Прожитое и пережитое. II. Юность

                Ю  н  о  с  т  ь ( 1946 – 1951гг.)


                Глава 1. Первые шаги в самостоятельную жизнь. Техникум.


            Поступление в техникум стало знаменательным событием в моей жизни. Я чувствовал, что что-то должно измениться в моем поведении, я должен был научиться вести себя во взрослом коллективе. Действительно, когда перед началом занятий, я пришёл на  организационно- ознакомительную лекцию, я понял, что это не школа и всё здесь будет по другому, по-взрослому. Состав нашей группы был смешанный, были и парни и девушки, не помню, правда, в каком соотношении. Но самое главное, все поголовно были старше меня на 2-5 лет. Как правильно сказала Чечулина, наш завуч, были в группе и фронтовики. Я оказался на общем фоне мальчишкой-подростком, которого никто не принимал всерьёз. Даже девчонки были старше меня на 2-3 года, после десятилетки, решившие вместо институтов поступить в наш техникум. На этой вступительной, организационной лекции, нам объяснили, что наш, Московский машиностроительный техникум, создаётся на базе одноимённого института, ещё не полностью вернувшегося из эвакуации. В администрацию техникума и в преподавательский состав вошли специалисты уже вернувшиеся из эвакуации, и было принято решение, не дожидаясь возвращения всех, на имеющейся базе, сформировать наш техникум без сокращения номенклатуры дисциплин, но с некоторым сокращением почасового плана занятий по всем дисциплинам обучения. Срок обучения 4 года без одного месяца. Специальности, холодная обработка металлов, инструментальное производство и производство часов и часовых механизмов. Дай Бог памяти, постараюсь вспомнить, какие дисциплины нам предстояло изучать:
                - Высшая математика;
                - Физика;
                -Сопротивление материалов («надгробный памятник» студентов всех технических ВУЗ-ов);
                - Теоретическая механика (ничем не лучше сопромата);
                - Теплотехника (расчет паровых котлов и теплосетей);
                -Технология металлов (ковка, прокат, штамповка, протяжка, сварочные процессы);
                - Литейное производство (доменный процесс, бессемеровский процесс, мартены, электроплавильные печи );
                - Теория резания металлов;
                - Холодная обработка металлов;
                - Инструментальное производство;
                -Подъёмно-транспортные средства и механизмы (мостовые краны, консольные краны, тельферные линии);
                -Металлообрабатывающие станки (токарные всех типов, фрезерные всех типов, шлифовальные всех типов, зуборезные всех типов, строгальные, долбёжные, карусельные, сверлильные, распиловочные и т.д.);
                - Детали машин и механизмов;
                - Измерительный инструмент;
                - Черчение;
                - Начертательная геометрия;
                - Тригонометрия;
                - Бухгалтерский учёт и калькуляция,
                - Русский язык и литература;
                - История ВКП(б);
                - Иностранный язык (немецкий!),
                - Администрация и заводское хозяйство;
                - Стандарты, допуски и посадки;
           Кажется всё, или память моя иссякла, не имеет значения. И этого было достаточно, чтобы у 16-ти летнего мальчишки, с грехом пополам, закончившим семилетку с двойкой в аттестате, голова, буквально, пошла кругом от всего увиденного и услышанного на установочной лекции. Честно признаюсь, первое, что мне пришло в голову, это «смыться» отсюда и больше не появляться! Потом, когда я немного успокоился, в голову полезли другие мысли. А что скажут дома, мои друзья и товарищи, что начнут говорить во дворе моего родного дома, и вообще, я, что, хуже других? Во мне заговорило моё врождённое самолюбие, наверное, голос моих предков. Я тогда ещё не представлял себе чётко, что это чувство, и есть то чувство, которое внушает тебе уважение к самому себе, что это чувство чести и достоинства, и, что настоящий мужчина и должен быть именно таким. Понимание всего этого пришло ко мне гораздо позже, когда, будучи уже офицером, мне в служебную аттестацию записали, «…чрезмерно самолюбив…». Что могли знать эти плебеи о человеческой и офицерской чести! Этому должны или научить, или это нужно получить с кровью своих предков! Только прошу моего уважаемого читателя не путать эти качества с напыщенной дворянской спесью, были в своё время и такие особи, с мещанским тщеславием, эгоцентризмом, элементарной невоспитанностью и тривиальным эгоизмом. Все перечисленные качества достойны осуждения, но, к сожалению, мы живём в слишком пёстром человеческом мире, и от этой пестроты, иногда, приходится защищаться, или терпением, а если ваш собеседник в качестве аргументов начинает приводить, незаслуженные вами, оскорбительные домыслы, то лучше всего такой контакт прекратить. На память приходит, случайно услышанный, отрывок из интервью, ныне покойного, академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Его спросили, какими качествами должен обладать интеллигентный человек. Он дал вполне развёрнутый морально-этический портрет такого человека. Меня поразило в этом ответе то, что на первое место он поставил высокую гражданственность такой личности, имея в виду высокий патриотизм, чувство личной ответственности за судьбу своей Родины, сопричастность и сопереживание, всем событиям, происходящим в стране, хорошо развитое и воспитанное в себе чувство собственного достоинства, правдивость, нетерпимость ко лжи, лицемерию, хамству, и многое другое. И самое главное, что меня удивило, формальное высшее образование он поставил, чуть ли не на последнее место. Я испытал чувство глубокого удовлетворения от услышанного. Его мнение было созвучно моим ощущениям и представлениям на обсуждаемый предмет. Мне, за долгие прожитые годы, не раз приходилось встречаться с людьми, как среди крестьян, так и среди рабочих, не имеющих не только высшего образования, но и полного школьного, но обладавших всеми качествами, перечисленными Д.С.Лихачёвым в своём интервью. Опять меня занесло в сторону от основной темы повествования, но без этого, видимо, не обойтись. Я думаю, что доброжелательный читатель меня простит, а недоброжелатель и читать не будет. Но и Бог с ним.
           Как и предсказала М.В. Чечулина, занятия у нас начались, в малоприспособленном помещении на территории 1-го Московского часового завода, что на Крестьянской заставе. Что там сейчас, не представляю. Набралось нас там всего на две группы. Одну группу сделали «часовой», туда вошли почти все девчонки. А вторая группа, состоявшая из одних парней, была ориентирована на холодную обработку металлов. Потом начались разговоры, что мы здесь долго не задержимся. Вначале формирования техникум размещается в двух местах. Наши две группы на 1-ом Московском  часовом заводе, а основной состав, в здании у Рижского вокзала. Это было очень неудобно, и говорили, что готовят для техникума специальное отдельное здание где-то в Верхних Котлах. Мы все приуныли, поскольку наши группы были сформированы из ребят, проживавших в районе Крестьянской заставы или вблизи неё. А Верхние Котлы это что-то вроде московской «Тмутаракани», и это оказалось чистой правдой. Пока мы обучались на территории завода, нам показали все его производственные цеха, от автоматических линий по изготовлению деталей до сборки. Я начинал потихоньку втягиваться в учебный процесс. Спецификой обучения было то обстоятельство, о нём нас предупредили заранее, что почти по всем предметам обучения отсутствовали учебники. И нас сразу сориентировали на ведение конспектов. Впоследствии это обернулось сплошным кошмаром. На заводе мы проучились до ноябрьских праздников, а после праздников обе части техникума воссоединились в тех самых Верхних Котлах, о которых думали с содроганием. Опасения наши подтвердились. Это было на самом краю Москвы по Варшавскому шоссе и ещё в сторону километра два. Если я до завода добирался минут за 20, а то и за 15, то теперь моя дорога отнимала у меня не менее полутора часов в один конец! Это конечно сильно сократило моё свободное время. Новое здание находилось на берегу глубокого и широкого оврага речки Котловка, который отделял нас от будущего нового жилого района Москвы, Новые Черёмушки. Вот куда нас занесло! А добираться мне приходилось на двух трамваях. На 46 номере я от дома доезжал до Южного порта, там он делал круг у Варшавского шоссе, а здесь пересаживался на 3 номер, который шёл от Серпуховской заставы до Верхних Котлов и, по-моему, ещё куда-то дальше. Таким образом, 3 часа в день я катался на трамвае. Я приспособил эти переезды для подготовки к занятиям, чтобы дома оставалось время на мои личные нужды. Кстати сказать, эту методу подготовки к занятиям освоили почти все студенты техникума, потому, что в этой «Тмутаракани» никто не жил.
           Жизнь моя студенческая наладилась, я привык к установившемуся ритму и распорядку, пока в мою жизнь не ворвалась любовь…к кинематографу. Я до такой степени любил смотреть кино, ну прямо-таки, как теперешний наркоман на игле. Я был в состоянии смотреть по 2-3, а по выходным и по 4 сеанса подряд. В это время из Германии валом пошли немецкие, и в особенности, американские трофейные фильмы, типа «Индийской гробницы», «Железная маска», «Багдадский вор» и прочая зарубежная экзотика. Это увлечение не могло не сказаться на моей учёбе. Я до такой степени «оборзел», что начал пропускать занятия в техникуме.
           Когда нас свели всех в одно место, то все наши группы по специальности опять «перелопатили». Я оказался в группе инструментальщиков в количестве 20-ти человек. Самый младший передо мной был Костя Иванов, с которым мы всё время и садились рядом на всех занятиях. А остальные «ребятки» были на 5-8 лет старше меня, было несколько фронтовиков. Как раз в этот момент, к нам в группу перевелась девчонка из «часовщиков», Лялька Ладогина. Перевелась по собственному желанию. Мы её ради смеха выбрали старостой группы. Группа была у всех на слуху, ну как же, 20 ребят и одна девчонка, и та староста группы. Посмеялись недолго и перестали. Мои кинофортели привели к тому, что меня вызвали на педсовет. Сначала «пропесочили», а потом заявили,  что вынуждены меня исключить из техникума за прогулы. Вот тут-то мне стало совсем неважно, и опять по причине, а что скажут дома, товарищи по спортшколе, а я её не бросил, ну и опять же, «а, что, я хуже других?». Но сделать я сам уже ничего не мог. В дело вмешалась «общественность» в лице Ляльки, как старосты группы и двух фронтовиков, Виктора Муравьёва и Ивана Писарева. Не последнюю роль в этом деле сыграла конечно Мария Васильевна Чечулина. Меня попросили об выходе из помещения педсовета, и велели подождать в коридоре. Минут через 15 пригласили и объявили решение. Меня оставляют с испытательным сроком на месяц, благодаря поручительству моих старших товарищей. Когда мы вышли из комнаты педсовета, ко мне подошла Лялька и сказала:
                - Скажи спасибо Ивану с Виктором, это они тебя отстояли и обещали присмотреть за тобой, любитель кино! Пригласил бы когда-нибудь!
          Засмеялась и ушла. А эти два «амбала», подошли ко мне и Иван Писарев, наголову выше меня, подносит к моему носу кулак размером чуть меньше моей головы и говорит, улыбаясь:
                - Вот, видишь сопляк, что это такое? Это наше поручительство за твое примерное поведение! Понял!?
                - Чего ж тут не понять, всё вижу и всё понял, даю слово с кино завязываю, а Вам большое спасибо!
                - Ну, вот и хорошо, обойдёмся без кровопролития!
         Витя Муравьёв улыбнулся, обнял меня за плечи, и мы пошли на занятия.
                Так, я получил еще один жизненный урок, урок ответственности за свои поступки, урок выполнения данного слова, урок взросления, а фактически, урок мужской чести. Я выполнил своё обещание и сдержал данное слово. В дальнейшем это стало моим правилом, моей жизненной позицией.
           После кинематографического приключения я с вполне приличными оценками был переведен на второй курс. Я продолжал свои занятия спортом. Мне приходилось выступать по липовым документам, поскольку я представлял школьников и предъявить школьный табель я не мог. Фёдор в своей школе оформлял мне все необходимые документы для участия в соревнованиях различных уровней. К сожалению, техникум не имел, ни своей спортивной базы, ни своих спортивных секций и команд. А бросать спорт не хотелось, вот и приходилось немножко ловчить, но большого греха в этом не было, Фёдор находил аргументированные доводы в пользу такого образа действий. Фактически все летние каникулы, после весенней сессии, я отдавал спорту. Как раз летом 1947 года проводилась первая после войны Олимпиада школьников Москвы, в честь 800-летия Москвы. По прыжкам с шестом я занял первое место и стал чемпионом Москвы по прыжкам с шестом среди школьников. Много лет у меня хранился жетон чемпиона, а потом он куда-то исчез. На закрытие Олимпиады, с какой-то девочкой, тоже чемпионкой по какому-то виду, спускали флаг Олимпиады на стадионе «Динамо». На эти соревнования я пригласил некоторых моих друзей из техникума, в их числе была и наша староста. После этих соревнований меня включили в сборную Москвы. На фото, закрытие Олимпиады школьников Москвы 1947 года.
          

       Глава2.  Спортшкола, друзья, юношеские проказы, первое
                знакомство с Аидой.



            Не забывал я и своих друзей по, как теперь говорят, «тусовке» у Вальки Волнова, но собирались теперь редко, у всех были свои товарищи и занятия по месту учёбы каждого. Славка Буторов, продолжая учёбу в 10-ти летке, полностью превратился в домашнюю няньку. Маменька его, пела и плясала в клубе «Москвашвея», а между этими занятиями рожала девчонок, Славке на «радость». Но видимо у него терпение лопнуло, после окончания 9-ти классов, он кончил 3-х месячные курсы геодезистов-картографов и понесло его по экспедициям. Каждое лето от снега до снега, а зимой обработка данных. Пристрастился там к казённому спирту. Короче говоря, ему было не до «тусовок» с нами. Так что, изо всей старой компании, мы теперь куролесили на пару с Валькой Волновым. На празднование 800-летия Москвы, Валькиной сестре, Нинке, студентке уже 5-го курса Московского института связи, «взбрендило» переодеть нас с Валькой девчонками. Как она выразилась, мордуленции у нас были вполне подходящие, и с причёсками нет проблем, мы оба, как с шестимесячной завивкой. Сначала это планировалось вроде домашнего маскарада. Подобрала нам свои платья, босоножки, косынки для волос, бюстгальтеры с набивкой, в общем, всё по полной программе. Пока она нас переодевала, буквально покатывалась со смеху, видимо, она и затеяла всё это, ради своего удовольствия. Когда всё было готово, она нам заявляет:
                - Мальчики! Ой, извините! Девочки, вам надо для пробы пройтись по улице, ну, хотя бы от угла до угла.
              А мы в это время уже понемножку покуривали и папиросы у нас были. Валька достал папироску и собирается закурить. Нинка выхватывает папиросу изо рта и с возмущением говорит:
                - Ты что, с ума сошёл, где это видано, чтобы такие молоденькие курили, вас тут же милиция заберёт!
                - Ладно, перетерпим, а там видно будет, ну, что, пошли на пробу.
