…
При этих словах дед закрыл глаза и, по-видимому, вспомнив что-то из своей далекой юности, поцокал от удовольствия языком. А затем открыл глаза, внимательно посмотрел на меня и, удостоверившись в том, что я его по-прежнему слушаю, продолжил.
- В нашей деревне жил дед Петро, прослуживший на флоте 20 лет и поэтому знавший толк в крепком слове. Так вот этот дед Петро говорил мне, что у меня талант по этому делу и что мне надо идти в артисты.
Ну ты, дед даешь, - не выдержал я, прервав его монолог.
-Мат это же грязь. Матерное слово унижает и оскорбляет человека. А ты говоришь талант, артист.
Не скажи, мил человек, - ответил дед.
- Куды русскому человеку в его треклятой жизни без мата. Ведь крепкое слово облегчает душу, снимает раздражение, усталость. Когда все не ладится и хочется руки опустить с досады или от бессилия, лучше нашего крепкого слова ничего нет на свете. Выразился и на душе полегчало, и с новой силой взялся за дело.
Высказавшись, дед, замолчал, давая мне возможность возразить и, удостоверившись в том. Что я его по-прежнему слушаю, продолжил:
-Опять же надо отличать мат, когда он от души и сквернословие, когда, например молодые балбесы, ох и наслушался я их тут у вас в городе, выражаются просто так от скуки или от своей дурости. Это действительно грязь. Она липнет, оскорбляет и унижает человека. А мат от души никого не может оскорбить, ибо ни на кого не направлен, а адресуется самому себе.
- Так чем же не угодила тебе твоя баба, что ты яко бы ей назло здесь такое учудил? – спросил я деда, решив переменить тему разговора
-Да, понимаешь, мил человек, по своему искусству я был первым парнем на деревне. Другие парни мне завидовали. А девки на игрищах, бывало, сами подначивали меня на крепкое слово. А когда я выражался, визжали от восторга, хотя при этом краснели и притворно били меня кулачками по спине. Одна моя Натаха не принимала участие в общем веселье. Когда я выражался, она бледнела, закрывала лицо руками и убегала. А мне это было обидно, ибо я, в первую очередь, для нее старался.
При этих словах на лице деде отразилась гримаса горечи, как будто его Натаха только что убежала с игрища, не желая понимать и принимать дедова искусства. После некоторого молчания дед тяжело вздохнул и продолжил.
-Когда я к ней посватался, она мне поставила условие, чтобы я бросил ругаться.
- И вы согласились?
Дед в ответ махнул головой.
- И сдержали свое слово?
- Да, - ответил дед, а потом добавил.
- Не сразу, конечно. Были у меня срывы. Однажды Натаха с дочкой совсем было хотели от меня уйти. Еле уговорил остаться.
-И вы с тех пор забросили свое искусство? – в такт настроения деда спросил я его.
- Не-а, не бросил. – с довольной улыбкой ответил дед. Я нашел выход.
- Какой же?
- Когда во мне накипало, я уходил подальше, чтобы меня никто не слышал и отводил душу.
С этими словами дед победоносно посмотрел на меня, как бы приглашая разделить с ним восхищение от его выдумки, а затем тяжело вздохнул и продолжил.
- Все у нас было хорошо. И жили мы с Натахой душа в душу. Да вот на старости лет позвала нас дочка к себе в город жить. Переехали к ней. Да, в городе жить легко – вода сама из крана бежит, хлеб в булочной – бери не хочу, опять же теплые туалеты. Одно плохо, негде душой отдохнуть. Везде люди. Сегодня утром встал, так хочется душу излить – никаких сил терпеть нет. Но где? Дома нельзя, во дворе бабки сидят, на улице прохожие. Выскочил я из дома, а тут трамвай к остановке подходит. Ну, я и сел.
Только тут дед заметил, что его монолог кроме меня слушают все пассажиры и даже вагоновожатый, любопытный взгляд которого можно было увидеть через зеркало заднего обзора. Дед явно смутился, увидев перед собой такую аудиторию слушателей, и, обращаясь к пассажирам, сказал
- Извиняйте, граждане. Я не со зла.
Старик еще что-то хотел сказать, но тут трамвай остановился на остановке. Дед махнул рукой в сторону пассажиров и вышел. Двери закрылись. Из окна вагона было видно, что дед что-то горячо, судя по жестикуляции, говорил нам - пассажирам трамвая. А потом, догадавшись, что его не слышат, снова махнул рукой в нашу сторону и пошел в обратном движению трамвая направлении.
Несмотря на хулиганский поступок деда в трамвае царило оживление. Пассажиры обменивались впечатлениями. Дед всем явно понравился. Было в нем то, что люди, особенно городские жители, утрачивают с годами – естественная простота, детская непосредственность и прямо-таки мальчишеский блеск в глазах. И еще я почему-то подумал, что дед прожил честную трудовую жизнь и был счастлив со своей Натахой. Счастья тебе и дальше дед, твоей Натахе и всей твоей большой семье.