           Сначала походили по двору, чтобы привыкнуть к каблукам, а то ещё нога подвернётся, и растянешься на улице, на потеху прохожим. Оказалось это не простым делом. Потребовалось минут двадцать для привыкания. Вышли на улицу, постояли у калитки, осмотрелись. Мимо нас идут люди и не обращают внимание. Мы осмелели, пошли в сторону рынка, дошли до угла, прохожим до нас никакого дела. Тогда Валька говорит:
                - Слушай, Славк, а, что если нам пройтись до Абельмановки, а там, по Таганской  прошвырнуться?
                - Я согласен, только надо у Нинки дамскую сумку взять, а то куда положим деньги и папиросы?
                - Дельное предложение, пошли.
          В общем, куролесили мы с ним до самой ночи. Дошли до Красной площади, по дороге побывали в двух пивных, благо их в то время в Москве было в изобилии, практически, на каждом углу. Привели в полное недоумение подвыпившую публику, но все попытки ухаживания пресекались нами в самой решительной форме. У Вальки к тому времени был 1-й разряд по гимнастике, а у меня 2-й по лёгкоатлетическому десятиборью, поэтому нам не стоило труда отвязаться от настойчивых ухажёров. Праздничный салют застал нас на подходе к Красной площади. Салют был впечатляющий, не хуже чем на День Победы. Когда пришли к Вальке, чтобы я переоделся, его домашние ещё не спали, а отмечали праздник. Мы присоединились и рассказали все наши приключения, в общем, праздничный вечер прошёл отлично!
            Мы с Валькой ещё несколько раз предпринимали такие маскарады. Разыгрывали наших знакомых девчонок, или вместе с ними разыгрывали незнакомых ребят на скверике в рабочем посёлке, где жила Люська Щёголева. Но, скоро это занятие нам надоело.
            Вот такие номера, по молодости лет, «бесшабашному» характере, жизненной энергии, бьющей через край и природной натуре, склонной к приключениям, «выкидывал»  ваш  покорный слуга.
          Дворовые мои сверстники, избежавшие отсидки или вернувшиеся из мест не столь отдалённых, меня уже не интересовали. Мне просто не о чем с ними было разговаривать. Иногда, останавливали меня, спрашивали, что и как, начинал рассказывать, полное отчуждение, ни какого интереса, люди из другого мира.
          С весны 1947 года, я начал прибавлять в росте с катастрофической скоростью. Катастрофа заключалась в том, что мне нечего было носить, всё было мало и лопалось по швам. А, во-вторых, я начал очень много есть, оставаясь при этом совершенно худым. Маменька моя, буквально приходила в ужас от всех этих метаморфоз. Пообедав довольно сытно, я мог через полчаса опять попросить есть. В техникум ходить в одежде на два размера меньше, было неприлично. Карточная система хоть и была отменена, но на магазинную одежду у нас не было денег. Приходилось одевать меня с «толкучек», как теперь называют, «Second Hand». Весь этот физиологический катаклизм закончился месяцев через 8. Прибавка в росте составила 18 сантиметров, за 8 месяцев! Я набрал свой рост, 1м. и 82,5см. при весе 67 кг.!  Как член сборной Москвы по лёгкой атлетике, на тренировки по прыжкам с шестом я ходил в Московский Институт физкультуры им. И.В.Сталина, на ул. Казакова, возле Курского вокзала. Тренировал меня чемпион СССР по прыжкам с шестом Николай Озолин, он в это время был там преподавателем.
          В это время, начиная со средины зимы 1947-48 годов, я начал ухаживать за нашей старостой группы, Лялькой Ладогиной. Это стало заметно всей группе, поскольку на эту роль претендовали многие. Меня поднимали на смех, вроде того, куда ты малолетка лезешь. Я отвечал им всем, вроде того, что, поживём, увидим. Лялька тоже, хотя и не отвергала пои попытки, но в серьёз это не принимала.
           Как-то, в январе или феврале 1948 года в спортивном зале с гаревой дорожкой в Институте физкультуры, где я проводил тренировки, состоялись межгородские соревнования по легкой атлетике. Москва выступала против Ленинграда, была в то время такая форма соревнований. Соревнования проходили заочно, при участии независимой судейской коллегии. Я, естественно выступал за Москву, по одному виду, прыжкам с шестом. Условия были вполне приличные, даже гаревая дорожка. Я прыгал, как всегда я бамбуковым шестом, а со мной в команде прыгал ещё один парень, с каким-то экспериментальным дюралевым шестом, выполненным в виде сильно вытянутой бочки, т.е. при длине около 5 метров, в центральной части он имел наибольший диаметр. По какой технологии он был изготовлен, я и сейчас затрудняюсь сказать. После перемены нескольких высот, мы с этим парнем шли «ноздря в ноздрю». Парнишка этот был сантиметров на 10 ниже меня и легче килограмм на 5. Перед очередной высотой, я подошёл к нему и спросил:
                - Слушай, мы ведь с тобой в одной команде, личный результат в данной ситуации не главное, главное, командный зачёт, может быть, дашь мне свой снаряд попробовать?
             - Да я не возражаю, спрошу только тренера, подожди.
           Ко мне подошёл Озолин:
                - Ты, что хочешь попробовать эту новинку, а не боишься, что он тебя не вынесет?
                - Да, нет, по-моему, штука это прочная, я наблюдал, и гибкость и упругость отличные, выброс хорошо даёт.
                - Ну, смотри, только разбег делай энергичней, если что и случится, скорость пронесёт.
                - Понял!
           Я пошёл на первую попытку. Против моей «дровины», этот шест почти ничего не весил, поэтому разбег удалось сделать отличный. Разбег завершён, шест в «корыте», отрываюсь от дорожки, чувствую, как шест упруго и мощно несёт меня над планкой, и вдруг…чувствую потерю опоры и слышу резкий звенящий звук, как выстрел. Мгновенно понял всё, но я уже не могу управлять процессом, сгруппировался в воздухе, отбросив обломок шеста и, по предсказанию Озолина, ушёл от «корыта» метра на полтора. Приземлился на лопатки, а прыгали мы тогда не на поролон, а на смесь песка с опилками, и как говорят в Одессе, «это две больших разницы». Быстро вскочил на ноги, вышел из ямы, подошёл к Озолину:
                - Ну, как, цел, кости целы?
                - Да вроде всё нормально, когда приземлился, дыханье спёрло, а сейчас всё в норме.
                - У тебя ещё  3 попытки, эту не засчитают, прыгать дальше можешь?
                - Могу, но не думаю, что будет результат, против того пёрышка мой шест покажется оглоблей.
                - Я тоже так думаю, результата не будет. Для зачёта и этого хватит. Перенесённый стресс может всё впечатление испортить, так что, я пошёл снимать тебя, а ты можешь просто поседеть и посмотреть.
           Дело в том, что в зале было много зрителей, и когда подо мной лопнул шест, в зале раздалось коллективно  «Ой». А в числе зрителей была, приглашённая мною, моя староста, Лялька. Когда я подошёл к ней, она была бледная и с расширенными зрачками:
                - Ты никогда больше не приглашай меня на подобные зрелища, я не хочу, чтобы ты сломал себе шею у меня на глазах, делай это без моего участия!
          Меня такое заявление и удивило и обрадовало, появилась надежда на благосклонность.
                - Ты закончил свои трюки?
                - Да, тренер меня отпустил, я свободен.
                - Тогда пошли, проводишь меня!
                - Может быть, в кино сходим?
                - Иди, одевайся, любитель кино! Пойдём, там посмотрим.
           Это был наш первый разговор наедине и с интонациями благосклонности с её стороны, Я был на 7 небе. Впервые мы с ней вдвоём пошли в кино, без компаньонов из нашей группы. После сеанса,  я впервые провожал её до дому, на Каляевскую, 33. Я тогда ещё не мог подумать, что этот дом, со временем, станет мне родным на долгие годы. Мы были в кинотеатре «Москва», на площади Мояковского, поэтому до её дома пошли пешком. На улице было достаточно морозно, и она пригласила меня к себе домой согреться чаем. Я первый раз попал к ней в дом. Нас встретила полная, очень симпатичная, начинающая седеть, женщина. После объяснений моей спутницы, последовало самое приветливое и доброжелательное приглашение в комнату. Женщина представилась:
                - Я мама Аденьки, Глафира Прокофьевна, милости прошу! Ты развлекай своего кавалера, а я на кухню, приготовлю чай.
                - Слушай, я не знаю твоего настоящего имени, как же тебя зовут на самом деле?
                - Зовут меня Аидой, Лялька это дворовое прозвище, которое перекочевало со мной в техникум. А назвали меня так мои «ненормальные» сёстры, Капа и Лида. После моего рождения они ходили в оперу, на «Аиду» Верди. Пришли домой в восторге, и уговорили маму назвать меня именем главной героини оперы. Вот так, я стала Аидой, а все домашние зовут меня Аденькой, хотя я, став взрослой, очень злилась, мне казалось это какой-то собачьей кличкой, потом привыкла и перестала обращать внимание.
                - А мне кажется, очень хорошее имя, такое торжественное, а ласкательное от него совсем симпатичное, такое ласковое и нежное!
                - И ты, туда же. В техникуме только двое знают моё настоящее имя, Витька Сокол( Соколов) и Толик Бахурин. Ты не вздумай в техникуме при всех ляпнуть «Аденька»!
                - Да, нет, ты что, если ты не хочешь, то конечно нет! Я не любитель трепаться!
                - Это качество хорошее, но не всегда.
            Пока мы разговаривали, Глафира Прокофьевна собрала на стол и стала угощать нас чаем. Пока мы чаевничали, я успел разглядеть комнату. Комната была очень большой, по сравнению с моей, не менее 40 кв. метров, с высоченными потолками и одним большим окном. Впоследствии я узнал всё об этой квартире. Квартира была коммунальная, в ней проживало ещё три семьи, но об этом немного позже. Попив с удовольствием чаю и совсем согревшись и телом и душой, я попрощался и отправился домой. С Каляевской была удобная дорога, до площади Дзержинского ходил троллейбус №3, а там трамвай №27 до Заставы Ильича,  а это уже почти дома. Домой я возвращался в приподнятом настроении, с новыми ощущениями и новыми надеждами. Но до их осуществления оставалось, ещё долгих 4 года! Но я этого тогда не знал.
          
               
        Глава 3. Послевоенная поездка в Мухино с сестрой и её мужем.               

          

           Близилась весна 1947 года, из Мухина начали поступать обнадёживающие известия. Шура писала, что к началу лета они надеются переехать во вновь отстроенную избу. С войны вернулись её братья Иван и Михаил. Сами отстроились ещё в прошлом году, а с весны этого года помогут и им. Лес был заготовлен ещё в прошлом году, да и после немцев много не вывезенного осталось. Скотинка кое-какая есть, огород, опять же, в Угре рыбы много. Так, что приезжай, если ещё есть желание. О чём тут можно было говорить, ностальгия, подавленная во время войны, вернулась ко мне с новой силой. Я как-то поделился своими мыслями о деревне со своей пассией, вообще, рассказал ей всю свою «подноготную», о детстве, о постоянном выезде на лето в деревню, о тамошней природе, о Угре, о моей привязанности к семье моей няни, фактически воспитавшей меня и привившей страстную любовь к природе и всё такое прочее. Но не встретил с её стороны никакого энтузиазма к деревенским прелестям. Я вообще был поднят на смех со своей деревенской идиллией, и мне было заявлено, что отдыхать лучше в санатории в Крыму, а не в дремучей деревне. Я же не мог тогда знать, что через 15 лет, в 1963 году, уже в качестве моей жены, я затащу её в эту «дремучую» деревню и она будет без ума от всех тамошних прелестей. Но об этом тоже попозже.
           А, сейчас, весной 1947 года у меня запарка, весенняя сессия в техникуме, а учиться сейчас мне плохо нельзя, нагрянувшая, как гром с ясного неба любовь, уже вторая, и наверное настоящая, а не детская, по-прежнему спорт и иногда старые друзья. В эту пору своей юности, 18-20 лет,  я спал не более 4-х часов в сутки и каким-то образом умудрялся прекрасно себя чувствовать! Я всё и везде успевал. Всё-таки занятие спортом не пропадали,  видимо, даром. Даже домашние бытовые неурядицы не могли выбить меня из оптимистического состояния духа. После смерти деда, бабка, будучи человеком мало приятным, в отношениях к нам с мамой  совершенно осатанела. Ей же под стать была и её ростовская дочь Глафира со своей не совсем адекватной дочкой Нинкой. Бабка ещё при живом деде подворовывала у нас продукты, тихой сапой, вроде как незаметно. В то время у нас в доме никаких замков ни на чём не было, всё лежало открыто. Мама жаловалась деду, а тот устраивал бабке «вздрючку», упрекая её в том, что у них самих всего вдоволь, а она, такая сякая, лазает по чужим шкафам. Дед или не знал, или делал вид, что не знает о тайной помощи бабки её подмосковной дочери с внучкой Юлькой. Кстати сказать, у нас с ними были очень хорошие отношения. А Юлька относилась ко мне как сестра и была старше меня на 4 года. А тут ещё угораздило Глафиру выйти замуж за пропойцу краснодеревщика. Мастер он, конечно, был классный, но пил недельными запоями, особенно после получения платы за изделие. А после возлияния начинал петь песни, и на всю ночь. При нашей перегородке слышимость была, как-будто её вообще не было. А пел он один и тот же репертуар из одной фразы: «Никто меня не любит, не жалеет, разве я не молод, не красив…». И так всю ночь, пока под утро не уснёт. Так что, одна неделя в месяц у нас проходила в ночных бдениях, иногда с участием участкового. В конце концов, и у бабки не выдержали нервы, и она их развела. На наше счастье!
           Сессия заканчивалась, и надо было решать, что делать летом. Фактически для меня вопрос был решённый. Мухино уже давно манило меня к себе, всеми мыслями я был уже там. Про мои намерения узнала моя старшая двоюродная сестра Томара. Она, как раз недавно вышла замуж, и решила устроить что-то вроде свадебного путешествия. Тем более я иного раз, встречаясь с ней, рассказывал ей про своё житьё-бытьё в Мухине ещё в довоенное время. Решили ехать втроём. Списались с деревней, получили доброжелательное согласие, и предупреждение, что на этот раз подводы нет и встречать нас никто не приедет. И как всегда, стандартная просьба, привести селёдки, для деревенских это самое большое лакомство, что-то вроде пирожных для горожан. Я о своём намерении ехать в деревню сообщил Аиде, на что получил бескомпромиссное и решительное заключение: «Ну и дурак!». С этим «титулом» я и отправился в деревню.
          Дорога знакомая, от Москвы до Вязьмы, там пересадка на  местный «экспресс» на Тёмкино. Станция Исаково, до которой мы обычно доезжали и сходили, расположена примерно посредине, между Вязьмой и Тёмкино. Московский поезд приходил в Вязьму где-то часов в 5 утра, а местный, на Тёмкино отправлялся только в восьмом часу утра, поэтому было время посмотреть на город. Практически смотреть было не на что, Вязьма вся сплошь лежала в руинах. Шёл уже третий год после окончания войны, а город жил в землянках. Вокзальное здание было тоже временное, вроде деревянного барака. Впечатление удручающее. Раннее утро, народ ещё спит по землянкам, кругом руины, на месте разрушенных домов частного сектора, кое-где торчат печные трубы, полное впечатление мёртвого города, только на некоторых разрушенных подворьях бродят неприкаянные собаки. Томка с Колей, со своим мужем, остались в вокзальном бараке, а я пошёл посмотреть на то, что осталось от довоенной Вязьмы. По одной из бывших привокзальных улиц углубился в разрушенный квартал метров на 100, Вдруг, откуда не возьмись, появляется молодая цыганка, наверное, мне ровесница, и, как обычно, на свой манер, певучим голосом:
                - Куда торопишься, красавчик, голубь голубоглазый, подожди, давай погадаю,  скажу, что ждёт тебя!
                - Тебе лет-то сколько, гадальщица, и откуда ты взялась?
                - А ты, голубь, не важничай, садись вот рядом, дай руку, всё расскажу тебе!
                - А у меня денег нет, тебе за гадание заплатить нечем.
                - Я знаю, что денег у тебя нет, я и без денег погадаю, больно хорош ты парень!
                - Ну ладно, потренируйся на мне, а то, ведь, в этой пустыне гадать-то всё равно некому.
                - Да, большое горе пережила Россия, но люди остались, а раз люди остались, значит и город опять будет.
                - Так что же ждёт меня в моей жизни?
                - Не торопись. Жизнь твоя будет не простая, из-за твоего характера, вспыльчив ты не в меру. Но Господь не обидит тебя, богатым не будешь, но жить будешь безбедно. Женишься на любимой женщине, она старше тебя будет, но тебе такая и нужна. Жить будете счастливо, но детей у вас не будет, так, видимо, Господу угодно. Жену похоронишь, а сам долго жить будешь, одиноким. Второй раз жениться не захочешь, жену сильно любить будешь. Больше ничего не скажу тебе, и этого хватит.
                - Интересно рассказываешь, красавица, да только никто знать не может про то, что нас ждёт в будущем.
                - Когда-нибудь, может, и вспомнишь нашу встречу, тогда и решишь, можно знать своё будущее или нет.
                - Ладно, спасибо за гадание, какое бы оно не было, поживём, увидим, счастья тебе, красавица! А мне пора, скоро наш «экспресс» подадут.
                - На Тёмкино? Будь и ты счастлив, голубь, прощай!
           Расставшись с молодой цыганкой, я отправился к своим на вокзал, до отхода поезда оставалось не более получаса. Действительно, через полчаса подошёл состав на Тёмкино, с теми же самыми вагонами, которые были мне знакомы ещё по довоенному времени. Мы погрузились и через некоторое время поезд тронулся. В душе у меня всё ликовало. Господи, я опять еду в любезное моему сердцу Мухино! Как там, что я там увижу, что изменилось, кто из ребят на месте, какая сейчас Тётя Нюня, сильно ли изменилась, какая изба, хватит ли нам всем места? Пережив тяжёлое время войны, многому по жизни научившись и став практически самостоятельным человеком, я действительно не по-детски был озабочен всеми этими вопросами. Глядя в окно вагона, на проплывавшие мимо пейзажи, знакомые с детства, мне было одновременно радостно и грустно, всё кругом было до боли знакомое и родное. В таком состоянии я со своими спутниками доехал до Исакова. Выйдя из вагона и оглядевшись, на меня опять накатились детские воспоминания. Тоже станционное сооружение, те же ракиты, та же коновязь, мне показалось, что я вспомнил тот же довоенный запах. Запах дорожной пыли, свежего сена, конского навоза, паровозной гари и запах недалеко пасущегося стада. Всё это показалось мне таким знакомым и родным, что я вынужден был отойти в сторону и отвернуться, чтобы никто не видел моих мокрых глаз. Пришёл я в себя только после вопроса Томки:
                -  Славик! Ты дорогу не забыл, ты точно знаешь, куда нам идти?
                - Пешком я здесь никогда не ходил, но не заблудимся, главное знать направление, по дороге будет несколько деревень, заблудиться не дадут, да и молочка можно будет попить, дорога-то длинная.
                - А сколько до деревни километров?
                - А кто их мерил, до войны мужики говорили, что вроде бы 12 вёрст, думаю, что за прошедшее время дорога не изменилась.
                - Это что же, 12 километров, и по такой жаре, может быть лошадь нанять?
                - А ты что, где-нибудь лошадь видишь, здесь сейчас даже пашут на коровах. Так, что, кончаем трепаться и пошли потихоньку.
           Мои дачники как-то сникли, но безропотно разобрали поклажу, и мы тронулись в путь. Я, смотря на их не совсем бодрое состояние, взял себе самый тяжёлый чемодан, рюкзаки в то время, к сожалению, не были ещё в обиходе. Дорогу я конечно помнил, на нашем пути должно быть 3 деревни, если, конечно, они уцелели во время войны. А самое главное, от Исакова нужно было идти прямо на Юг, Угру пройти и обойти не возможно. День,  действительно выдался жаркий, на небе ни одного облачка. Я уже упоминал, что левый берег Угры глинистый и во время длительных дождей дороги практически не проходимы. Немцы во время войны, все главные просёлочные дороги, те, которые соединяли деревни, выстлали лежнёвкой. Лес заготавливали на правом берегу Угры, где росли сплошные сосновые леса. Всё это делалось, конечно, силами местного населения. Ширина лежнёвки была около 4-х метров, Работа, конечно, проделана была огромная. Но, поскольку дорога  делалась на время, без должного инженерного обеспечения, без подсыпки и кюветов, то она быстро пришла в полную негодность. Сооружалась она, где-то весной 1942 года, а летом 1947 года по ней не только ездить, по ней пешком ходить было невозможно. Частично она разбиралась местным населением для личных нужд, в том числе и для строительства, частично была просто утоплена на заболоченных участках. Таким образом, идти нам пришлось не по грунтовой просёлочной дороге, а тропами проторенными местным населением вдоль этих дорог. У меня в памяти, ещё с довоенных лет, хорошо отложились в голове четыре деревни, через которые мы обычно проезжали: Лукино, фактически окраина Исакова, Пушкино, Сомово, Красино, и сразу после Красина, Антипино, а это уже напротив Мухина. Теперь есть возможность измерить все эти расстояния, что я и сделал. И получилось следующее. По прямой от ст. Исакова до Антипина-9,5 км. А если по дорогам, от деревни до деревни, то получается-12,5 км. Так, что мужики были правы, говоря о 12 верстах.
           Через 3 часа дотащились мы до Антипина, и перед нами засверкала Угра. Прошли через деревню под любопытными взглядами деревенских, поздоровались со встречными, получили доброжелательные ответы на приветствия, вышли на самое высокое место на берегу и присели перевести дух. Томка с Колей сидят, обмениваются первыми впечатлениями от увиденного, открывшегося почти с высоты птичьего полёта, широкопанорамного пейзажа и обмениваются восторженными репликами. А я всматриваюсь в противоположный берег и пытаюсь отыскать новую избу своих друзей. Кричать с такой высоты, а высота берега в этом месте была не менее 50-ти метров, было бесполезно, нужно было спускаться к воде. Начали спуск по дороге, о которой я уже упоминал, она спускается полого вдоль берегового склона и только в самом начале имеет весьма крутое начало. Вышли на берег Угры, как раз у самой тони, самого глубокого места в русле Угры, видимо за счёт впадения в этом месте левобережного притока Угры, р. Жежала. Поскольку, противоположный берег тоже довольно крутой и высокий, около 10 метров, то деревню с антипинского берега практически не видно. Мои спутники оба смотрят на меня, как на «Ивана Сусанина», я молчу, немая сцена. Наконец Томка не выдерживает:
                - Ну и что дальше, как мы попадём на ту сторону?
                - Сейчас в орлянку разыграем, кому плыть на ту сторону за лодкой!
                - Славик, ты, что, серьёзно или издеваешься? Здесь глубоко?
                - Это самое глубокое место на реке, у берега метров 5?
                - С ума сойти, а другого места нет что ли?
                - Есть, «Косой  Брод», километра два вверх по течению, но по берегу дороги нет, надо опять подыматься в Антипино и верхом идти до брода.
                - Господи! У меня больше сил нет, никуда идти. А почему мы туда сразу не пошли?
                - Я хотел, чтобы вы полюбовались панорамой с высоты антипинского берега, такого случая больше может и не быть!
                - Славка, чёрт, ты издеваешься над нами?
                - Да не переживай ты так серьёзно, сейчас я что-нибудь придумаю!
           Я понял, что эту комедию пора заканчивать, иначе сестричка разревётся, а для начала путешествия это ни к чему. Пока они с Колей отвлеклись на обсуждение этой проблемы, я незаметно отошёл за соседние кусты, разделся до трусов и сиганул в реку. Когда я вынырнул из воды, метрах в 6 от берега, то услышал Томаркины вопли, но разобрать ничего не мог из-за шума воды. Я очень хорошо знал реку, и проплыв метров 15, встал на ноги, вода была мне по грудь, я присел на дно, сильно оттолкнулся ногами и проплыл ещё метров 10, почувствовав под руками песок. Я встал на ноги и пошёл к берегу. Выйдя на берег, я помахал Томке с Колей и крикнул:
                - Я же сказал, что что-нибудь придумаю!
           Я бегом взобрался на вершину берега и увидел, что навстречу мне идёт, улыбающаяся женщина. Это была моя Шурочка! Мы встретились с ней, как самые близкие родные люди! Нас кто-то видел, когда мы спускались от Антипина к реке. А поскольку такие события здесь большая редкость, сразу догадались, что это москвичи к Тёте Нюне. Ну и естественно, сразу же сообщили эту новость всей деревне и моим тоже. На берегу, где я вышел из реки, собралась, чуть ли не вся деревня. Начались приветствия, удивлённые охи и ахи по поводу моего роста, взаимные вопросы и ответы, и я чуть не забыл про своих родственников на другом берегу. Я попросил Шуру организовать их доставку на наш берег, что с большой охотой было сделано кем-то из ребят. Наконец-то мы все в сборе и можно идти домой, к тёте Нюне.
           Подойдя к избе, я увидел, улыбающуюся и плачущую милую тётю Нюню, Настю, раньше нас приехавшую в деревню и Шуриных ребят, Юрку, с которым мы уже были знакомы до войны, и Славку, моего тёзку, родившегося перед самой войной при кратковременном пребывании Шуры в Москве осенью 1940 года. Когда, в 1941 году я драпал из Мухина, ему было несколько месяцев от роду.
            На первый, поверхностный, взгляд, в деревне не очень-то что и изменилось, если не считать, что все избы из свежего леса, вновь срубленные. Избы рубили на прежних, обжитых местах. Только наши срубили не пятистенку, как до войны, а обычную, на одну горницу, с сенями и пристроенным хлевом. Сени, правда, были просторные, в расчёте на 2-3 спальных места. И то, это нужно было только на лето, а зимой тётя Нюня оставалась одна, Шура с Настей уезжали в Москву, у обеих работа, да и Юрке в школу ходить надо. Так что за лето, мы всем скопом должны были подготовить тётю Нюню к зимовке: заготовить дров на всю зиму, насобирать вместе с ней грибков, посушить да посолить, капусты наквасить, огурчиков посолить, постараться успеть картошку выкопать и убрать в подпол. Единственной проблемой была картошка, если при нас с Шурой не удавалось управиться, то до средины сентября оставалась Настя, в её артели с работой было не так строго.
           На следующий день по приезде в Мухино, я устроил Томке с Колей «краеведческую» экскурсию, показав им главным образом реку. Самое главное для них это места для загорания. Поскольку деревенский народ этой глупостью не занимался, я им показал в каком месте и как переходить на остров, где были уютные местечки для загорания, скрытые от посторонних глаз. Остров находился своей серединой напротив нашей избы, длина его была около 100 метров, а ширина от 10 до 40. Над рекой возвышался метра на два, с прекрасным крупным кремниево-кварцевым песком, настолько чистым, что если его сыпать в стакан с водой, то он не образовывал мути. Это качество он приобретал за счёт ежегодного затопления и промывки полыми водами. Весь остров был поросший ивовым кустарником, с защищёнными от ветра уютными полянками. Из-за острова течение реки в этом месте сужалось практически вдвое, а течение бело настолько сильным, что при вхождении в воду по пояс, идти против течения было невозможно. А если зайти в воду по грудь, то вода сносила моментально, и, переплывая на остров у его средины, выходить на берег приходилось в самом конце острова. Левобережная протока была мелководной, со слабым течением и вся поросшая водорослями. А самое отличное место для купания было в начале острова, там, где в Угру впадало Жежало. Кстати, в этом же месте был и брод с нашего берега на Базулинский. Этим бродом постоянно пользовалось местное население, если нужно было сходить в Кикино, которое было в 3-х километрах от берега реки. Где я до войны чуть не отдал Богу душу.
          Пристроив своих «дачников» для плодотворного отдыха я занялся своими делами. Первое с чем я столкнулся, это полное отсутствие моих довоенных знакомых ребят. Некоторые выросли и переехали, кто в Вязьму, кто в Тёмкино, некоторые были отправлены немцами в Германию, и до сего времени не вернулись, О моём любимце Жене не было ни «слуху ни духу». В деревне был только один парень, на год или два моложе меня, по довоенному времени я его и не помнил. Пришлось управляться или одному, или с Шуриным Юркой, ему уже было лет 12-13. Вполне сходил за компаньона по рыбалке или для походов в лес. Первым же делом для меня, было проверка моих грибных мест, ещё довоенных. Первый раз я пошёл один, чтобы проверить свою память. Пошёл я старой своей дорогой, вдоль Угры, до южной околицы деревни до поворота на Берёзовое болото. Подойдя к Берёзовому болоту, сразу почувствовал, какое-то изменение местного пейзажа. А изменением этим оказалось, что почти за шесть лет моего отсутствия вся правая часть луга, где до войны был колхозный выпас, заросла молодым сосновиком, вот тебе раз! Произошло это видимо из-за отсутствия регулярного выпаса скота. Да и какой же во время войны скот! Вместо луговой травы под сосёнками уже появился белый мох, быстро Природа устраивает симбиотические преобразования. Прошёл дальше, зашёл на ключ, думаю, цел или пропал. Цел родимый, журчит потихоньку, по-прежнему, да уж пить-то из тебя голубчик, почти некому! Вошёл в знакомый дремучий лес, через который в 1941 году мы с комаровской девчонкой ночью шли в Мухино. Вспомнилось всё с такой ясностью, как будто это было вчера, и как-то грустно стало. Дорога эта шла на Камаровку, но мне уже сказали, что деревни этой давно нет, её немцы сожгли сразу, как только пришли. Я когда собирался в свой первый обход подошёл к тёте Нюне и сказал ей об этом:
                - Тёть Нюнь, хочу сходить проверить наши с тобой места, как думаешь, ведь средина июля, должны колосовики быть, ты давно в лесу была?
                - Славунька, милый, сходи, сходи, голубчик, я-то только раз в этом годе, в мае кажись, за сморчками сбегала, и всё, больше некогда, да и ноги уж не те, а ты сходи, может на жарёху и принесёшь! А места-то помнишь ли, там ведь теперь на месте-то Камаровки, всё лесом молодым заросло. Да и поля некоторые тоже поросли березняком, в этих-то молодых лесах, в прошлом-то годе, берёзовиков, да красненьких было хоть косой коси. Лукошко-то возьми, може чего и принесёшь? Ну, ступай с Богом, да не заплутай ненароком!
             - Да не заплутаю, память у меня на места хорошая!
           Не доходя Камаровки, я свернул в лес на берегу Угры, где по склону тянется сосновый бор с игольчатой подстилкой и без подлеска, видно всё, как на паркете. В этом бору всегда были настоящие классические боровики, стоило только присесть на корточки и всё видно вокруг на расстоянии 50 метров. В таком лесу, хочется встать на колени и прославлять Отца Небесного, нашего Создателя за подаренную нам, недостойным, божественную красоту и благодать. В такие мгновения хочется одновременно, и смеяться и плакать. Наверное, это и есть настоящее счастье, но мы этого часто не понимаем и не ценим, а принимаем, как сиюминутную, ничем не объяснимую вспышку радости и хорошего настроения, совершенно не задумываясь над её Источником. В таком лесном храме шаги становятся приглушёнными,  а речь тихая и сокровенная. Я глубоко убеждён, что если человек за всю свою жизнь не испытал ничего подобного, это несчастный человек. Все эти откровения могут оказаться современному читателю наивными и несерьёзными с позиции, почти 80-ти летнего человека, так ярко и свежо описывающего свои переживания 70-60-ти летней давности. Но это так. И я благодарен Господу за то, что, несмотря на такой преклонный возраст, Он даровал мне способность так видеть, так чувствовать и так переживать, как это было в то далёкое детство и юность. Я уже в своём вступительном слове поведал читателю, что писать буду не роман, не повесть и не мемуары. Я пока сам не могу определить жанр этого произведения, но я больше всего склоняюсь к очень удачному названию моего дальнего родственника Н.И Кареева, известного русского историка, написавшего книгу под названием «Прожитое и пережитое». Мне кажется, что такое название идеально передаёт содержание и настроение написанного, и, ещё не написанного. Но я опять отклонился от темы в сторону философских рассуждений. Да это, видимо, и неизбежно, поскольку такие мысли не могли родиться в моей полудетской голове в то далёкое время. А потерять эти мысли нельзя, они должны быть сохранены, может быть, они и найдут какой-то отзвук в чьей-то душе. Дай-то Бог!
           И, действительно, стоило мне войти в этот, знакомый с детства, лес, окунуться в его уютную тишину, как я сразу почувствовал себя довоенным мальчишкой, пришедшим сюда, чтобы встретиться со своими старыми друзьями, с толстыми белыми ножками, тёмно-коричневыми, круто загнутыми к низу, шляпками, упругими и прохладными. И стоят эти «толстячки» небольшими «хороводиками»  по 5-7 штук и дожидаются, когда их соберут и отнесут на потребу людям.
           Обычно, в средине июля, когда появляются «колосовики», а погода стоит жаркая, много грибов оказываются червивыми, из-за большого количества грибных мух. По этой причине, удача сопутствует тому, кто сумел попасть в лес ко времени появления первых свежих грибов, не перестоявшихся. А я, видимо, этот момент упустил, и поэтому пришлось довольствоваться небольшим количеством мелочи, ещё не успевшей пострадать от мух. Выйдя из этого бора, я обнаружил, что бывшее колхозное поле, лежащее за дорогой, ведущей в бывшую Комаровку,  всё поросло молодым березняком с примесью молодых елей. Я знал, что в таких молодых лесах бывает очень много подберёзовиков и берёзовых белых, похожих на боровики, но отличающиеся от них светлой окраской. Я решил попробовать грибного счастья там. И, действительно, первые мои шаги по этому 7-ми летнему лесу принесли ожидаемый результат. Я добавил, к собранным в бору боровикам, ещё и достаточное количество белых и молодых крепких подберёзовиков. Набрав полную кошёлку отличных грибов, я довольный и умиротворённый направился домой.
          Первое моё послевоенное знакомство с лесом состоялось, и я им был доволен. Мои лесные успехи домашними были встречены с восторгом, особенно радовались Томка с Колей, в предвкушении немедленного завтрешняго похода за грибами. Я возражать не стал, но предупредил, что мухи не дремлют и своё коварное дело делают. Сошлись на общем мнении, что главное, это пообщаться с лесом, с таким лесом, которого они ещё не видели.
           Так проходили дни нашего отдыха, перемежаясь походами в лес за грибами, потом за малиной, с рыбалкой и купанием в реке. Погода нас баловала, было тепло и солнечно, иногда проходили короткие грозовые дожди, но это не портило нам настроение, а, пожалуй, наоборот, несколько разнообразило наши впечатления. Я уже писал, какие грозы бывали в Мухине, послевоенные ничем не были хуже. Видимо сам ландшафт и рельеф этого места, где Угра делает крутую излучину, с впадающей в самую её вершину рекой Жежало и довольно высокими берегами, создавали благоприятные условия для «притягивания» в это место очень сильных гроз. Мне приходилось наблюдать грозы в разных широтах и ландшафтных условиях нашей страны, и везде они разные, но всегда угрожающе величественны и прекрасны! Я очень люблю грозу и с удовольствием наблюдаю за этим величественным проявлением Природы. Однажды, будучи на Дальнем Востоке, на реке Даубихе меня застала гроза. Огромная иссеня чёрная туча неожиданно появилась из-за леса противоположного берега, а река не широкая, метров 50, и поэтому бежать и укрываться было уже поздно, да и не куда. Вода из тучи обвалилась, как будто кто-то сразу открыл заслонку. Я сидел под ветвистым Амурским бархатом(пробковое дерево Приморского края), накрылся с головой офицерской непромокаемой накидкой и наблюдал это неистовство природы. Мне удалось наблюдать очень интересное и, видимо, редкое явление. Шаровые молнии перелетали через реку с берега на берег, как теннисные мячики. Они и размером были немного больше теннисных мячиков. Продолжалась эта «игра» минут 10-12, потом туча так же внезапно ушла в сторону и дождь мгновенно прекратился. Я потом расспрашивал местных жителей, что это было? Точно ответить на мой вопрос они не могли, но подтвердили, что в августе месяце, во время муссонных дождей, такие грозы не редкость и шаровые молнии тоже.
           Мои родственники проводили время в режиме подлинных «курортников», река, пляж, недалёкие прогулки в лес, благо, что он начинался сразу за огородами. Они тоже были не против, сходить за грибами, за ягодами, но все эти занятия требовали довольно длительных переходов. В отличие от меня они предпочитали более спокойное времяпрепровождение. А я, с самого раннего детства, любил «путешествовать». Помню, как ещё в конце войны, в году 44-45, по моей инициативе, мы с дворовыми ребятами, обследовали все  ближайшее Подмосковье: Текстильщики, Люблино, Новогиреево, добрались даже до ст. Чёрное по Горьковской железной дороге. На ст. Москворечье и Царицино мы ездили на рыбалку. На Москворечье мы, в прибрежной полосе Москвареки, ловили корзинками золотистых карасей, а в Царицинских прудах ловили тритонов, которые водятся только в очень чистой воде. А у плотины Люблинского пруда, выложенной в то время диким камнем, я лично ловил руками раков. Можете себе представить экологию московских и подмосковных водоёмов того времени, если в нижнем течении Москвареки водились золотистые караси, а в Люблинском пруду, рядом с которым я теперь живу, ловились раки! Меня постоянно тянуло в какие-нибудь новые, ещё не ведомые мне места. До 15-16 лет, я практически ничего не читал , кроме учебников. Перед войной, мама пыталась записать меня в нашу районную библиотеку, помоему им. Чуковского, меня вели туда чуть ли не связанного, так я сопротивлялся приобщению меня к главному источнику знаний, литературе. Я объясняю это только тем, что моя школьная учительница по литературе и русскому языку и одновременно классная руководительница своим неоправданным неприязненным отношением ко мне и занудством, не только не смогла привить мне любовь к книге, а наоборот, добилась моего полного отвращения к этому занятию. Бог ей судья! Любовь к книге привил мне мой школьный друг Слава Буторов, но это уже случилось после войны, году в 45-46. Мы с ним каждый выходной посвящали походам по книжным магазинам. Начинали обычно с Тулинской и доходили пешком до Кузнецкого моста. За два, с небольшим, года у меня собралась приличная, по тем временам, своя библиотека. В то время шло первое послевоенное издание избранных произведений русских и западных классиков в большом формате, твёрдых переплётах на прекрасной мелованной бумаге, Магазин был на Земляном валу, недалеко от Курского вокзала. Это был даже не магазин, а большой киоск в вестибюле какого-то здания, киоскёрша уже знала мои пристрастия и оставляла эти издания специально для меня. Я полюбил и сами книги, к которым, как и Славка Буторов, относился с нежным трепетом и читать стал буквально «запоем», став, прямо-таки «книгоголиком». Конечно же, моими любимыми авторами в то время были: Жуль Верн, Джек Лондон, Майн Рид, Фенимор Купер. Их я мог перечитывать по нескольку раз. С тех пор я начал читать регулярно и основательно. Эта тема может увести меня очень далеко, отложим её до следующих эпизодов, а сейчас пора вернуться в Мухино, поскольку там не всё ещё закончено.
           Основными моими компаньонами по рыбалке были Шурин Юрка и Толик Злобин, сын старосты при немцах. Но сельчане относились к нему весьма лояльно, поскольку при немцах он, по отношению к своим, вёл себя вполне прилично. Толик этот был не очень развит. Он был на два года моложе меня, следовательно, он перед войной успел окончить два класса, война выпадала полностью, в 48 году весной окончил толи 5-й, толи 6-й класс. Но природа умом его не обидела, и парень он был довольно сообразительный. Прекрасно разбирался в повадках рыбы, птиц и прочей живности и мог рассказать много интересного из жизни живой природы. Общаться с ним было интересно. Впервые, за всю мою рыбацкую практику, он организовал ночную рыбалку с подсветкой и острогой. Занятие это исключительно увлекательное, но требует определённой сноровки и совершенно прозрачной воды. Я уже упоминал, что по Угре ходят только на плоскодонках с шестами, из-за сильного течения. Эта ночная охота на рыбу, обычно осуществляется вдвоём. На носу лодки крепятся, заранее приготовленные «смоляки», лучше всего корни от старых сосновых пней, которые содержат много смолы. Один человек стоит на носу лодки с острогой, а второй, на корме с шестом и выполняет команды «острожника», подаваемые рукой. Лучше всего, во время такой рыбалки, спускаться вниз по течению, в этом случае лодка идёт практически бесшумно. При свете смоляка рыбу видно на любой глубине. Острогу «острожник» держит постоянно погруженной в воду, в готовности нанести удар. Острожат, обычно, только крупную рыбу. Ночью рыба стоит спокойно в определённых местах водоёма, которые нужно хорошо знать, от этого зависит успех рыбалки. Толик знал Угру, как свою хату, на 3 километра вниз и вверх по течению. Можно острожить и в светлое время, без подсветки, но для этого надо выходить на реку с восходом солнца, тогда горящие смоляки заменяет восходящее солнце. И ещё одно непременное условие, полное отсутствие ветра, но это больше относится к утренней рыбалке.
          И ещё один интересный и увлекательный способ ловли голавлей на стрежне реки между нашим берегом и островом, почти в самом его начале. Голавль рыба очень сторожкая, с берега её практически поймать невозможно, нужно обязательно ловить взабродку. Как раз напротив нашей избы, был самый крутой и высокий берег. Коля с Томкой привезли с собой из Москвы 12-ти кратный бинокль. Так я приспособил его для высматривания мест кормёжки голавлей на быстрине. Самым излюбленным их местом кормёжки было как раз то место, где после плёса река начинала резко сужаться и возрастала скорость течения. Мне с высокого берега было прекрасно видно, как эти килограммовые красавцы, поблескивая серебристыми боками и работая красными плавниками и хвостом, слегка покачиваясь из стороны в сторону от сильного турбулентного потока воды, входящего в узкую горловину, почти стоят на одном месте у самой поверхности воды, высматривая добычу. А добычи этой с плёса наносило достаточно много: и упавшие в воду бабочки, стрекозы, кузнечики и прочая мелочь. На этой рыбалке мне помощником и компаньоном был Юрка. Пока он на деревенском лугу ловил больших кузнечиков «кобылок», что-то вроде саранчи, я в бинокль изучал поведение стаи голавлей, будущей моей добычи.
           В те времена, в охотничьих магазинах  Москвы, придавались специальные лески для ловли нахлыстом. Это 10-ти метровая, плетёная леска в виде кнута, вначале имеет толстое сечение, а к концу всё тоньше и тоньше. Такую леску легко забрасывать на большое расстояние. На расстояние одного метра от крючка я прикреплял лёгкий поплавок из гусиного пера, грузило отсутствовало, наживка шла почти по поверхности воды, где её и поджидал голавль. Если наживка не была схвачена, то я пропускал её мимо себя и только потом, осторожно, без всплесков, перебрасывал в нужное место. А место это указывал мне Юрка, сидящий на берегу с биноклем и следящий за поведением стаи голавлей. Как артиллерийский корректировщик. Ему в бинокль было хорошо видны и рыба, и наживка, и когда голавль устремлялся к наживке, он орал как ненормальный, а я грозил ему кулаком. Я и сам замечал поклёвку по характерному звуку вроде «чвок!» и поплавок быстро уходил в сторону. Это самый ответственный момент лова, вовремя подсечь рыбу! После успешной подсечки, удилище сгибается в дугу, рыба вначале сильно упирается, а потом разгоняется и, делая «свечку» над водой, трясёт отчаянно головой, стремясь освободиться от крючка. Если этот «фортель» ей не удаётся, то она плюхается обратно в воду и уже спокойно позволяет подвести себя к берегу. В одном месте таким способом можно поймать не более двух экземпляров. После этого рыба покидает это место и приходится опять с помощью бинокля отыскивать стаю. Такая рыбалка, с помощью бинокля, возможна только при условиях, схожих с описанными: кристально чистая вода, высокий берег для наблюдения и незначительная ширина реки. Перейдя на другое место, если повезёт, можно поймать ещё пару красавчиков. После этого рыбалка прекращается, и мы с Юркой торжественно идём домой, варить уху или жарить улов. Вся семья довольна и на нас «возлагаются лавры победы».
           Вспоминаются особенные утра, когда тётя Нюня должна была выпекать хлебы. Она из квашни отделяла часть теста и делала каждому по лепёшке и выпекала их на поду ещё не совсем прогоревшей печи. По всей избе распространялся изумительный аромат свежевыпеченных ржаных лепёшек и парного молока. От таких запахов в животе начинались голодные судороги. Всё семейство быстро просыпалось, умывалось и садилось за стол завтракать.
           Примерно в таких ежедневных занятиях проходил наш отпуск, и мы не заметили, как он стал подходить к концу. Всем стало немного грустно от расставания, на целый год! Томка с Колей были очень довольны и радушным приёмом и полученными впечатлениями. Уезжали домой мы в средине августа, уже налегке, всё, что привезли с собой, съели, а одежды было мало, и чемодан был совсем лёгкий.
            Так закончилось моё первое послевоенное посещение Мухина. Я получил новые впечатления уже глазами не ребёнка, а зрелого юноши, восприятия окружающего и увиденного были более яркие и осознанные. Знакомых мне с довоенного времени людей я увидел совсем по-другому, и я почувствовал, что и они на меня смотрят совсем другими глазами, они, общаясь со мной, разговаривают со мной уже не как с ребёнком, а как с взрослым. Все эти новые впечатления и ощущения давали пищу для умственной работы и не только в отношении происходящего в моём узком, личном, семейном окружении, но и заставляли думать о своём будущем, чем я хочу заняться, кем хочу стать. В этом возрасте начинает в полной мере формируется характер, мировоззрение и мироощущение, происходит осознанная оценка жизненных ситуаций, вновь встречаемых людей, вырабатывается жизненная позиция, отношение к окружающему миру, к событиям, происходящим в стране и в мире, т.е., все те качества, которые делают молодого человека личностью. Мы начинаем взрослеть.         



                Глава 4.Завершение учёбы в техникуме и нелёгкая любовь.



           Не миновала эта психологическая перестройка и меня. Третий курс техникума я начал почти взрослым человеком, во всяком случае, мне так казалось. В Москве меня ждала серьезная учёба и любовь.               
           На третьем курсе предметы пошли уже серьёзные: сопромат, теоретическая механика, технология металлов, курсовые проекты по основным техническим дисциплинам, производственная практика по профилирующим дисциплинам. На третьем курсе у нас было две производственных практики. Одна проходила на 2-м Московском часовом заводе, где мы должны были закрепить свои навыки, полученные в механических мастерских техникума по работе на металлообрабатывающих станках и по слесарному делу. На заводе нам предстояло выполнить зачётные задания и получить разряд, сдав зачётное изделие приёмной заводской комиссии. Станки предлагалось выбрать самостоятельно, по желанию: токарный, фрезерный или строгальный. Работа проводилась в два этапа: 10 дней овладения техникой работы на выбранном станке по изготовлению несложных деталей для тренировки и 4 дня, на изготовление  более сложного зачётного изделия.
           По слесарной практике, как правило, предлагалось изготовить молоток из кованой заготовки. Поскольку у нас в техникуме были свои хорошо оборудованные мастерские, то заводская практика была чистой формальностью. Только завод мог выдать официальный документ о присвоении квалификационного разряда, а без присвоения разряда станочника и слесаря студент не мог быть выпущен из техникума с выдачей диплома специалиста. Мне не известно, как и чему сейчас учат в техникумах, и, вообще есть ли таковые, но в то время, всё было весьма серьёзно. В настоящее время в США, 4-х годичный колледж даёт высшее образование и выпускает специалистов со званием «бакалавра». А как я уже упоминал, наш техникум обучал нас по институтской программе, с  некоторым сокращением часов по всей номенклатуре дисциплин. Наше начальство постоянно напоминало нам, что мы получаем, фактически высшее образование и к своему обучению должны относиться очень серьёзно, поскольку на войне погибло до 80% низшего и среднего звена руководителей производства на всех заводах страны. И после окончания техникума некоторые из нас могут попасть на должности инженеров, не только мастеров, но и начальников участков, смен и даже цехов. Когда я, после окончания техникума пришёл на завод, все эти заявления подтвердились полностью на 100%.
           На любовном фронте дела у меня обстояли не просто. Выяснилось, повергшее меня в отчаяние и уныние то обстоятельство, что у Аиды, оказывается, был жених, Женька Данилов, из часовой группы. Они познакомились ещё до объединения техникума с переездом в Верхние Котлы. И жил он где-то недалеко от её дома на Каляевской. Она уже была представлена его семье, как невеста и получила от будущей свекрови в подарок ожерелье из жемчуга. Всё это я узнал от неё самой на Новый год, 31 декабря 1948 года, на студенческом балу в техникуме, после моего первого серьёзного объяснения. Я был в шоке. Всё это объяснение проходило под звуки Аргентинского танго, которое исполнял на аккордеоне мой будущий свояк Борька Файер(Борис Борисович Файерштейн), которого Аида пригласила под видом своего знакомого заработать на этом вечере. Мы с ним были уже хорошо знакомы, и я знал, что это муж её сестры Веры. Аида, видя моё совершенно подавленное состояние, начала, почти с материнской лаской увещевать меня:
                - Славик, миленький, пойми пожалуйста, я на да два года старше тебя, а по паспорту на целых три. Тебе только 18, я знаю, за тобой твои местные  девчонки, которым по 15-16 лет, табуном за тобой ходят, неужели среди них нет подходящей. Да и вообще, жениться тебе ещё рано, техникум закончить надо!
                - Мне никто не нужен, а на возраст мне наплевать, пойдём к зеркалу и посмотрим, ты разницу в возрасте увидишь?
                - Сейчас нет, а пройдут годы, и ты её увидишь и без зеркала.
                - Ты что, Женьку любишь и замуж собралась выходить?
                - Если честно, то не знаю, а замуж пока не собираюсь, надо техникум кончить.
                - Чего ты в нём нашла, на верблюда похож!
                - Не груби, не всем же быть такими красавчиками, как ты. А потом красивые мужья не надёжны, по сторонам смотреть будут.( Смеётся).
                - Тебе смешно, а мне хочется пойти и сказать Женьке, чтобы он отвязался от тебя, а не то у него будут неприятности!
                - А вот этого делать не смей, подерёшься с Женькой, тебя точно из техникума турнут! Тебя же ребята на поруки взяли, ты о них подумал? Давай останемся хорошими друзьями, и успокойся пожалуйста, на мне свет клином не сошёлся! Пойдём танцевать, на нас уже смотрят с улыбками.
           В перерыве между танцами Борис подошёл ко мне и спросил, что произошло, я ему рассказал. Он засмеялся и посоветовал не отступать, а быть настойчивей, женщины это любят, и что Женька ему тоже не нравится. А возраст это не самое главное и, вообще, унывать нет никаких оснований. Я ему поверил, он был на 13 лет старше. Дело в том, что я был уже знаком и с сестрой Аиды, Верой и её мужем Борисом. Они относились ко мне вполне доброжелательно, и я бы сказал, даже с некоторым сочувствием к моему ухаживанию за Аидой. Поэтому реакция Бориса на, рассказанный мной разговор с Аидой, вселил в меня определённую надежду. Так кончилось моё первое объяснение с моей будущей женой!
           Осенью 1948 года, когда мне исполнилось 18 лет, я получил свою первую повестку в военкомат. Но, поскольку я был студентом 3-го курса, мне дали отсрочку на год, т.е., до начала моей учёбы на 4-ом курсе. Почему именно на один год совершенно не понятно, т.к. в военкомате знали, что учиться мне ещё 2 года, до июля 1950 года. Но самое непонятное заключалось в том, что призывник на медкомиссию должен был являться остриженный наголо! По этой идиотской методике призыва в армию, я почти 3 года, до мая 1951 года, ходил наголо остриженный. До первой нулевой стрижки, волосы у меня были почти до плеч и как после крупной завивки. Девчонки меня постоянно донимали вопросами о происхождении моих завитых локонов, подозревая, что я специально делаю завивку. Приходилось демонстрировать свои детские фото разных возрастов и убеждать, что завивку мне сделали мама с папой, поскольку оба были курчавые. Когда я первый раз пришёл стричься наголо, девчонка парикмахер, почти моя ровесница, чуть не со слезами отказалась меня стричь, думая, что я пришёл пошутить. Пришлось показывать повестку из военкомата. За полгода волосы, конечно, отрастали, но уже длинных причёсок я никогда не носил.
           Учёба в техникуме шла своим чередом. Я даже выбился в твёрдые «хорошисты», не без влияния своей пассии, конечно. Наши отношения с ней никаких изменений не претерпели, Я про Женьку больше разговор не заводил, а она тоже молчала. Мы довольно часто встречались, ходили в кино, на концерты и даже в театр, но это только по её инициативе, я театр не любил. Зимой часто ходили на каток, она на коньках стояла плохо, и мне приходилось её фактически учить кататься. Я начал кататься на коньках лет с 5-ти, ещё по довоенным, укатанным снегом, улицам, на коньках, прикрученных к валенкам с помощью верёвок и палки. Катался я только на «гагах», по теперешним понятиям это коньки хоккейные, с прямым лезвием и зазубринами на носках. В ходу были ещё «норвежки», с длинным лезвием, это беговые, и «снегурочки», для фигурного катания. Я всегда, после наших культурных мероприятий или катка, провожал Аиду домой, на Каляевскую. Она часто приглашала меня домой на чай. В этой семье меня уже хорошо знали и встречали приветливо, а Глафира Прокофьевна, моя будущая тёща, с некоторой озабоченностью. Я по молодости и лёгкости характера не придавал этому серьёзного значения.
           Приближалась весна 1949 года, а с ней и экзаменационная сессия. А после экзаменов меня опять, как магнитом потянуло в Мухино. Я поделился своими мыслями и переживаниями с Аидой и опять, как и в прошлый раз, был высмеян за своё пристрастие к «дремучим» местам отдыха. Она опять уезжала в Крым в какой-то санаторий. Только когда я учился уже в военном училище, и она ездила ко мне туда, как невеста, она рассказала мне, почему она каждый год ездила в Крым в санаторий, туберкулёзный. Но успокоила меня, что сейчас всё в порядке, и что ей больше ничего не грозит, все анализы в течение последних 2-х лет отличные. А ёщё позже я узнал, что и у Глафиры Прокофьевны в молодости были очень серьёзные проблемы с легкими. Её вылечил какой-то врач, чуть ли не фельдшер, когда они с Николаем Максимовичем жили на Волге, в начале 20-х годов, в Гражданскую войну. Этот эскулап делал её уколы креозота, чахотка исчезла, но вывалились все зубы. Но насколько я знаю, в последствии, в их семье, таких проблем ни у кого не было.
           Опять я в дорогом моему сердцу Мухине. Всё кругом родное и знакомое. Шурины ребята подросли и повзрослели, теперь они главные мои компаньоны и товарищи по всем нашим мероприятиям. Юрка уже стал неплохим рыболовом и приобщает к этому занятию Славку, младшего брата, моего тёзку. Юрка весь в мать, воплощённая доброта, уравновешенность и отзывчивость. Славка, видимо, пошёл в папеньку, и обликом и характером, резкий, своенравный и задиристый. Но мы с Юркой с ним справлялись, пригрозив отлучить его от всех наших увлекательных занятий. Опять рыбалка, походы в лес за грибами и ягодами, помощь тёте Нюне по хозяйству. Она стала совсем старенькая, и нужно было позаботиться заготовить ей на зиму и дров и сена и на огороде помочь управиться, она теперь зимовала одна, Шура с ребятами и Настя постоянно жили в Москве, а в деревню приезжали только на лето. Она была очень рада моим приездам, я был уже взрослый парень и мог во многом помочь по хозяйству. Время в деревне за увлекательными занятиями пролетает очень быстро, не успеешь оглянуться, как уже пора уезжать. В этот раз расставание было особенно грустным, я чувствовал, что теперь долго не увижу Мухина и  близких мне людей. Моё предчувствие не обмануло меня, в Мухино я попал только через 14 лет! Но в 1963 году Мухина уже не было, после неоднократного «поднятия» сельского хозяйства и связанных с этим процессом мероприятий, не менее половины деревень исчезло с лица российской земли, в это число попало и Мухино. Но об этом немного позже, когда попадём в 1963 год.
           А теперь опять Москва, техникум, Аденька, спорт, но уже в меньших масштабах, и другие повседневные занятия и заботы, которые и составляют нашу жизнь. Не могу не остановиться на одном, весьма существенном, обстоятельстве. Дело в том, что по большинству специальных предметов практически не было учебников. Институт, на базе которого сформировали наш техникум, в начале войны был эвакуирован, а после войны был оставлен по месту пребывания в период эвакуации. Вся его учебно-материльная и методическая база осталась с ним, вернулись только преподаватели, и то не все. Это нам рассказали наши преподаватели в связи с тем, чтобы сориентировать нас на ведении подробных конспектов по их дисциплинам. Фактически мы писали конспекты под диктовку преподавателей. Прекрасно это получалось у преподавателя по предмету «сопротивление материалов» (сопромат), Французова ( имя и отчество не помню). Он сначала писал на доске формулы и делал графические изображения с подробным объяснением всего изображённого, а затем, в тезисной форме, под диктовку, давал возможность записать основные положения и выводы. Диктовал так, что мы, иногда не сговариваясь, просили прервать изложение, чтобы размять руки. Писали мы буквально до судорог в руках. Но он был отставной моряк и особенно расслабляться нам не давал. Примерно по такой же методе проходили и остальные лекции. Но особенно нас истязала дама, читавшая нам «учёт и калькуляцию». По её словам, кроме наших конспектов, по её предмету, мы не найдём ни строчки ни в одном другом источнике. Она, фактически диктовала нам весь курс без купюр. Это были не лекции, а просто Божье наказание. Мы писали, буквально до потери сознания. В нашей группе был парень, Мишка Хорошев, довольно пожилой, по моим представлениям, лет 27-28. Он владел стенографией и ему, как теперь выражаются, всё это было «до фени», он только посмеивался над нами. Тогда я придумал свою собственную скоропись, а чтобы не забыть свои «иероглифы», написал целую «азбуку» этих знаков и постоянно её пополнял. Как-то Аида, пропустив одну такую лекцию, попросила у меня конспект, чтобы списать пропущенное. В это время в Москве была Вера, и они вдвоём пытались разобрать мою писанину, ничего не вышло, не поняли ни слова. Обычно, я после таких лекций, делал вставки нормальных слов на месте значков. А Аиде, я отдал конспект не правленый, я просто забыл это сделать или времени не было. На другой день, по приходе в техникум и встретив меня, принялась меня отчитывать:
                - Ты что, решил поиздеваться над нами, что это за галиматья такая, ты сам-то хоть слово там понимаешь?
                - Извини, над кем это над вами, ты что, себя на Вы называешь, как цари?
                - Не паясничай, Вера приехала, мы вдвоём сидели весь вечер, ни черта не поняли. Как ты сам-то потом читаешь?
                - Извини, я забыл сделать расшифровку и вместо моих значков вставить слова.
                - Что, у Мишки Хорошева научился?
                - Да нет, сам изобрёл, я сейчас исправлю, а потом возьмёшь, и всё понятно будет.
                - Ладно, иди, изобретатель, исправляй быстрей!
           Так, незаметно закончилось первое полугодие учебного 1949 года. Начинался последний семестр нашего обучения. Помимо лекций и практических занятий нам предстояла преддипломная практика и дипломная работа, госэкзаменов у нас не было. Преддипломную практику наша группа проходила на одном из крупнейших заводов Москвы, Московском инструментальном заводе «Фрезер». Перед началом практики нам выдали темы дипломных рабат. Мне досталась тема: « Поточная линия по производству метчиков Брикса», а в дополнение, приспособление для горизонтально-фрезерного станка «Делительная головка». В объём дипломной работы входило: технологическая карта изготовления изделия, схема расстановки станочного оборудования на поточной линии, расчёт времени на изготовление изделия, производительность линии, калькуляция и себестоимость изделия, применяемые инструменты и приспособления при изготовлении изделия и многое другое, что уже сейчас не могу вспомнить. Кроме этого надо было выполнить чертёж, заданного заданием приспособлением, в общем виде и деталировку основных его деталей. Короче говоря, как впоследствии оказалось, мой проект разместился на 9-ти листах ватмана формата А нулевое. Технологическая карта включала в себя очень много текстового материала и его надо выполнять чертёжным шрифтом. Это полтора месяца не разгибаясь, без отдыха и развлечений. Кстати сказать, подпись, которую ставлю на документах уже в течении 60-ти лет, как раз из того времени, времени моей практики на «Фрезере». В цеху, в котором я проводил свою практику, была симпатичная нормировщица Зоя. Как-то, я зашёл к ней в «аквариум», так называли стеклянную конторку в средине цеха, где помещались нормировочная группа, мастера участков и начальник цеха. Требовалось подписать какой-то документ. Подхожу к Зое, спрашиваю:
                - Где я тут должен оставить свой автограф, на память потомкам?
                - И не для потомков, а для цехового начальства, инструкция по технике безопасности. Вот здесь распишись.
                - Так я не планирую тут у вас калечиться!
                - Славочка, кончай трепаться, а делай, что говорят!
                - Ладно, давай твою инструкцию.
           Я взял инструкцию, и подписал её не глядя.            
                - Ты что, миленький, и когда начальником цеха станешь бумажки не глядя будешь подписывать? Господи! А что это за загогулина, ты что, так расписываешься, и тебе не стыдно?! Ты же будущий начальник, такая роспись это просто позор!
                - А какая разница, главное чтобы всегда одинаково.
                - Нет, дорогой, так дело не пойдёт. Вот смотри, какая у тебя должна быть подпись.
           И подаёт мне листок бумаги с моей новой подписью. Вот этой самой подписи 60 лет! И я сидел у неё в «аквариуме» не менее получаса и тренировался делать новую роспись. Первоначально в этой росписи отчётливо за буквой  «В» прослеживалась буква «К». В течение времени буква «К» трансформировалась в неизвестно что. Вот такова история моего факсимиле. Зоя была ровесница Аиды и очень гордилась, что научила меня красиво, с её точки зрения, расписываться. Ну, а у меня осталась о ней добрая память.
           В это время в наших отношениях с Аидой произошло событие чётко определившие их характер. Во время одной очередной встречи она мне сказала, что Женька Данилов предлагает ей расписаться. Мне сразу на память пришли советы Бориса. Я сделал невозмутимое лицо и спросил:
                - И что ты ему ответила?
                - Ничего не ответила, сказала, чтобы он не говорил глупостей и ушла.
                - А мне это ты зачем говоришь?
                - Сама не знаю!
                - Вот тебе раз, такая взрослая, и не можешь решение принять!
           У меня всегда при себе были, подаренные ею, её фотографии. Я вынул их все из кармана пиджака и подал ей со словами:
             - Можешь считать себя совершенно свободной, а моё ухаживание за тобой шуткой. Прощай!
           Я развернулся и ушёл. На душе было отвратительно. Было такое состояние и ощущение, как будто я кого-то похоронил из близких мне людей. Я поехал домой, но сначала зашёл к Вальке Волнову. Рядом с его сторожкой было две пивных, выбирай любую. Было ещё не поздно, я поделился с ним произошедшим. У Вальки на все случаи жизни было одно лекарство:
                - Надо выпить!
                - Куда пойдём?
                - На угол, к рынку, там свежее пиво, привезли недавно.
                - Пошли, нечего время терять, а то ведь мне завтра на завод.
          Пошли в пивную, благо до неё было метров 20. Взяли по сто пятьдесят водки,  по кружке пива и бутербродов. «Оприходовали» первую порцию и взяли ещё по сто. На душе немного отлегло, и почему-то подумалось, что всё будет хорошо. Пока это состояние не пропало, я пошёл домой и завалился спать. На завод надо было к девяти часам. Ездил я на трамвае №46 до Авиомоторной, а там с платформы «Новая» одну остановку на электричке до платформы «Фрезер». Пока ждал электричку, на платформе увидел киоск, вроде сельпо в собачьей будке. Продавали в таких киосках и бакалейные товары, и мыло, и другую всякую мелочь, была у них и водка. Я подошёл и, не долго думая, попросил налить мне сто грамм и пирожок на закуску. Продавщица смотрит на меня и говорит:
                - Соколик, не рано ли начинаешь.
                - Это не выпивка, а лекарство. И вон, я вижу у вас гвоздика в пакетиках, дайте и её.
           Я еле успел выпить водку, а закусывал уже в электричке. Потом до самого завода жевал гвоздику. В то время для меня сто грамм были, что для слона дробинка. Но меня выдавали глаза своим блеском, но это знали только близкие мне люди. Прошёл на завод без происшествий, обозначил своё присутствие на практике, прогулявшись по цеху и поболтав с рабочими. Потом пошел к Зойке в аквариум, потрепаться. Она меня встретила, как всегда, приветливо, проверила, не забыл ли я свою новую роспись. Потом посмотрела на меня внимательно и говорит:
                - Славочка, а что это у нас запахло, как на кондитерской фабрике, чего это ты наелся, никак гвоздики, а? У нас ведь работяги тоже иногда прибегают к этому средству. Да ты и впрямь косенький слегка, так ли, голубчик?
                - Зоенька не подымай шум, это после вчерашнего, у друга день рожденья справлял.
                - Нет, голубчик, я конечно тебя выдавать не стану, но ты немедленно иди домой, пока начальству на глаза не попался! А в рапортичке я отмечу, что заболел и пошёл к врачу. Давай, чтобы через минуту тебя здесь не было.
                - Ладно, будь по твоему, ты только нашей старосте скажи, что был и ушёл по причине плохого самочувствия. Спасибо тебе!
                - Ладно, сматывайся быстрей, да завтра, чтобы было всё в порядке!
                - До завтра!
            И я быстренько исчез с завода.
           По дороге домой я опять зашёл к Вальке, но его дома не оказалось, было ещё рано и он не вернулся из университета. Дома били только его родители, дядя Петя и тётя Паша. Нинка была на работе. Домой мне идти не хотелось, хотелось побыть с этими добрыми стариками. Они не прочь были иногда немножко промочить горло, и я сказал, что дома мне делать нечего, сейчас принесу пива и подожду Вальку. Они возражать не стали и даже обрадовались. Пока я ходил в соседнюю пивную за пивом, тётя Паша спроворила селёдочку с лучком, а дядя Петя достал из-под кровати «чекушку». Получался полный ожур. Часа через два появился Валька, пришлось опять идти в пивную. Так мы просидели часов до четырёх дня и я наконец отправился домой. Дома я обнаружил маму и, сидящую с ней рядом Аиду. Этого я никак не ожидал. Когда я вошёл они обе посмотрели на меня с иронической укоризной, как на маленького мальчишку, стащившего из буфета банку варенья. Аида спрашивает:
                - Ну и как это всё понимать?
                - Очень просто, мы взрослые и свободные люди и делаем, что нам нравится!
                - А если узнают в техникуме, что же будет?
                - Ничего не будет, выгонят, так быстрее в армию попаду!
                - Надежда Васильевна, и этот оболтус собирается со временем на мне жениться!
                - Так вы тут, что, обо всём уже договорились, без меня!
                - Да нет, пока еще только решаем, как быть с капризным ребёнком!
                - Тогда извините, вы уж решите тут всё до конца, но только без меня!
           Я развернулся и ушёл из дома. Вечером, когда я вернулся домой, мама начала мне выговаривать своё неудовольствие моим поведением. И что я рано забиваю себе голову женитьбой, не устроив свою жизнь, и что я зря морочу голову Аиде, поскольку она старше меня и ничего хорошего из этого не выйдет, и что её родители тоже против нашей связи, и в общем всё о том же, что мне уже было известно. Я, естественно, ответил на это в том духе, что я достаточно взрослый, чтобы самому во всём разобраться, а какая мне нужна жена, так это я решу сам, и прошу на эту тему разговор больше со мной не затевать. Матушка, зная мой характер, сказала, что она в мои дела больше встревать не будет, и что я могу поступать, как мне заблагорассудится. На этом и порешили. И действительно, с этого времени мама больше не вмешивалась в мои дела, поскольку опять занялась поисками спутника жизни.
           На следующий день, приехав на завод, я старался не попадаться Аиде на глаза, да и она тоже, видимо придерживалась такой же тактики. Этот «вооружённый нейтралитет» продолжался около недели. Практика подходила к концу, нужно было писать отчёт по практике с включением в него развернутого плана по выполнению дипломной работы. Работа предстояла большая и серьёзная. Выполнять такую работу с моим теперешним настроением было не совсем комфортно. За день до окончания практики, я пошёл по цеху чтобы попрощаться и поблагодарить рабочих с которыми приходилось тесно общаться во время знакомства с заводом и сбора материала для дипломной работы. Аида, видимо, занималась тем же самым и мы с ней, в одном из проходов, столкнулись нос к носу. Она улыбнулась и спросила:
                - Как дела, капризный ребёнок!
                - Ты опять за своё?
                - Извини, я не хотела тебя обидеть. Мне нужно с тобой поговорить.
                - А разве ты последний раз не всё сказала?
                - Нет, не всё. За последнее время многое изменилось. Завтра выходной, пойдём в Парк Культуры на каток, там и поговорим?
                - Хорошо, пойдём, а в какое время?
                - Позвони мне завтра часов в 12, тогда и договоримся.
                - Хорошо, позвоню. Тогда до завтра?
                - До завтра, маме привет передай. Не улыбайся, я знаю, как она ко мне относится, это её право. А привет всё-таки передай.
           На следующий день мы встретились у входа в Парк Культуры им. Горького, наверное, около 5 часов вечера. Настроение у неё было отличное, она постоянно шутила и смеялась. Меня такое её поведение немного озадачило, с чего бы такое веселье. Я, наоборот, чувствовал себя не совсем весело, но старался виду не подавать, а поддерживать, заданный ею настрой. Пошли в раздевалку, переобулись, вышли на лёд, выехали на набережную. Катающихся было ещё не много, и мы с набережной свернули на какую-то малолюдную аллею, Аида мне и говорит:
                - Вон, скамейка пустая, пойдём, присядем. Подъехали, сели.
                - Ну и о чем же будем говорить?
                - О нас с тобой, тебя устраивает?
                - Это, в каком смысле?
                - В самом прямом, о нашем будущем. Я Женьке сказала, чтобы он на меня больше не рассчитывал, и встречаться мы больше не будем.
                - И какое я ко всему этому имею отношение?
                - Славка! Противный, ты, что до слёз меня хочешь довести, я, что, должна тебе в любви объясниться?! Между прочим, ты сам ещё мне ничего конкретного не сказал ни разу, а всё вокруг, да около!
                - Я тебе не раз уже говорил, что кроме тебя мне никто не нужен, не любя об этом не говорят, тебе это понятно?
                - Понятно! И всё-таки, совсем другое дело, когда молодой человек приходит с цветами, встаёт на одно калено и просит руки и сердца! Здорово!
                - Начиталась дурацких романов. А всё-таки, ты что-то там о нашем будущем говорила, это как понимать?
                - Славик, милый, я ведь тоже не железная – после этих слов она взяла мою голову руками, притянула к себе и поцеловала меня в губы. Первый раз за время нашего знакомства!
            Потом было много других слов, о которых человечество написало миллионы строк и в прозе и в стихах. С этого момента мы считали себя женихом и невестой! Но об это никто не знал, кроме нас двоих. Я был счастлив, даже изнурительная работа над дипломным проектом не казалась такой нудной. 70% диплома, фактически состояло из графической работы. Чертил я хорошо и довольно быстро, но, все равно объём был слишком большой, девять полных листов ватмана. У нас с Аидой был один руководитель дипломных работ, и когда до него дошёл слух, что она моя пассия, он по какой-то непонятной причине, решил устроить мне «подлянку». Уже  в готовых чертежах по поточной линии, он предложил изменить порядок размещения оборудования, за 4 дня до защиты! Надо было переписать 3 листа ватмана технологических карт. Обалдел не только я, но и вся наша группа. А Толик Бахурин с усмешкой по секрету сообщил мне, что это расплата за Аиду. Аида предложила мне свою помощь, но я отказался по той причине, что руководитель мог легко вычислить нас по подчерку, а это уже чревато плохими последствиями. Мне, как проклятому, пришлось почти трое суток без сна и отдыха переделывать три листа из-за дури руководителя работы. На защиту я пришёл, похожий на привидение, бледный и с ввалившимися глазами. На защите выяснилось, что моя работа самая большая по объёму графики, развешивать листы мне помогали ребята из группы под руководством Аиды. Материалом я владел свободно, и защита прошла успешно, меня все поздравляли, а Аида, прикрыв нас листом ватмана, ухитрилась ещё и поцеловать меня в щёку. Всё! Ура! Мучения закончились, техникум позади, все мы молодые специалисты! Теперь нас ждало распределение по предприятиям и, даже, городам. Дело в том, что у нас учились не только москвичи, но и из других городов Подмосковья. Но нас, москвичей, это не волновало, мы знали, что все пойдём на московские заводы.
               

               
                Глава 5. Работа на заводе «Красный Факел». Призыв в армию.               




             Меня назначили на Московский насосный завод «Красный Факел». Завод очень старый, ещё до революции принадлежал какому-то немцу. Располагался в самом центре Москвы на Софийской набережной, напротив Кремля, бок о бок с Английским посольством. Аида попросилась на Экспериментальный завод химического машиностроения ( ЭЗХМ), на нём в своё время начинала работу после института её сестра Вера. Завод располагался почти рядом с её домом, на Новослабодской ул., где-то в районе Вадковского, толи Тихвинского переулков. А теперь нас ждал отпуск до начала работы на наших новых рабочих местах. На фото выпускники ММТ 1950 года: Ладогина Аида Николаевна и Кареев Вячеслав Николаевич. Не помню, по какой причине, в Мухино я в это лето не попал, а она опять умотала в Крым. С 1-го августа я должен был уже приступить к рабате на заводе. Чем занимался весь июль, точно не помню, но могу предположить, что проводил время со своими товарищами по спортшколе. Спортшкольские девчонки ещё не все потеряли с нами связь. Основные летние развлечения это поездки в Люблино на лодочную станцию, или в Парк Культуры им. Горького, на аттракционы или тоже катание на лодках - это днём. А по вечерам кино или танцы,  в основном, в Ждановском Парке Культуры и Отдыха ( ЖПКиО), теперешний Таганский парк. В наше время молодёжь не сидела по «кабакам» и дискотек не было, этих рассадников наркомании и разврата, но веселья было не меньше, но это веселье было здоровое, не одурманенное «дурью» и винными парами.
           Итак, я на заводе, в отделе кадров, с направлением и дипломом. Встретили меня приветливо и направили к главному инженеру завода, Заводоуправление представляло собой 2-х этажный особняк дореволюционной постройки, разместившийся недалеко от проходной. Поднимаюсь на второй этаж, нахожу нужную мне дверь с табличкой главного инженера, Буше Марты Эрнестовны. Захожу в приёмную, передаю документы секретарю, просит подождать и скрывается за дверью кабинета. Хожу по приёмной разглядываю интерьер, обстановка, как в антикварном магазине, видимо, всё осталось от дореволюционного времени, но выглядит всё очень мило. Наверное, всё это импонирует вкусам хозяйки, хозяйки с французской фамилией. Мои умозаключения прерывает секретарь:
           - Пройдите, Марта Эрнестовна вас ждёт.
           Вхожу в просторный и светлый кабинет, останавливаюсь в нескольких шагах от старинного письменного стола. За столом сидит женщина с выразительными чертами лица, с короткой мужской стрижкой и с папиросой в углу рта, что-то пишет. Набираюсь храбрости и представляюсь:
                - Кареев Вячеслав Николаевич, выпускник Московского машиностроительного техникума, назначен на Ваш завод.
                - Здравствуйте, очень приятно, подходите поближе и садитесь.
                - Здравствуйте! Присаживаюсь на краешек кресла, жду. Хозяйка кабинета заканчивает писать, снимает очки, вынимает папиросу изо рта и, улыбаясь, говорит:
                - Вячеслав Николаевич, я познакомилась с вашими документами, Вы совсем неплохо окончили техникум, это похвально, но, к сожалению, у нас нет своего инструментального производства, и Ваше профильное образование здесь применить негде. Я знаю ваш техникум, он готовит хороших специалистов по холодной обработке металлов, и я предложу Вам работу, где потребуются все ваши знания, а не только инструментальное производство. Я направляю Вас в отдел главного механика завода. Этот отдел занимается жизнеобеспечением завода, оснасткой производства основной продукции, модернизацией оборудования и ещё многими интересными вещами. Я написала записку вашему непосредственному начальнику, главному механику завода, он Вас введёт в курс дела и познакомит с заводом. Поздравляю Вас с началом вашей трудовой деятельности и желаю успехов. Можете отправляться к новому месту работы.
                - Большое спасибо, Марта Эрнестовна, до свидания!
          Вышел я во двор завода с каким-то приподнятым чувством, видимо от сознания того, что стал взрослым самостоятельным человеком. Теперь я сам буду зарабатывать деньги, и жизнь моя каким-то образом от этого изменится. Впрочем, мне и раньше приходилось зарабатывать. Во-первых во время эвакуации, в Баряшеве, когда я целое лето плёл корзинки бабам для уборки картошки, за что мы с мамой получали питательную и вкусную еду: творог, сметану, яйца, иногда даже сливочное масло. Во-вторых, во время учёбы в техникуме, для того, чтобы иметь карманные деньги, мы с моим приятелем Сашкой Медведевым, ходили на разгрузку вагонов с цементом. Его отец работал в хозяйственном магазине на Калитниковской улице, недалеко от старого Птичьего рынка, и там, на тупиковую ж.д. ветку подавали вагоны с цементом под разгрузку на площадку перед вагонами. Вагоны были 2-х осные, «теплушки», цемента в них было 30 тонн, в бумажных мешках. Мы этот вагон, с Сашкой вдвоём, штабелевали в 3-х метрах от вагона на бетонную площадку часов за шесть, с перерывом на «перекус». На обед мы с ним покупали по небольшому кружку краковской колбасы и по батону хлеба. В 1947-48 годах это была не просто еда, а подлинное пиршество! Платили нам за вагон по 100 рублей, по тем временам это были очень хорошие деньги. С такими мыслями я стоял у заводоуправления и смотрел на снующих в разных направлениях людей, завод жил своей жизнью. Я до этого видел довольно крупные промышленные предприятия, такие, как 1-й и 2-й Московские часовые заводе, «Фрезер, был я в составе экскурсии и на ЗИЛ-е, это вообще завод-город, там даже по территории ходил свой рейсовый автобус. А завод, на котором мне предстояло начинать прудовую деятельность, был совсем маленьким, просто «игрушечным», я бы сказал даже уютным. Со всеми заводскими корпусами и свободными площадями занимал он не более полутора гектар. Построенный ещё в XIX веке каким-то немцем в самом центре Москвы, на Софийской набережной, между Б.Каменным и Б.Москворецким мостами, напротив Кремля и ещё ко всему этому, бок о бок с Английским посольством, он имел вполне презентабельный внешний фасад. Высокие кованные двухстворчатые ворота с такой же калиткой. На воротных столбах литые из бронзы фигуры рабочих, кузнеца и литейщика, створки ворот и калитки, кажется, тоже были украшены литыми элементами. Хозяин-основатель видимо любил свой завод и гордился им.
            Ну, а теперь я иду представляться своему непосредственному начальнику, главному механику завода. Отдел главного механика ( ОГМ ) располагался недалеко от заводоуправления в двухэтажном здании типичной заводской застройки, напоминающей скорее цех нежели административное здание. Впоследствии этому нашлось объяснение. Чтобы попасть непосредственно в административную часть помещения, нужно было пройти через два производственных участка, слесарно-сборочный и механический. В помещение отдела, площадью 60 кв. метров, размещалось две группы: конструкторская и нормировочная, а так же, сам главный механик и мастер производственной группы.
           Главный механик завода - Игнат Иванович, фамилию не помню, оказался настолько колоритной фигурой, что я не мог сдержать улыбки при знакомстве. Ростом под метр девяносто, физиономия совершенно «зверского» вида с большим сизым носом и чёрной перевязью через один глаз, в совершенно вытертом кожаном пальто довоенного образца и сиплым громовым голосом. Было полное впечатление, что этот человек только что сошёл с пиратской шхуны, а для маскировки переоделся в современную одежду. Конструкторскую группу представляли два сотрудника: я - просто конструктор и ещё один «динозавр» лет под 70 – старший конструктор. Моё рабочее место оказалось как раз между этими экзотами. Все мы трое сидели вдоль стены, огромное окно которой выходило на главный двор завода. Старший конструктор Петр Кузьмич, фамилию тоже, к сожалению, не помню, формально считался моим непосредственным начальником, но Игнат, так все за глаза звали главного механика, ухитрялся организовывать работу таким образом, что мы не зависели друг от друга. Кузьмич был дед совершенно безобидный, постоянно улыбающийся беззубым ртом, с невынимаемой папиросой во рту, курил постоянно, прикуривая новую папиросу от выкуренной и беспрерывно сплёвывая на стенку, у которой сидел. От этой привычки в его углу постоянно стоял сизый «смог», а стенка была коричневого цвета. Время от времени Игнат обращаясь к нему говорил:
                - Кузьмич! Твою м..ь! Ты бы стенку велел покрасить и вытяжной вентилятор в окно рядом с собой поставить! Ты сколько пачек за рабочий день выкуриваешь?
                - Всего две, а стенку лучше помыть, дешевле обойдется. От вентилятора шума будет много, будет мешать работать. А без курева я работать не могу, голова перестаёт соображать.
           Всё это говорилось совершенно добродушнейшим тоном, как будто речь шла о чём-то совершенно его не касающемся. Впоследствии я узнал, что они с Игнатом пришли на завод вместе, ещё до революции, 12-ти летними мальчишками, при хозяине-немце и с тех пор двигались по служебной лестнице в меру своих способностей и характеров. Образование у обоих на уровне ЦПШ, до всего дошли самостоятельно за счёт опыта и, видимо, природных данных. Был на заводе у них ещё один сверстник, начальник деревообрабатывающего цеха (ДОЦ-а), точно с такой же судьбой и карьерой (от ЦПШ до начальника цеха), совершенно безобидный, добродушный, вечно чем-то озабоченный с крестьянской физиономией, в несуразной одежде, дед, Иван Ефимович Евстигнеев. Фактически его цех изготовлял упаковочную тару для основной продукции завода. А основной продукцией, как я уже упоминал, являлись шестерёнчатые и центробежно-лопастные насосы различной производительности. Вся эта троица, с одной непростой судьбой, была ярким представителем рабочего класса, своими руками построившего великую державу. Я невольно сравнивал их со своим дедом, нижегородцем, прошедшим такой же путь от ЦПШ до инженера ж.д. транспорта. Это был очень порядочный, крепкий, изобретательный и умелый народ. Честь им и Слава!
           В процессе работы я действительно убедился, что наш отдел занимается разнообразными работами, обеспечивающими основную программу завода. Производственное оборудование было на уровне, описанных мною ветеранов производства, почти всё или дореволюционное или первых советских пятилеток. В результате этого постоянно требовалась или модернизация старого оборудования или проектирование и изготовление приспособлений под изготовление новых моделей основной продукции. Подъёмно-транспортное оборудование (мостовые краны, консольные краны, тельферные линии и,  даже, узкоколейные вагонеточные цеховые и межцеховые линии), ДОЦ, заводская котельная и очистные сооружения, всё это было в ведении ОГМ. Так, что Буше была права, когда говорила «…и многими другими интересными вещами…».
          Я уже упоминал, что завод был расположен рядом с Английским посольством, буквально через стену. Наша «дремучая» котельная была, в этом смысле, истинным Божьем наказанием. Построенная вместе с заводом в последней четверти XIX века, имея старое и изношенное оборудование, с низкой трубой и слабой тягой, она буквально засыпала территорию посольства, а летом и внутренние помещения при открытых окнах, мелкой и едучей угольной пылью, за счёт неполного сгорания угля в топке котельной. Хотя англичане и привыкши к угольной гари в своём милом отечестве, но у нас они этого терпеть не хотели. Почти еженедельно в Правительство СССР поступали от Посла жалобы на наш завод, особенно тогда, когда ветер дул прямо на Посольство. Общеизвестно, что на реках ветер дует только в двух направлениях, вверх или вниз по течению реки. А в городе это  усугублялось ещё и городской застройкой. В конце концов, терпение лопнуло у всех действующих лиц, у Правительства, потом у главного инженера завода и, наконец, у главного механика. Именно по этой цепочке передавались «разносы» за неудовлетворённость англичан. С очередного совещания наш Игнат влетел в отдел, буквально в осатанелом виде и набросился на нас на всех, как будто мы и были теми самыми злоумышленниками, которые сыпали англичанам уголь на головы. Речь его состояла на 90% из ненормативной лексики, 10% составляли предлоги, союзы и местоимения. Это было его не первое «выступление» перед нашей аудиторией, но такого вдохновения я ни разу  до этого не наблюдал. Уделив внимание и Правительству, и администрации завода,  всем своим подчинённым, не зависимо от их причастности к работе котельной, он всё своё вдохновение и мощь темперамента обрушил на мировой империализм, и , в особенности на соседей-империалистов, которые считают почему-то наш уголь хуже своего, который не одно столетие покрывает Лондон чёрным покрывалом. Отбушевав минут 20, как-то резко успокоился и, обращаясь ко мне, уже совсем другим тоном, сказал:
                - Вячеслав, завтра отправляйся в командировку в Подольск по Курской ж.д., на Подольский механический завод, бывший Зингера, они швейные машинки выпускают. Буше договорилась с ними, они дадут нам мощный турбинный вентилятор, наше старьё заменим. А сейчас иди в бухгалтерию и оформляй документы. Так, я первый раз попал в Подольск, с которым у меня, с 1983 года, очень многое связано, в том числе и дача, и друзья, но об этом позже. На следующий день, рано утром, с Курского вокзала, на пригородном поезде с паровозной тягой, электропоезда тогда ходили только до Царицино, я отправился в подмосковное путешествие. А времечко было самое малоподходящее для таких вояжей, на дворе конец октября и проливные дожди. Выйдя из вокзального помещения я увидел картину, приведшую меня в замешательство. Вся привокзальная площадь была покрыта огромными лужами на фоне сплошной грязи. А я, естественно, в брюках на выпуск и в полуботиночках. Спросив у кого-то, где завод, я обратил внимание, что вся привокзальная публика какими-то странными прыжками перемещается по площади и попадает на противоположную сторону. Приглядевшись внимательно, я увидел, что по площади разбросаны доски, кирпичи и другой подручный хлам по которому народ, как зайцы прыгают в нужном им направлении. Прыгать в длину для меня было привычным делом и таким образом,  выбравшись на сухое место, я пошёл по направлению к заводу. Оформив соответствующие документы, я вернулся в Москву. На следующий день доложил начальству о результатах поездки. Вентилятор можно было забирать самовывозом после оплаты счёта Подольского завода. Через неделю я же привёз этот вентилятор на завод. Ещё через несколько дней, ремонтная бригада, заменила наш вентилятор на новый, и мы всем отделом пошли на пробный пуск нового оборудования. И здесь не обошлось без «фортелей» нашего «пирата». На это торжественное мероприятие пришёл и приятель нашего начальника, начальник ДОЦа, Евстигнеев. Когда котельщики включили новый вентилятор, мы все услышали, как в топке заревело пламя. В это время Игнат срывает с головы Евстигнеева шапку и кидая её в топку кричит мне:
                - Выскочи на двор, посмотри, шапка вылетит из трубы, быстро!?
           Я молнией выскакиваю из котельной и смотрю вверх, на вершину трубы. Буквально в это мгновенье из трубы, как из жерла фантастической пушки вылетает, рассыпая искры и дымя чёрным шлейфом, предмет округлой формы. Я возвращаюсь в котельную и рассказываю о увиденном. Игнат в восторге, подходит к Евстигнееву и, смеясь, говорит:
                - Иван! Не горюй, мы всем отделом сбросимся и тебе новую шапку купим, лучше твоей, довоенной! Зато твоя шапка послужила великому делу, теперь ясно, что империалисты успокоятся, вся гарь над ними проходить будет.
           Так был благополучно разрешён международный конфликт.
           Кстати сказать, этот совершенно безобидный дед Евстигнеев, был дежурным козлом отпущения у Игната на все случаи заводской жизни. Наша, советская плановая экономика имела одну специфическую особенность. Первая декада месяца, первый месяц квартала и первый квартал года уходили на «раскачку», затем некоторое время думали, как лучше подступиться к выполнению плана, месячного, квартального и годового. Это, видимо, связано с особенностями загадочной русской души. Поэтому самыми экстремальными периодами работы были конец месяца, конец квартала и конец года. Вот в эти-то периоды всеобщего помешательства и вынужденного трудового энтузиазма, когда в результате спешки и суеты, обязательно что-нибудь «запарывали», в отдел вызывался бедолага Евстигнеев и начиналось 30-40 минутное представление. Игнат громовым голосом импровизировал на тему всех матерей, богов и международного империализма, а Иван стоял, как неприкаянный, с виноватой улыбкой на лице и, в зависимости от сезона, мял в руках кепку или шапку. Разнос прекращался внезапно. Игнат снимал трубку телефона и совсем другим голосом и тоном начинал с кем-то разговаривать. Окончив разговор, поднимал взгляд на, всё ещё стоящего Ивана, и спрашивал:
                - А ты чего тут стоишь, тебе, что, делать нечего?
                - Так я тогда, тово, пошёл?
                - Иди, иди, голубчик, трудись, и чтобы тото и тото было готово к 29 числу!
           Евстигнеев тихо выходил из отдела, а мы, все присутствовавшие во время экзекуции доставали платки и вытирали выступившие от смеха слёзы. Я часто видел их вместе на территории завода, в разных местах, мирно и доброжелательно беседовавших друг с другом.
            Игнат вообще был человек не злой и не занудливый, но любил «похохмить». Над нами располагался конструкторское бюро завода, и там было много девчат, и конструкторов и чертёжниц. Телефон у нашего отдела и их отдела были параллельные. Я был свидетелем такого разговора Игната с конструкторским отделом:
                - Так ты голубушка говоришь, что у вас в отделе холодно и батареи чуть тёплые? Голос в трубке.
                - Так ты голубка посмотри, какого диаметра трубы подходят к батареям. Голос в трубке.
                -  Правильно! Три четверти, а та знаешь какой диаметр стояков? Два с половиной дюйма! И как же ты понять не можешь, что пар, толщиной в два с половиной дюйма, не может сразу прозезть в такую тонкую трубу!
           В нашем отделе хохот, а что на другом конце провода, представить невозможно. Вот таким был наш «пират».
          Недели через две меня пригласили в заводской комитет ВЛКСМ. Секретарь меня спрашивает, почему я до сих пор не встаю на учёт. И когда услышала, что я не являюсь членом ВЛКСМ, чуть не съехала со стула. Меня в течении месяца «окрутили» и я стал комсомольцем. Узнав, что я спортсмен и имею 2-й разряд по десятиборью, немедленно ввели меня в состав бюро и поручили спортивный сектор. Так, я впервые был привлечён к общественной деятельности. Такая спешка, оказывается, была вызвана тем, что на последнюю неделю сентября намечались соревнования по лёгкой атлетике и завод должен был принимать в них участие. Соревнования были городские, но кто их организовывал, я уже не помню. Нужно срочно было комплектовать команду, и вся это работа легла на меня. Секретарю комитета пришлось «отпрашивать» меня у «пирата» на целую неделю. Он, естественно, поворчал,  но против комсомола не пошёл. На соревнованиях нужно было бежать 10 километров. Мне привели из какого-то цеха парня лет 18 и предложили попробовать его на эту дистанцию. Я его спросил, бегал ли он на такую дистанцию когда-нибудь. Говорит, когда в деревне учился в школе, то в школу бегал в соседнюю деревню, 4 км. туда и столько же обратно, в течении 3-х лет. Наш завод мог тренировать свою команду на стадионе «Машиностроитель», что на Селезнёвской улице, почти рядом с домом Аиды. Привёл я его на стадион, пошли в раздевалку переодеваться. Даю ему стайерские шиповки. Он отказывается и говорит, что побежит босиком. К нашему счастью народа почти не было, приехали во второй половине дня. Выходим на стадион. Я в спортивном костюме, а мой подопечный голый, в одних «семейных» трусах и босиком. Подвожу его к старту, объясняю, как бегают на такие дистанции, вынимаю секундомер и запускаю его на дистанцию. Я был поражён, бежал он ровно, без видимой усталости, только спрашивал, какой круг пошёл. Когда он закончил 25-й круг, на секундомере был 2-й разряд на эту «лошадиную» дистанцию. На соревнованиях он показал ещё лучшее время. Я выступал по 5 или 6 видам. Отличился только по прыжкам в высоту. С результатом 1м.65см. занял первое место.
           На основной своей работе проектировал и налаживал работу подъёмных устройств типа консольных подъёмных кранов и тельферных линий, помогал рабочим оформлять рационализаторские предложения, проектировал и доводил до использования различные приспособления к различным станкам, в общем, обычная работа ОГМ.
           Ещё один интересный момент из заводской жизни. Внутри завода перед проходной стояла доска объявлений, кстати, хорошо видная их наших окон. За один два дня до конца месяца на ней вывешивалось объявление по результатам работы завода за истекший месяц с обозначение процентов выполнения плана по основным показателям. Когда мой первый рабочий месяц подходил к концу, Кузьмич, толкнув меня в спину, спросил:
                - Вячеслав Николаевич, посмотри, не видно ли на доске объявления с результатами выполнения плана?
                - А что, это так интересно?
                - Да, это самое интересное объявление, потому что от него зависит наша с вами премия за истекший месяц.
                - По-моему что-то висит большое, но я не вижу от сюда, далековато. Я сейчас схожу, прочитаю.
                - Да, пожалуйста, и тогда мы подсчитаем, сколько получим.
                - Я пошёл к проходной и прочитал объявление. Там уже стояло несколько заинтересованных работников завода, и оживлённо обсуждали ожидаемую прибавку к зарплате.
           Вернувшись, я сообщил увиденное Кузьмичу, и он, с большим энтузиазмом, занялся нехитрыми расчётами. Потом он и меня посвятил в методику подсчёта размеров премии. Эта процедура по своей значимости была, пожалуй, равноценна получению аванса или зарплаты под расчёт. Так что, три раза в месяц у нас были гарантированные маленькие радости.
           Вне заводская жизнь моя протекала в основном в общении с Аидой. Встречались мы очень часто, ходили в моё любимое кино, а она больше любила театр, особенно оперу. И мне пришлось приобщиться к этому высокому искусству. Она «тихой сапой» начала моё «культурное воспитание». Я очень поздно понял, почему я не любил театр. Я, фактически был полуслепой, и с галёрок, куда обычно брали билеты студенты и молодёжь, я ничего не видел. А в кино я брал билеты на первые пять рядов не далее. А слепоту мою обнаружили только в армии, но об этом я расскажу ниже. После посещений кино или театра, я провожал её домой, а потом ещё долго стояли в подъезде. Очень часто случалось так, что кончало ходить метро и даже троллейбусы и мне приходилось до дома ходить пешком, от Каляевской до Абельмановской заставы, а от сюда до дома рукой подать. Современные возможности Интернета позволили приблизительно измерить это расстояние, оно составило от 10 до 12 км. Таким образом не менее 2-х раз в неделю я совершал это ночные переходы через всю Москву. По Каляевской я выходил на ул. Чехова, пересекал Бульварное кольцо, спускался по Пушкинской (теперь Б.Дмитровка), выходил к Дому Союзов, подымался на пл. Дзержинского, спускался на пл. Ногина( теперешний Китай-Город), поворачивал налево и через Салянку и Яузские Ворота выходил на Таганскую пл., а потом или по Таганской до Абельмановской заставы или по тогдашней Маркситской и Товарищеский пер., до Пролетарской, а это уже дом. Эти ночные переходы были весьма романтичны. Совершенно пустая Москва, неправдоподобно громко звучали в этой тишине мои шаги. В то время, практически, на сколько-нибудь значимых перекрёстках стояли постовые милиционеры. Перемещаться ночью по Москве было совершенно безопасно, не только по центру города, но и на его окраинах, таких как мой район. За 2 года таких ночных переходов я перезнакомился со всеми постовыми, мы даже иногда угощали друг друга папиросами. Положительная комплементарность была полная. Спал я в те годы не более 4-5 часов в сутки и чувствовал себя прекрасно. Теперь, на склоне лет, вспоминая всё это, невольно думается, как же тогда всё было прекрасно, здоровое и сильное тело, постоянно приподнятое настроение, постоянное ожидание чего-то нового и интересного, ощущение легкости и беспричинной радости. Наверное, это и есть подлинное человеческое счастье, только мы это не замечаем, а воспринимаем как само собой разумеющееся.
           В наших отношениях с Аденькой, она уже давно разрешила называть себя так, наступил такой момент, когда наши родственники и общие друзья должны были понять наше с ней недвусмысленное положение, т. е., что мы фактически жених и невеста, хотя напрямую никто этого определения вслух не произносил, это просто подразумевалось. Все, с кем мы в то время общались, воспринимали этот факт вполне реалистически, безо всяких шуток и двусмысленностей. Вера и Борис были на нашей стороне. Даже Лида( старшая сестра Аиды) со Степаном Васильевичем(её мужем) относились к этому вполне терпимо, Я, фактически полностью вошёл в её семью, меня приглашали на все праздники. А на Каляевской все праздники по русской традиции праздновались всей семьёй. Единственными дискомфортными моментами были наши маменьки, которые продолжали смотреть на нашу связь, как на недоразумение. Но это нас уже мало трогало.
            8-е Марта 1951 года мы с Аденькой праздновали в кругу моих друзей, это было её первое знакомство с моими ребятами. Празднование проходило в складчину на квартире у Кольки Печикина, как самой большой и благоустроенной. Он своих родителей на это время сбыл к их родственникам, так что, собралась одна молодёжь. Фактически это была наша первая большая вечеринка с девчонками за всё время нашей дружбы. Присутствовали я с Аидой, Славка Буторов, Борька Соцков, Генки Майоров и Резников, Валька Волнов, естественно, хозяин квартиры и соответствующее количество слабого пола. Компания была самая дружественная и беззаботная. Куролесили мы часов до 5 утра, потом начали расползаться, кому куда. Мне лично нужно было на работу. Аиде , по-моему тоже. До Таганского метро пока дошли, поезда уже начали ходить. Я проводил её до дому, время подходило уже к 7 утра, состояние кошмарное. Она говорит:
                - Пойдем к нам, мама уже встала, кофе пьёт. Она у нас птичка ранняя, сварит целый кофейник и сидит, наслаждается, а в оставшуюся гущу добавит воды и нам подаёт и говорит, что мы всё равно в кофе ничего не понимаем. Поднялись к ним, Николай Максимович тоже встал и пошёл умываться. Посмотрела на нас и говорит:
                - Ну, что, субчики, чуть живые? Посмотрите на себя в зеркало, в гроб краше кладут!
                - Ладно, мам, дай нам кофейку и по бутербродику. Я-то сейчас начальнику позвоню и как-нибудь отверчусь, а Славке на работу ехать.
                - Ладно, садитесь, пьяницы, тут как раз две чашки осталось, а бутерброды сейчас принесу.
                - Ты как себя чувствуешь, до работы доедешь. Я говорила, что нельзя столько пить.
                -   А сама, что вчера устроила со славкой Буторовым, соревнование, кто кого перепёт. А кончилось тем, что Славку еле извлекли их туалета, он там уснул.
                - Ладно, кончай трепаться, тебе уже пора ехать. С работы позвони, как там всё обойдётся.
           С кухни вернулась Глафира Прокофьевна, я поблагодарил за завтрак и попрощавшись ушёл.
           На завод я приехал с небольшим опозданием, прошёл на своё рабочее место, положил руки на чертёжную доску а на руки голову. «Пират» отсутствовал. Кузьмич хихикая спрашивает:
                - Что, Вячеслав Николаевич, хорошо вчера время провели?
                - Лучше не бывает, в 5 утра сегодня только из за стола встали. А как наш шеф, как настроение.
                - Пока всё тихо, начало месяца, сегодня, наверное, все больные.
                - Да, до обеда бы дожить, пивка попить.
                - Кажется, наш идёт!
           В отдел вошёл Игнат, я еле оторвал голову от доски, поздоровался. Он посмотрел на меня, а я с трудом держу глаза открытыми. Голова кругом, на лице, видимо, всё написано. Он ещё раз посмотрел на меня и говорит:
                - Проваливай домой и отоспись, не пугай мне своим видом рабочий класс, а завтра, чтобы, как огурчик. И учти на будущее, перед рабочим днём так набираться не следует.
                - Я всё понял, Игнат Иванович, большое спасибо, всего доброго, до завтра.
           Вышел с завода, из ближайшего автомата позвонил Аиде и доложил обстановку. Она спросила:
                - Сейчас, наверное, к ребятам поедешь продолжать?
                - Нет, милая, на сегодня довольно, заеду только к Славке, посмотрю, как он там, вчера-то он с твоей помощью совсем трупом был. Сама-то как, оклемалась?
                - Со мной всё в порядке, а кто пить не может, браться не надо. Если часам к 4-м очухаешься, приезжай, куда-нибудь сходим. Только предварительно позвони. Целую! Пока!
           Так, незаметно, между заводскими делами и времяпрепровождением с Аидой подошёл май месяц. Возможность быть призванным в армию стала неотвратимой реальностью.
           После майских праздников я получил повестку из военкомата. В военкомате мне сказали, что дали мне возможность закончить образование, а теперь не плохо бы и Родине послужить. Велели прибыть на медицинскую комиссию и назначили время через две недели. Перед комиссией, как всегда пришлось идти в парикмахерскую стричься. Стричься я ходил всегда на Тулинскую улицу (теперь Сергия Радонежского), меня ещё до войны туда водила Шура подстригать. Помню, как на поручни кресла клали доску, сажали меня на неё, а ноги мои стояли на сиденье кресла. Когда ко мне подходил парикмахер с расчёской и ножницами, я начинал скандалить и не давал себя стричь. Сотрудники парикмахерской выносили всякие игрушки и начинали меня развлекать. Так, со скандалом и «кукольным представлением» работников парикмахерской, постоянно проходила моя стрижка до 6-ти летнего возраста. Когда я сел в кресло, то все эти воспоминания так живо нахлынули на меня, что мне стало и грустно и весело одновременно. Выйдя из парикмахерской с наголо остриженной головой, я почувствовал себя почти голым. Неподалеку от парикмахерской был магазин «Головные уборы», я зашёл в него и купил светлую шляпу (на фото) и тут же рядом была фотография, в которой я и сделал этот снимок на память о последних «гражданских» денёчках. В это время и, наверное, до 90-х годов вся страна ходила в шляпах и люди были похожи на людей. А потом все напялили на головы или дебильные американские бейсболки или вязаные «презервативы» и стали похожи на уродов.
           После прохождения медкомиссии я, полуслепой, был признан годным к строевой службе. Меня вызвал к себе начальник строевой части военкомата и вручил документы на команду из 10 призывников, назначив меня старшим до момента прибытия в часть. Я собрал свою команду, и мы договорились о времени и месте встречи на Курском вокзале, в день отъезда, 21 мая 1951 года, а билеты я обязался купить сам по имевшимся у меня воинским требованиям. Так кончилась моя беззаботная гражданская жизнь. И только Господу было известно, что будет дальше. Настроение было, надо прямо сказать, самое скверное, и не у меня одного.                               
Вот, именно от сюда, с 1-го перрона Курского вокзала и отправился я во главе, доверенной мне команды, в свою неизвестную новую жизнь!

    "Специальное обращение к читателям:Дорогие друзья моя книга "Прожитое и пережитое" была в оригинале широко иллюстрирована, но возможности данного сайта в этом смысле сильно ограничены. В этой связи при переработке текста мне пришлось удалить все фото и ограничиться коллажами, поэтому по тексту могут попадаться пропущенные ссылки на фото, извините великодушно! С уважением автор".